етном совещании девочки постановили работать
бегом. В первый день этот способ всех поразил, но ребята говорили:
   - Упарятся, куда ж там!
   Но бегом девочки работали и на другой день, и на третий, а потом уже
стало ясно: они не только не умариваются, а, пожалуй, просто привыкают
работать бегом. И тогда между ребятами пошли другие разговоры:
   - Смотри ты: и с пустыми носилками бегом, и с полными бегом!
   Воргунова эти детские темпы начали уже и тревожить. Он все чаще и чаще
заходит в здание и смотрит. Мимо него пролетает пара за парой и хохочут:
   - Здрасьте, Петр Петрович! Как мальчишки там, не гуляют?
   Вместе с колонистами работают и учителя и инструкторы. Пожилая
инструкторша швейного цеха тоже бегает за девочками и застенчиво и
счастливо протестует:
   - Меня, старуху, загоняли, подлые девки. Им, понимаешь, это удобно:
легкие они, а мне куда там за ними. Правда, они все-таки придерживают,
когда со мной.
   На готовой уже площадке, у почти сложенного фундамента, сидит на земле
старик каменщик и смеется беззубым ртом.
   - В жизни ничего такого не видел: это я тебе вот что скажу: до чего
упорный народ! И все смеются... Смотришь, смотришь, аж зло берет; эх, коли
мне помолодеть бы! Уж я пробежался бы, смотри какую и перегнал бы! Ох!
   Он вдруг вскакивает и бросается вдогонку за Леной Ивановой и Любой
Ротштейн.
   Четвертой бригаде поручена работа специальная: они бьют щебень для
бетона. Кирпичные остатки рассеяны по всей территории строительства, и они
исчезают под молотками пацанов, как огонь под струей из брандспойта. Не
успеешь оглянуться, а пацаны уже на новом месте сидят на корточках,
постукивают молотками и, по обыкновению, спорят:
   - Строгальный, если постель ходит, а если резец ходит, так это
называется шепинг! Ох, там шепинг один маленький, называется "Кейстон"!
   - Шепинг - это тоже строгальный.
   - Нет, строгальный - это если постель ходит.
   - О! Постель! Какая постель!
   - А так говорится!
   - А потом ты еще скажешь: одеяло ходит! А потом скажешь: простыня
ходит!
   - Вечно спорите, - говорит Брацан, поглядывая на набитый щебень. -
Давайте щебень на площадку.
   - А чем будем давтаь? В руках, да?
   - А носилки шде?
   - Девчата забрали, у них не хватает.
   - Так беги, возьми у девчат.
   - Ох, возьми, так они тебе и дадут! А с ними спорить, все равно в
рапорт попадешь, а они, конечно, правы! И вчера набрехали, я даже ничего
не говорил, а они сказали: грубиян!
   Бригада Брацана на одном из самых почетных мест: асфальтовые тротуары!
Раза три в день к колонии подьезжает автомобиль с котлом, в котором
варится асфальт. По всей территории колонии протянулись сотни метров
широкой дорожки. Сейчас она кое-где уже готова. В других местах только
выкопаны земляные ящики, и бригада Брацана засыпает их щебнем и
бетонирует.
   У главного заводского корпуса бригада Похожая убирает леса. Разборка
лесов - такая приятная работа, что из-за нее чуть не поссорились в совете
бригадиры, пришлось тянуть жребий. А когда счастливый удел разбивать леса
выпал девятой бригаде, Похожай прямо с совета побежал к главному корпусу,
и за ним побежала вся бригада. Воргунов больше всего беспокоится о девятой
бригаде. Он стоит внизу и кряхтит от беспокойства. Сегодня разбирают леса
в том месте, где здание делает поворот и где примостки и переходы
чрезвычайно перепутаны. Двадцатиметровое бревно застряло и торчит в
паутине лесов почти вертикально. Колонисты облепили его своими телами и
стараются вытащить. Жан Гриф стоит на самой верхней
доске и размахивает кузнечным молотом. На этот молот и поглядывает
Воргунов, он еще не слышал никогда, чтобы леса разбирали при помощи
кузнечного молота. Жан Гриф с оглушительным звоном пускает молот на
соседний участок примостков, оттуда срывается несколько досок, и сам Жан
пошатывается на своем узком основании. Сидящие пониже прячут головы, чтобы
пролетающие вниз предметы их не зацепили. Воргунов переходит на "ты".
   - Что ты делаешь? Что ты делаешь, безобразник?
   - А что? - удивленно спрашивает Жан Гриф и заглядывает вниз. И вся
девятая бригада смотрит сверху вниз на Воргунова и старается понять, чего
ему нужно.
   Но Воргунов уже забыл о сокрушительном молоте Жана Грифа. Его внимание
привлек маленький Синицын: по вертикально торчащему бревну он ползет вверх
и держит в зубах веревку. Воргунов поднял обе руки и закричал, насколько
позволял ему кричать низкий, хрипящий голос:
   - Куда ты полез? Куда тебя черт несет?
   Синицын тоже смотрит сверху на Воргунова и тоже спрашивает:
   - А что?
   - Слезай сейчас же! Слезай, такой сякой, тебе говорю!
   Бригадир девятой - Похлжай - тоже сидит на верхних примостках и бузит:
   - Пускай лезет! А то мы здесь до вечера провозимся. Он веревку привяжет
и больше ничего.
   - Да ведь бревно не укреплено! Бревно не укреплено!
   - А куда ему падать? - спрашивает Похожай. - Мы, двенадцать человек,
дергали, и то не падает.
   Но спор не имеет значения. Синицын уже на верхушке бревна и привязывает
веревку. Воргунов следит за ним немигающими глазами.
   - Идемте, идемте, скажите что-нибудь. У меня волосы дыбом! Что они
делают! Что они делают!
   Губы у Дема дрожат, и смешно шевелятся пушисты усы. Воргунов посмотрел
по направлению его руки и увидел картину, действительно волнующую: на
деревянной крыше сарая стоят человек пятнадцать и поют:
   - И туда! И сюда! И туда! И сюда!
   Они ритмически раскачиваются, и вместе с ними раскачивается на слабых
ногах вся конструкция сарая. Раскачивается все больше и больше, трещат ее
кости, начинают выпирать сквозь деревянные бока какие-то колья и концы
досок. Воргунов побежал и что-то закричал колонистам. Но поздно: здание
сарая рухнуло, тучи пыли и древесного пороха взлетели вверх, раздался
страшный сложный треск, и в этом порохе и в этом треске провалились,
кажется провалились сквозь землю, все пятнадцать колонистов.
   На секунда затихли их голоса, потом раздается смех, визг, обыкновенная
возня мальчиков. Сарая нет, а на земле лежит плоская груда всякого
деревянного хлама, и из-под нее один за другим вылезают колонисты. Дем
схватился за голову, убежал. Воргунов остановился, достал носовой платок,
вытер лысину. Мальчики все вылезли из-под обломков и, и все начали
смотреть на следующий сарай. Маленький ушастый Коротак закричал что-то и
выбежал вперед. Вот он ужен на крыше сарая и торжествует.
Воргунов теперь уже не кричит. У него спокойные басовые нотки приказа:
   - Эй, на сараях! Какая бригада?
   - Десятая, - отвечает несколько голосов.
   - Где бригадир?
   - Есть бригадир, товарищ Воргунов!
   Перед Воргуновым стоит Илья Руднев, невинными глазами смотрит на
главного инженера и ожидает распоряжений. Тем же спокойным басом Воргунов
говорит:
   - Черт бы вас побрал, что это такое в самом деле!
   - А что?
   - Вы бригадир десятой? Ваша фамилия?
   - Руднев.
   - В качестве заместителя заведущего я, кажется, имею право вас
арестовать.
   Глаза Руднева удивленно настораживаются:
   - За что?
   - Кто это вам показал такой способ разборки?
   - А чем плохой способ? Уже третий сарай повалили. Еще два осталось.
   - Я решительно запрещаю, понимаете, запрещаю!
   Руднев умильно смотрит в глаза Воргунова:
   - Товарищ Воргунов! Давайте уже и эти два повалим. Все равно.
   - Я не разрешаю.
   - Что там... два сарая!
   - Вы еще возражаете? Отправляйтесь на один час под арест. Немедленно!
   - Есть, один час под арест, - салютует Руднев и, обернувшись к бригаде,
кричит:
   - Перлов, прими бригаду, я выбыл из строя!
   Коренастый, широкоплечий Перлов тоже салютует:
   - Есть, принять бригаду!
   Он немедленно отдает распоряжение по десятой бригаде:
   - Некогда ворон ловить. Бери его штурмом!
   Десятая бригада полезла на крышу. И Воргунов сдался: он положил руку
на плечо Руднева и произнес жалобно:
   - Руднев, голубчик, прекратите! Нельзя такой способ!
   - А как?
   - Руднев, прекратите немедленно, они же шатаются, уже шатаются!
   - Да вы не обращайте внимания!
   Но Воргунов наконец взбеленился. Он кричал, ругался, приказывал и
добился-таки своего: десятая бригада слезла с сарая. Потом в совете
бригадиров Руднев в порядке самокритики говорил:
   - Конечно, у нас наблюдалась непроизводительная трата энергии: два
сарая разбирали два дня, когда можно было повалить их за пятнадцать минут,
если применить рационализацию.
   В конце площадки восьмая бригада валит лишние деревья, чтобы расширить
цветники перед новыми зданиями. Здесь тоже рационализация: Игорь и Санчо
распиливают толстый ствол поваленного дуба, а Данило Горовой сидит на
стволе и благодушествует. К работающим подошел Захаров, и Данило покраснел
и обратился к нему с жалобой.
   - Вот новый бригадир, Алексей Степанович! Работать не дает.
   Игорь оставляет пилу и дает обьяснение заведующему:
   - Абсолютно необходимая мера, Алексей Степанович! В данной обстановке
Данилу нельзя рассматривать как двигатель! Ни в коем случае. Данилу нужно
рассматривать как пресс, принимая во внимание его вес и спокойный
характер. Другой колонист не миог бы усидеть на месте, пока мы пилим, а
Данило усидит.
   - Угу, - Захаров кивает головой. - Правильно. А как вы используете
другие качества Данилы?
   - Следущее качество: вес. Видите, Данило сидит на этом конце. Данило,
улыбнись! Нам легче пилить, потому что этот дуб такой проклятый, как
схватит пилу, ничего иначе не выходит.
   - А может, выгоднее было бы товарища Грохового использовать как
дополнительную силу, тогда двое бы из вас пилили, а третий отдыхал.
   - Абсолютно невыгодно. Пробовали: коэффициент полезного действия
катастрофически падает.
   Данило Горовой послушал-послушало и начал сползать со ствола.
   - Ох, Алексей Степанович! Видите, внесли разложение в нашу трудовую
семью!
   Захаров засмеялся и ушел. Издали оглянулся и увидел: Игорь и Санчо
пилят, а Данило сидит на стволе.
   Всех бригад в колонии одиннадцать, и у каждой бригады ответственное
поручение. И каждой бригаде должен уделить внимание Воргунов, и везде
беспокоят его слишком "детские" темпы. За рабочий день накричится главный
инженер, наволнуется, потом бредет к Захарову и говорит:
   - Ну его... знаете... удивляюсь вам, как вы можете работать с этим
народом!
   А вечером Воргунов заскучал. Скучал, скучал, ходил между своими
обьектами, а потом не вытерпел, отправился в спальни. Пришел в девятую
бригаду, сел на стул и сказал:
   - Товарищ Похожай, вытащили то бревно?
   - Какое бревно?
   - А торчало такое... высокое.
   - То, которое на углу, или то, которое возле литейного, или то, которое
сзади?
   Воргунов молча вытер лысину и успокоился:
   - Ага... значит, три бревна, ну... бог с ними. А вы хорошо здесь
живете. Чистенько и весело, наверное.
   А потом они заспорили об энтузиазме. Похожай сказал:
   - Вот как возьмемся за новый завод, Петр Петрович, с энтузиазмом
возьмемся!
   - Это как же... с энтузиазмом.
   - А по-комсомольскому!
   - Ага!
   - А вы в энтузиазм не верите?
   - Что это такое - верить? Я или знаю что-нибудь, или не знаю.
   - А энтузиазм вы знаете?
   - Энтузиазм знаю, как же. Но вот, например, вы геометрию знаете?
   - Знаем.
   - Какая формула площади круга?
   - Пи эр квадрат.
   - Как можно эту формулу изменить при помощи энтузиазма?
   - Ну, так это само собой! Энтузиазм совсем не для того, чтобы формулы
портить.
   - А вот вы сегодня испортили не одну формулу.
   - Когда мы испортили?
   - А вот, когла леса разбирали.
   - А какие ж там формулы?
   - Там на каждом шагу формулы. Если бревно стоит, оно на что-нибудь
опирается. Есть определенные законы сопротивления материалов и т. д. По
этим законам есть и советский закон: нельзя так разбирать леса. А вы, как
папусаы, полезли, полезли, веревку в зубах потащили. А Руднев со своей
бригадой как сараи валил? Сколько н формул испортил? А формулы портить,
сами говорите, нельзя.
   Девятая бригада закричала, возмутилась, сейчас же нашлись и возражения:
   - А на войне как? А если на войне. Тоже формулы?
   - А как же?
   - По формулам? На войне?
   - Ребятки мои! Война - это дело серьезное: умирать ты обязан за Родину?
Вот тебе и первая формула? Правильно? Ага! Замолчали! А глупо умирать ты
имеешь право?
   - Как это глупо?
   - А вот так: вылезешь просто на окоп и начнешь руками размахивать, а
тебя и ухлопают! Имеешь право?
   - Это если кто захочет...
   - Ничего подобного. Никто не имеет права этого хотеть. Ты боец, ты
нужен, ты не имеешь права! Ага? Замолчали. Ну, до свидания. Завтра я вам
не позволю формулы портить.
   Поднялся и ушел. А девятая бригада посмотрела ему вслед, и Похожай
сказал:
   - Смотри ты какой? Он против энтузиазма!
   - Да нет, он не против!
   - Как не против?
   - Против.
   - Нет, не против.
   И пошел из девятой бригады этот вопрос гулять по всей колонии. Все и на
работе и во время отдыха старались разрешить его как можно правильнее.
   Пока происходили эти теоретические изыскания по вопросу об энтузиазме,
работа на строительстве шла в прежних темпах и Воргунову всегда удавалось
отстоять свои формулы. К 15 сентября строительную площадку нельзя было
узнать: обнажились прекрасные горизонтали зданий, клумбы и дорожки
нарядной лентой окружили их; в цехах среди блестящих новизной полой
аккуратными рядами строились станки. Кое-где продолжали еще работать
штукатуры, и жизнь для них наступила тяжелая. При входе на завод стоял
часовые с винтовками, и улеглись на пол сухие и влажные тряпки.
   - Товарищи, вытрайте ноги.
   - Ась?
   - Ноги вытирайте.
   - Это я?
   - Вы. Пожалуйста, вот тряпка.
   - Да я - штукатур, дорогой!
   - Все равно.
   - Да где ж такое видано, чтоб штукатуры вытирали ноги?
   - Значит, видано.
   Штукаткр трет подошвы, привыкшие никогда нигде не вытираться, и,
пораженный, рассматривает часового. А потом штукатуры ходили жаловаться к
Воргунову и Захарову. Воргунов ответил им:
   - И ты вытирал?
   - Вытирал.
   - И не умер?
   - Да что ж там умереть...
   - Ну и хорошо.
   А Захаров сказал:
   - Ничего не могу поделать. Они и меня заставляют.
   - Да ну? И тебя!
   Так ничего и не вышло.
   15 сентября на общем собрании Воргунов докладывал об окончании работ,
очень хвалил все колонистские бригадв, а про формулы ничего не сказал.
После собрания спросил у него Похожай:
   - Все-таки отвечайте, есть энтузиазм или нету?
   Воргунов хитро отвернулся:
   - Это еще иначе называется, друзья: это честьность, это любовь, это
душа! Душа у вас есть?
   - Душа? Должна быть...
   - Тото ж! Вот это и есть энтузиазм!


19. НА НОВОМ ЗАВОДЕ

Еще раньше уехали и старые и новые студенты. Их провожали торжественно%
говорили речи под знаменем, эскортировали всем строем до вокзала, и на
вокзале кое-кто даже поплакал, конечно, не четвертая бригада.
   Плакали больше девочки, которым было жалко расставаться с Клавой
Кашириной, но и в восьмой бригаде и другим не так легко было проводить
Нестеренко, и Колоса, и Садовничего, и Гроссмана.
   А на место уехавших прибыли новые. Были здесь и семейные, и "с воли", и
из-под ареста, и мальчики, и девочки. В день их прибытия Игорь Чернявин
был дежурным бригадиром. Вспомнил он тот день, когда Воленко принимал его,
и радостно стало и грустно: где теперь Воленко?
   Новеньким лафа теперь в колонии. Уже замки висят на старых цехах
Соломона Давидовича и осенняя поросль - до чего шустрая! - начала уже
прикрывать старые дорожки, протоптанные колонистами. Стадиону так и не
удалось сгореть. Пришли рабочие и в несколько дней разбросали это
замечательное сооружение. И никто о нем не пожалел, даже Соломон Давидович
вздохнул свободно и перестал ожидать пожара.
   Соломон Давидович назначен сейчас начальником отдела снабжения и сбыта.
В день назначения он благодарил колонистоа за боевую и героическую работу
на старом производстве, вспоминал, с каким напряжением, с каким страданием
заработали они шестьсот тысяч на новый завод, говорил, что он никогда в
жизни не забудет этот прекрасный год. И прослезился Соломон Давидович, и
не стеснялся слез, и никто не упрекнул его за слезы. А потом воспрял духом
и даже так сказал:
   - Раньше я думал, что у меня потухающая кривая. А теперь скажу вам,
товарищи колонисты, пока сердце бьется, не может быть потухающей кривой.
Правильно сказал Санчо Зорин, что эту кривую оппортунисты выдумали.
   Поздно вечером в кабинете Захарова Соломон Давидович уже забыл о старом
производстве, а с большим энтузиазмом готовился к новому своему делу:
снабжению и сбыту. И сказал Захарову:
   - Со щитом или под щитом, а снабжение у нас будет неплохое,к вашему
сведению.
   Захаров обнял Соломона Давидовича и только незначительное изменение
предложил к его боевому кличу:
   - Надо говорить "со щитом или на щите", Соломон Давидович. Так греки
говорили.
   - А "под щитом" - они не говорили?
   - Нет, не говорили, Соломон Давидович.
   - Под щитом, значит, им было без надобности?
   - Совершенно верно. Так говорили греки, когда отправлялись на войну. Со
щитом вернусь, - значит, с победой. На щите, - значит, принесут меня
убитым. Со щитом или на щите.
   Соломон Давидович внимательно прслушался к этой исторической справке и
усомнился.
   - Если я правильно понимаю, для нас подходит только со щитом, а на щите
для нас абсолютно не подходит. Какой же смысл может быть для отдела
снабжения на щите?
   - Пожалуй.
   - Тогда скажем так: со щитом или с двумя щитами! Это вполне приемлимо
для отдела снабжения.
   С таким исправленным классическим лозунгом Соломон Давидович и ринулся
в новый бой. К его услугам скоро появилась легковая машина - газик, и на
газике шофер - Миша Гонтарь.
   Да, новеньким лафа сейчас в колонии! Они сразу пошли на новый завод, с
первого же дня попали в такое место, которое иначе нельзя назвать, как
земным раем!
   17 сентября двести с лишним колонстов вошли в стены завода. Каждому
было выбрано прекрасное место - кому в механическом цехе, кому в литейном,
кому в сборочном, кому в инструментальном.
   Механический цех помещался в первом этаже. Второго этажа, собственно
говоря, нет, но есть балкон второго этажа, который проходит по всем
четырем стенам огромного зала и не мешает этому залу освещаться с крыши. В
механическом цехе стоит полсотни прекрасных станков, и советских, и
заграничных: токарные, револьверные, шлифовальные, строгальные,
зуборезные, фрезерные, сверлильные, долбежные. Каждый станок прекрасен,
каждый по-своему наряден: у одного сияют никелированные части, другой
солидно скромен в матовых отблесках стали, третий умен и изящен, ак
дипломат, четвертый красив в неповторимо привлекательных линиях
своего черного зеркального тела. Маленький шепинг "Кейстон" еще
жирно покрыт масляной желтоватой смесью.  За ним ухаживают, его обмывают и
наряжают Филька Шарий и Ваня Гальченко - новые его владетели.
   Первыми завертелись токарные станки "Комсомольцы" и "Красный
пролетарий". На них целиком перешли третья и десятая бригады. Через день
начали работать револьверные - здесь Зырянский, Поршнев, Садовничий,
Яновский и другие ветераны колонии. Скоро заработали тигли в литейном и в
механическом цехе появились блестящие алюминием части кожуха сверлилки:
верхний щит, нижний щит, станина. Эти же блестящие детали скоро
завертелись и в патронах токарных и револьверных.
   На станках теперь требуется точная работа, а колонисты еще не искушены
в точности, и поэтому они осторожны, как в лаборатории. Два раза в минуту
берет колонист шаблон или штанген и проверяет деталь в работе. Верхний
этаж - сборочный цех - почти целиком отдан девочкам и пацанам, здесь
больше всего требуются их ловкие руки. До целой сверлилки еще очень
далеко, но "узлы" уже начали собираться, и в девичьих руках заходили
первые якори.
   После школы в аудиториях и школьных кабинетах занимаются группы,
организованные комсомолом для лучшего проникновения в тайны производства.
Тайн этих немало, работа каждой