это говорилось и делалось, Игорю занятно было и слушать и
смотреть на мастера, на проножку и на всякие принадлежности. Когда мастер,
похлопав его по плечу, отошел, Игорь тоже взял в руки проножку и провел по
ней рашпилем. В первый же момент обнаружилось все неудобство этой работы:
проножка сама собой вывернулась из руки, а рашпиль прошелся твердым
огневым боком по пальцам. На двух пальцах завернулась кожица и выступили
капельки крови. Рядом чей-то знакомый голос сказал весело:
   - Хорошее начало, товарищ сборщик.
   Игорь оглянулся. Голос недаром казался знакомым - свой, из восьмой
бригады, только из второй спальни, Середин, тот самый, которого Нестеренко
упрекал в пижонстве. У него чисто лицо и голова немного откинута назад. В
руках несколько тонких пластинок для спинок стула, и Середин любовно
отделывает их при помощи линейки со вставленными листками шлифера. Не
успел Игорь рассмотреть их, как они полетели в кучу готовых пластинок, а
рука Середина захватила уже новую порцию.
   - Возьми там, в шкафчике, йод, - улыбаясь кивнул Середин. - Это ничего,
все так начинают.
   Игорь полез в шкафчик, нашел бинты и большую бутылку с йодом. Он смазал
царапины и обратился к Середину:
   - Завяжи.
   - Да что ты! Зачем это? Бинт зачем? Ты еще скажешь, доктора вызвать.
   - Так она течет. Кровь.
   - Вся не вытечет. Намазал йодом? Ну и хорошо. И не течет вовсе, просто
капелька.
   Игорь не стал спорить и положил бинт обратно в шкафчик. Но пальцы
все-таки болели, и он боялся взять в руки новую проножку. Все-таки
взял, подержал, примерился рашпилем. Потом со злостью швырнул все это на
примосток и, отвернувшись от верстака, начал рассматривать цех.
   Никакого ццеха, собственно говоря, и не было. К стене машинного
отделения, вздрагивающей от гула станков, снаружи кое-как был прилеплен
дырявый фанерный навесик. Он составлял формальное основание сборочного
цеха; под навесиком помещалось не больше четырех ребят, а всего в цехе
работало человек двадцать. Все остальные распологались просто под открытым
небом, которое, в самой незначительной степени, заменялось по краям
площадки, красными кронами высоких осокорей. На площадке густо стояли
примостки различной высоты и велоичины, сделанные кое-как из нестроганных
обрезков. Некоторые мальчики работали просто на земле. На площадку эту из
машинного отделения высокий чернорабочий то и дело выносил порции
отдельных деталей. Деревообделочная мастерская колонии производила
исключительно театральную, дубовую мебель. Детали, подаваемые из машинного
отделения, были: планки спинок, сидений, ножци, царги, проножки. Собирали
театральные стулья по три штуки вместе, но раньше, чем собрать такой
комплект, составляли отдельные узлы: козелки, сиденья и т.д. Сборкой узлов
и целых комплектов занимались более квалифицированные мальчики, между ними
и Санчо Зорин. Они работали весело, стучали деревянными молотками, возле
них постепенно нарастали стопки собранных узлов, а возле Зорина
располагались на земле уже готовые, стоящие на ногах трехместные
конструкции, еще без сиденья. Большинство же ребят занимались операциями,
подобными той, которая была поручена Игорю, в руках у них ходили рашпили,
зудели, посвистывали, дребезжали.
   Игорь до тех пор рассматривал цех, пока Середин не спросил у него:
   - Что же ты не работаешь? Не нравится?
   Игорь молча повернулся к примостку, взял в руки рашпиль. В руке он
ощущался очень неприятно: тяжелый, шершавый, осыпанный опилками - и все
старался перевиснуть куда-то вниз. Игорь положил его и взял в руки
проножку. Это было симпатичнее. Игорь внимательно рассмотрел ее. Глаз
увидел те неправильности, неровности, острые углы, которые нужно было
снять, увидел и неряшливый край, вышедший из-под шипорезного станка.
Вторая рука снова протянулась к рашпилю, но в это время прилетела пчела.
Собственно говоря, ей абсолютно нечего было делать здесь, в сборном цехе.
Игорь следил за ней и думал, что она должна понять бесцельность своего
визита и улететь. Пчела, однако, не улетала, а всн сновала и сновала над
примостком, тыкалась, подрагивая телом, в свежие изломы дубовых торцов, а
потом вдруг набросилась на раненую руку Игоря, ее соблазнила засыхающая
капелька крови. Похолодев, Игорь взмахнул проножкой и обрадовался, увидев,
что пчела улетела. Он перевел дух и оглянулся, и сейчас только заметил,
что ему жарко, что солнце припекает голову, что шея у него вспотела. Вдруг
на эту самую потную, горячую шею что-то село, мохнатое, тяжелое. Игорь
взмахнул свободной рукой - огромная, зеленоватая муха нахально взвизгнула
у его гловы. Игорь поднял глаза и увидел, что их две - мухи, они нахально
не скрывали от Игоря своих злобных физиономий. Игорь тоже обозлился и
произнес неожиданно, чуть ли не со слезами:
   - Черт его знает! Мухи какие-то!
   И Санчо, и Середин, и другие засмеялись. Середин смеялся добродушно,
закидывая голову, а Санчо - громко, на всю площадку:
   - Игорь! Они ничего! Они не кусаются!
   Из молодых кто-то сказал:
   - А может, они думают, что это лошадь.
   Игорь швырнул проножку на стол:
   - К черту!
   - Не хочешь? - спросил Середин.
   - Не хочу.
   Санчо оставил работу, подошел к нему.
   - Чернявин, в чем дело?
   Игорь надвинулся на Санчо разгневанным лицом.
   - К черту! - кричал он. - С какой стати! Какие-то проножки! Рашпили!
Для чего это мне? Цех, называется, - мухи, как собаки!
   Краем глаза он видел, как Середин, не прекращая работы, неодобрительно
мотнул головой, другие обернули к ним удивленные, но серьезные лица. Санчо
сказал:
   - А что же? Просить тебя не будем. Иди, выйти можно здесь.
   - И пойду.
   Не глядя ни на кого, Игорь переступил через кучу деталей. Санчо что-то
сказал ему вслед, но Игорь не расслышал. Не услышал потому, что увидел
перед собой неожиданное видение: та самая длевушка, которую он сегодня
встретил в парке, присела у корзинки, в котороцй лежали обрезки, но лицо
подняла к нему, и на лице этом была задорная и откровенная насмешка.


26. ГЕРОЙ ДНЯ

День пошел вперед, жаркий, неслаженный и... одинокий. В столовой за ужином
хохотали по-запорожски, а Гонтарь, который ничего и не видел, со вкусом
рассказывал:
   - Говорят - мухи, как собаки.
   У соседнего стола звонкий пацаний голос деловито произнес:
   - Безобразие! Мух надо на цепь посадить!
   И за тем столом тоже хохотали.
   Игорь сидел, отвернувшись к окну, злой. Нестеренко спросил:
   - Значит, не будешь работать?
   - Нет.
   - А жить в колонии будешь?
   - Меня прислали сюда, я не просил.
   - Здорово! - Зорин сделался серьезным. Хохот везде прекратился. Игорь
заметил несколько лиц, смотрящих на него с интересом, а может быть, и с
уважением. Игорь почувствовал гордость, встал за столом и сказал Зорину
громко, так, чтобы и другие слышали:
   - Видите ли, не чувуствую у себя призвания чистить ваши проножки.
   И вышел из столовой.
   Он был даже рад. На его лице восстановилась обычная уверенность в себе,
склонность к ехидной улыбке, глаза сами собой стали сильнее прищу-
риваться. Перед сигналом "спать" он гулял в парке, посмотрел волейбол.
Среди других, наблюдавших игру, приметил группу девочек и между ними,
рядом с Клавой Каширинойй, полное, тронутое веснушками, но очень милое
лицо. Девушка посмотрела на него, улыбнулась, о чем-то зашептала подруге.
У нее были ярко-рыжие кудри. Игорь придвинулся ближе, и она спросила:
   - Твоя фамилия Чернявин? Ты играешь в волейбол?
   - Играю.
   - А мух не боишься?
   Девочки засмеялись, одна Клава смотрела на Игоря осуждающим взглядом,
презрительно сжала красивые губы. Но Игорь не обиделся.
   - Мухи мешают только в вашем сборочном цехе. Мешают этой важной работе.
Тут нужно проножку чистить, а она без всякого дела.
   - А ты сколько проножек зачистил?
   Девочки притихли, но было видно: притихли только для того, чтобы
услышать его ответ и смеяться над ним еще больше, еще веселее. Игорь не
хотел потешать их:
   - Я отказался от этой глупой работы. И без меня найдутся охотники
чистить разные проножки, сороконожки.
   - А ты что будешь делать?
   Рыжая девочка спрашивала со спокойной улыбкой, приятным грудным
голосом, очень теплым и без насмешки. И никто больше не хохотал. Игорь был
доволен успехом: он умел вызвать к себе уважение. И на вопрос постарался
ответить с достоинством:
   - Я еще посмотрю: роль для меня найдется.
   Впечатление было такое, какого он хотел. Девочки посмотрели на него с
уважением, но Клава неожиданно сказала, отворачиваясь:
   - Роль для тебя уже нашлась: шута горохового.
   И тут все девочки громки захохотали, даже глаза их увлажнились от
смеха. Игорю пришлось заинтересоваться волейбольной партией и отойти от
них. Но в общем этот разговор его не особенно смутил. Конечно, Клава
Каширина у них бригадир, конечно, она может позволить себе назвать Игоря
шутом гороховым, а они будут смеяться. Но вот другая, рыжая, эта не очень
смеялась. Кто она такая? Пробегающего Рогова Игорь спросил:
   - Кто эта рыжая?
   - Рыжая? А это Лида. Лида Таликова, бригадир одиннадцатой.
   Ого, тоже бригадир, а не очень смеялась.
   В спальне, когда все собрались, Игоря приятно поразило, что никто не
вспоминал о его уходе из цеха, все держали себяч так, как будто в бригаде
ничего не случилось, каждый занимался своим делом, читали, писали. Санчо и
Миша Гонтарь играли на диване в шахматы. Нестеренк4о разложил на полу
газеты и разбирал на них какой-то странный прибор, весь состоящйий из
пружин и колес. Игорь ходил один по комнате и стеснялся спросить, что это
за прибор. На дворе заиграли короткий сигнал, Нестеренко удивленно поднял
голову:
   - Да неужели на рапорты? Ох, и время ж бежит! Саша, пойди, сдай рапорт,
а то у меня руки.
   Он расставил черные пальцы, Александр Остапчин, помощник бригадира,
повертелся перед зеркалом, посмотрел на всех красивыми глазами:
   - И хитрый же у вас бригадир! Это, значит, с Алексеем разговаривать
насчет Мишиных ногтей?
   Все улыбнулись. Нестеренко ответил хмуро:
   - Ну и поговоришь, чего там. Скажешь, этот франт не успел. Да ведь ты
любишь поговорить, для тебя будет... вроде прокурорская практика. А если
Гонтарю попадет, тоже не жалко.
   Он бросил убийственный взгляд на Гонтаря. Гонтарь крякнул и с досадой
хлопнул себя по затылку.
   Остапчин еще раз глянул в зеркало и выбежал из спальни. Игорь спросил:
   - Товарищ Нестеренко, что это такое?
   Нестеренко поднял голову, неохотно повел глазом на Игоря и махнул
рукой, что, безусловно, могло обозначать только одно: отвяжись!
   Игорь подошел к шахматистам. Рука Гонтаря еще лежала на затылке. Он не
обратил внимания на Игоря, а, подвигая фигуру, тихо спросил:
   - Как ты думаешь, Санчо, меня сейчас вызовут к Алексею?
   - Тебя?
   - Да, по рапорту Зырянского.
   Санчо взялся за голову коня:
   - По рапорту? Думаю, нет. Алексей по таким пустякам не вызывает.
   - А вдруг?
   - Нет. А Сашке что-нибудь скажет. А кого позовет, так, может, этого
лодыря.
   Санчо кивнул на Игоря. Гонтарь снял руку с затылка, отодвинул Игоря
подальше.
   - Отойди, свет заслоняешь.
   Но Игоря заинтересовало последнее слово Зорина:
   - Меня позовет? Пожалуйста! Я уже испугался, синьоры!
   Игорь победоносно посмотрел на всех, но никто не обратил на него
внимания.
   Через пять минут в спальню ворвался Остапчин, переполненный словами,
багрово-красный и явно смущенный.
   - Под арест на один час! - закричал он, вытаращивая на всех глаза.
   Гонтарь показал на себя пальцем:
   - Меня?
   - Меня, - ответил с тем же жестом Остапчин.
   - Тебя? - все вскочили с мест, глаза у всех сделались задорно-круглыми.
Даже Харитон Савченко совершил какое-то быстрое движение.
   - Тебя? Ой!! - Нестеренко повалился спиной на пол, дрыгая в воздухе
ногами, хохотал громовым хохотом. Гонтарь снова отправил руку на затылок и
улыбался смущенно. Санчо обрадовался больше всех, прыгал, воздевая руки,
ухватил Остапчина за руки:
   - За ногти?
   - Да за ногти же! Робеспьер, дрянь такая, мало того, что рапорт сдал,
да еще с подробностями. После рапортов я говорю: "Алексей Степанович,
Гонтаря нужно подтянуть", а он мне отвечает: "Я у вас не нанимался всех
подтягивать, другое дело Чернявин, вчера пришел, а Гонтарь пять лет у вас
живет". Я ему и скажи: "Зырянский придирается". Тут мне и попало, насилу
вырвался. Во-первых, говорит, споры во время рапорта не допускаются,
а во-вторых, и в рапорте восьмой бригады, который ты сдавал, сказано:
отмечается неряшливость колониста Михаила Гонтаря. За неумение держать
себя во время рапортов и за неряшливость в бригаде - один час ареста.
   Все слушали молча, широко открыв глаза. Игорь забыл о собственных делах
и в увлечении сказал:
   - А ты ему обьяснил же?
   Все на Игоря посмотрели, как на докучный посторонний предмет, но
Остапчин ответил:
   - Конечно, обьяснил: "Есть, один час ареста".
   Нестеренко снова ударился в хохот:
   - Вот здорово! Хорошо, что я тебя послал.
   - Я больше никогда не пойду...
   Нестеренко ответил ему весело, с дружеской угрозой:
   - Попробуй не пойти. Да ты и не за меня сел, а за себя. Любишь
трепаться и на рапортах трепанулся. Как это можно такое говорить:
дежурный придирается! Я удивляюсь, что ты дешево отделался, видно, сегодня
Алексей добрый.
   Игорю вдруг стало обидно и не по себе. Черт их разберет, что у них
делается: совершенно было ясно, что Остапчин получил один час ареста
незаслуженно, а настоящий виновный, Миша Гонтарь, остался безнаказанным.
Наконец, было обидно и другое: почему-то все, даже Алексей Степанович,
интересуются таким пустяком, как остриженные ногти Гонтаря, и никто не
обращает внимания на открытый, демонстративный отказ от работы Игоря
Чернявина?
   Когда укладывались спать, зашел в спальню Алеша Зырянский, уже без
повязки, и его почему-то встретили радостными возгласами, обступили, а сам
Зырянский в изнеможении упал на диван:
   - Сашка влопался! Я уверен: Алексей сейчас сидит в кабинете и смеется:
Александр Остапчин пришел отдать рапорт! А между прочим, рапорт он сдает
красиво, прямо лучше всех.
   И Зырянский ничего не сказал об Игоре, даже не вспомнил, что он есть в
спальне и что он сегодня демонстративно отказался от работы в сборочном
цехе.


27. ТЕБЕ ОТДУВАТЬСЯ

Утром Игорь встал вовремя и долго возился с постелью. Может быть, он и еще
поспал бы, но вчера забыл спросить, кто сегодня дежурит, ему не хотелось
опять оказаться в постели перед "дамой". Оказалось, что он сделал хорошо,
потолму что поверку принимал сам Захаров, а вместе с ним вошла дежурным
бригадиром Лида Таликова. Захаров был весел, в белой косовротке. Так же
как и дежурные бригадиры, он поднял руку и сказал:
   - Здравствуйте, товарищи!
   Игорю показалось, что ему ответили дружнее и любовнее, чем отвечали
дежурным, а в то же время чувствовалось, что Захарова и побаивались
здорово. Он осмотрел спальню без придирок, ни в какие тайники не
заглядывал, все это проделывал юркий и маленький ДЧСК. Алексей Степанович
все-такки попросил Гонтаря показать ногти, в этот момент Остапчин весело
покраснел, но Захаров ничего не заметил. Мимо Игоря он прошел
бесчувственно. Нестеренко спросил:
   - Алексей Степанович, какая сегодня картина, не знаете?
   - Говорят, "Броненосец Потемкин". Поехали за картиной, Лида?
   - Поехали.
   Уходя, Алексей Степанович глянул на лампочку под потолком, и все
закричали обиженными голосами:
   - Да это точечки такие! Стекло такое! Сколько говорили, никто не
переменяет!
   Захаров остановился в дверях:
   - Чего вы кричите?
   - А вы посмотрели на лампочку.
   - Мало ли куда я посмотрю, так вы кричать будете?
   - Мы уж знаем, как вы смотрите!
   Игорь отправился завтракать. По дороге никто с ним не заговорил, а за
столом Санчо и Гонтарь о чем-то громки вспоминали. Нестеренко ел молча и
осматривал столовую.
   В столовой в одну смену сидело сто человек. Все они сидели за
небольшими столами, покрытыми белыми скатерятми, и, по правде сказать, все
они Игорю нравились. Хотя он ти жил в колонии только четвертый день, но
уже многих знал, знал ДЧСК, очень похожих друг на друга, аккуратных,
вьедливых и строгих мальчиков и девочек в возрасте четырнадцати-пятнадцати
лет. Примелькались и другие лица. В каждом лице Игорь бессознательно
отличал два характера, две линии. Что-то в каждом было свое, мальчишеское,
назвать это Игорь не умел, но это были несомненная энергия, агрессивность,
проказливость, боевой нрав и самостоятельный, плутовской, расторопный
взгляд, от которого трудно укрыться - все более или менее знакомые типы
лиц и привычек, которые Игорь и раньше наблюдал и которые ему нравились. С
другой стороны, у всего этого народа, живущего в колонии, ясно были
заметны и другие черты характера. Игорь отмечал их тоже бессознательно, и
даже самому себе не говорил утвердительно, что черты эти - именно от
колонии, но это были те черты, которые он нигде не наблюдал, которые
вызывапли у него симпатию и возбуждали желание сопротивляться.
   Не было никаких сомнений, что вся эта публика, заседающая в столовой,
составляет одну семью, очень дружную, сбитую - и гордую своей
собранностью. Особенно нравилось Игорю, что за четыре дня ему не пришлось
наблюдапть не только драк или ссор, но даже сколько-нибудь заметной
размолвки, озлобленного или вздорного тона. Сначала Игорь обьяснил это
тем,  что все боялись Захарова или бригадиров. Может быть, и боялись, но
почему-то этой боязни не было видно. Правда, дежурные бригадиры и
бригадиры в спальнях давали распоряжения, не оглядываясь, не сомневаясь в
исполнении, тоном настоящих начальников, видно было, что они привыкли это
делать, как будто годамик командовали в колонии. Но Санчо рассказывал
Игорю, что большинство бригадиров все новые, что Нестеренко и Зырянский
занимают свои посты более полугода. Кроме тього, Игорь заметил, что не
только бригадиры, но и все остальные, обладающие какой-то крупинкой власти
только на один день, распоряжаются этой властью с
уверенностью, без осторожной оглядки, а колонисты принимают эту власть как
вполне естественное и необходимое явление&22. Так держались и ДЧСК, и
дежурные по столовой и по бригадам, и часовые у парадного входа.
   Часовыми обыкновенно стояли малыши, те самые малыши, которые с визгом
гоняли по парку, кувыркались в пруду, перекидывались на аппаратах в
физкультурном городке. У них были разные лица и разные походки, разные
голоса и повадки, были между ними и "вредные" пацаны, зубоскалы и
насмешники, выдумщики и фантазеры, у многих бродили в голове всякие
ветры. Но как только такой пацан брал в руки винтовку, он сразу становился
похожим на Петьку Кравчука, встретившего Игоря в день его прибытия. Как
Петька, они становились серьезны, подтянуты, старались говорить басом и
были ослепительны и официальны. Обязанности были несложные: не впускаит в
здание посторонних и следить, чтобы все вытирали ноги. Никаких пропусков
ни для взрослых, ни для колонистов в колонии не было, часовые просто на
глаз хорошо знали, кого можно пропустить, а кого нельзя. А что касается
вытирания ног, то в этом вопросе они все были одинаково беспристрастны и
неумолимы. Игорь сам видел вчера, как такой малыш остановил Виктора
Торского, пролетевшего со двора с предельнойй спешностью:
   - Витя, ноги!
   - Да спешу очень, Шурка!
   Но Шурка отвернулся и даже не повторил приказания. И Виктор Торский,
глава всей этой республики, только с секунду подумал и с половины лестницы
возвратился к тряпке вытирать ноги, а Шурка еще и следил, как он вытирает.
   Здесь, в колонии, была единая, крепко склеенная компапния, а чем она
склеена, разобрать было трудно. Иногда у Игоря возникало странное
впечатление, как будто все они - и те, кто постарше, и пацаны, и девочки -
где-то, по секрету, очень тайно договорились о правилах игрыы и сейчас
играют честно, соблюдая эти правила и гордясь ими, гордясь тем больше, чем
правила эти труднее. Иногда Игорю казалось, что и эти правила, и вся эта
игра