лер,  в упор меня  рассматривая,  спросил:  "А  вы
уверены,   что  сюда  пришли?  Здесь  состоится   заседание   иерусалимского
ЛИТЕРАТУРНОГО клуба". В смысле, куда по его идее мы шли?
     --  Фотография в главной газете,-- ухмыльнулся Макс.-- Я же говорил, ты
хорошо получилась, запоминаешься.
     Они  наконец-то  засмеялись.  Пора  было.   Их  приземистая   "русская"
мрачность была черной дырой в мыльном веселье молодежного кафе.
     -- Все эти неприятные осадки -- как холестерин,-- Макс поднял  бокал.--
Размываются вином.
     -- И если их не размыть -- сокращают жизнь.
     -- Жизнь должна сокращаться! Как мышца.
     -- Как сердечная. Жизнь должна сокращаться, как миокард.
     -- Нет, никакого  заданного ритма. Жизнь должна сокращаться,  как левая
икра Наполеона!
     Сполоснутый  в красном  вине, эпизод становился все забавнее,  его  уже
можно было пересказывать  друг-другу, шлифуя и обобщая. Наконец, они сошлись
на  том,  что все это входит в ежедневную плату за съемную башню из пластика
под слоновую кость и разом как-то подобрели к окружающей среде.
     © прошлись по  пешеходной части  Бен-Иегуды,  покачались в  завихрениях
толпы, полюбовались на безалаберную красоту человеческого общежития. Они уже
почти  нырнули   в  подслеповатую   боковую  улочку,   на   которой  удалось
припарковаться   и  собрались   вынырнуть  через   четверть   часа  в  своей
захламленной, несуразно спланированной квартирке с видом  на университетский
кампус, чаем, кофе и компьютером.
     -- Анат! Привет!  --  выкрикнул человек полузнакомого облика,  вышедший
из-за  угла  с таким видом, словно устал сидеть в засаде. Оглядев  Макса, он
добавил: -- Здрасьте.
     --   Привет,--   подчеркнуло   дружелюбно  ответила   Анат  и  поспешно
добавила.-- Что нового?
     Макс  понял, что  она  встречного  не  узнает.  Человек  и  правда  был
полустертый какой-то, как школьный ластик в середине четверти.
     -- Ты сейчас где? -- пропела Анат с ласковостью следователя.
     -- Да там же. На радио.
     Анат облегченно вздохнула:
     --  А,  ну  да!  Макс, познакомься.  Это -- Олег.  Мы с ним  на  курсах
журналистских когда-то  учились.  И он  поэт еще. А это -- Макс, мой  муж  и
соавтор. Ну, и как ты?
     -- Очень  приятно,-- вежливо  сказал Макс, мнение  которого  о  пишущих
стихи журналистах сложилось давно и однозначно.
     -- Нормально я,-- кивнул  Олег.--  Кстати,  тут мне недавно ваша книжка
попалась. Случайно. Вообще-то я обычно местных авторов не читаю.
     Олег  сделал паузу  и  оглядел днища  балконов  ближайшего  дома.  Анат
вздохнула и спросила:
     -- Которая?
     -- Ну, не  знаю. Которая попалась.  С обезьяной и флагом израильским на
обложке. Я прочитал. До конца. Удивительно, но мне даже понравилось!
     -- Ага,-- кивнула Анат.-- Конечно. Удивительное -- оно рядом.
     --  Сам удивился!  -- недоуменно  пожал  плечами  Олег.-- Начал  читать
зачем-то. Да, точно понравилось. Я еще потом вспоминал текст пару раз. А как
она называется забыл. Ладно, успехов.
     -- До новых встреч в эфире,--  кивнула Анат, попинывая то ли бордюр, то
ли поребрик -- как его называть в Иерусалиме она все никак не могла решить.
     К машине шли молча.
     Бутылочный "Крайслер" взвизгнул, не сумев сразу  зацепиться  шинами  за
асфальт, дернулся и образовал вокруг них замкнутое пространство.
     -- Было бы с чего дергаться,-- сказал Макс.
     -- Все-таки в Иерусалиме его надо называть "поребрик",-- сообщила через
пару кварталов Анат.-- В Тель-Авиве -- "бордюр", а у нас пусть "поребрик".
     -- Третье слово надо придумывать.
     Дома пришлось продолжить.  Не то,  чтобы  что-то случилось, а просто...
Почему  бы  и  нет? Почему бы  родителям  не  оттянуться, пока подросток  "в
ночном". Из  швейцарских  леденцов  и  столового вина  сварганили глинтвейн.
Погода  вдруг стала  приноравливаться  к  напитку  и  настроению --  впервые
похолодало,  поднялся пыльный ветер.  Где-то даже погромыхивало -- как будто
пьяный рабочий сцены лениво встряхивал  за  кулисами лист  жести,  изображая
гром. Горячую пряную ностальгию тянули на "парадном" балконе, развалившись в
разношенных креслах. Дождь, конечно, так и не пошел, сентябрь все-таки, но в
ночном небе то и дело высвечивались длинные огненные трещины.
     --  Похоже  на  швы  в  черепе,--  сказала  Анат.--   Они  тоже  такие,
мелко-извилистые. Подходящая погодка для Дней Трепета.
     -- У нас они, скорее, Дни Трепа.
     -- Ага... Смотри,-- Анат ткнула пальцем в  небо,-- Рош а-Шана прошел, а
череп от Головы Года  остался. Раскалывается теперь  от похмелья.  Как будет
похмелье на иврите?
     -- У них не бывает похмелья. Скажем... леитпохмель.
     -- Кому скажем?
     -- Все-таки  нельзя  жить в стране  и  не  знать  как будет "бордюр" на
государственном языке.
     -- Факт, что можно.
     -- Это не жизнь. Это отщепенство,-- Макс решительно ушел за  словарем и
вскоре вернулся впечатленным.-- Сфат эвен! Неплохо, да?
     -- Ага. Особенно вольность трактовки меня восхищает. Можно перевести от
"крайний камень" до "каменная речь". Ты что выбираешь?
     -- Свободу.
     -- А, еще "языковой камень" можно  перевести.  Выбрал? Или даже "камень
языка". Очень точно. Писатель уперся в бордюр. Смешно. Даже очень смешно.
     --  Почему  уперся? Тогда уже  --  утонул.  Под  тяжестью  собственного
каменного языка.
     Анат поперхнулась последним глотком глинтвейна. И выдавила:
     --  Давай напишем про  крутые литературные  нравы. Там будут  скальпы и
главный герой -- Рабинович Каменный Язык!
     -- Командор показал Дон Жуану каменный язык.
     -- Зато  на  иврите уже  не  скажешь "камень языкового преткновения",--
усмехнулась  Анат  и дала  бокалу  щелбан.  Массивный  бокал  отозвался  тем
благополучным  хрустальным  звоном,  которым  отзывался  еще  в  России,  за
родительским столом.
     -- По-русски так тоже не скажешь...
     Соседи уже привыкли к ежедневным ночными прогулками "этих  русских". Во
всяком случае, карабкавшаяся на третий этаж и,  казалось, засыпавшая на ходу
соседка, столкнувшись с ними, разлепила очи черные и восхищенно простонала:
     -- Гулять идете?
     Час ночи  в благополучном  Бейт  а-Кереме  ©  называли  "часом  средних
собак", потому что мелких собак почему-то  выгуливали раньше, а "час больших
собак" наступал совсем уже  поздно,  когда по району мало кто ездил и ходил.
Но  и  в  "час  средних  собак"  на  улице попадались  почти  одни собаки  с
сопровождающими  и без.  Правда  встречались еще единичные  дети  и  коты  в
ассортименте. Был  еще и один сумасшедший кролик. Кролик уже  несколько дней
объедал ближайший газон, а в свободное  время торчал посреди проезжей части,
где его осторожно объезжали машины. Оказалось, что в темноте кроличьи глаза,
как катофоты, превосходно отражают свет фар и светятся  красным. Заласканные
до потери инстинкта, бейтакеремовские собаки от кролика  или отворачивались,
или виляли хвостами и лезли целоваться. А чуть ли не  единственный в  округе
некастрированный   кот   по  имени   Аллерген  рассматривал   кролика,   как
неприкосновенный запас на случай, если хозяева-скоты снова уедут заграницу и
запрут хавчик в квартире.
     © считали, что это их кот. Они получили его в подарок от Давида. Давид,
забредавший  редко и  необъяснимо, пользовался в семье  © не любовью, но тем
насмешливым  приятием, которое обычно рождается  само собой по  отношению  к
честным юродивым,  поражающим  неординарностью суждений  в чем-то главном  и
потешающим бестолковостью во всем остальном. Еще  такие люди очень напрягают
честным и даже трогательным непониманием норм человеческого сосуществования.
     В  общем,  Давид  был  ужасно  занятным человеком,  причем  иногда  это
проявлялось порознь -- ужасным или занятным. © его ценили, в том  числе и за
то, что общение он навязывал в небольших, продуманных им самим дозах. А  еще
каждый раз  после его ухода они  спорили -- зачем он приходил. И ни разу  не
сошлись  во мнении.  Макс  считал,  что  они  занимают  в  системе  Давидова
мировоззрения какое-то особое место, причем он сам все не может решить какое
-- вот и ходит. А Анат говорила, что при разговоре Давид так держит ладони и
смотрит между ними, словно там --  ракитовая веточка, которая должна указать
в нужный момент  воду.  И так получается, что Давид, общаясь с хозяевами, на
самом  деле общается  с этим своим гибким  компасом, причем  порой  довольно
кивает  в самых  безобидных  местах  разговора.  А иногда морщится  и вскоре
поспешно уходит.
     В  общем, когда Давид  принес  им  рыжего  кошачьего  подростка,  проще
оказалось  кота  приютить, чем объяснить дарителю  почему  они не собираются
заводить животных. С  тех пор Давид начал появляться  чаще,  как будто кроме
обычных  визитов к хозяевам совершал еще и  дополнительные визиты  к коту. А
потом исчез.
     Рыжий Аллерген за  это время отъелся,  стал  поперек себя  шире, освоил
территорию и  человеческую  психологию. Впрочем, как  © недавно выяснили, по
меньшей мере еще в одной квартире считали этого беспринципного кота своим  и
регулярно кормили.  С "парадного"  балкона хорошо было видно,  как Аллерген,
блудливо  оглядываясь,  легко  зашмыгивал  в  приоткрытую форточку, а  через
полчасика тяжело шлепался обратно на волю.
     С  Аллергеном  столкнулись  на  выходе  из подъезда.  Вид  у  кота  был
озабоченный -- он явно  опаздывал на ужин. Во всяком случае, кот, прошмыгнув
мимо  хозяев,  уже заскочил было  в  подъезд,  но  притормозил,  оглянулся и
недовольно мяукнул.
     -- Облом, облом,-- подтвердил Макс.
     Они поднялись  по  крутой,  заросшей  акациями улочке.  Улочку эту  они
ценили. Во-первых, конечно, акации. Почему-то именно здесь когда-то кто-то в
массовом порядке  высадил  этих  изнеженных  европеянок,  да  то  ли хватило
саженцев всего  на одну улочку, то ли лень стало продолжать. Так или  иначе,
акаций  во всем  районе  больше не было.  А во-вторых, в  объяснениях всегда
достойно звучало: "Спускайтесь от  отеля "Рейх" вниз к университету до упора
и там последний дом наш".
     Повернули налево,  на  улицу  Строителя.  Район  был  по  иерусалимским
понятиям юным,  а по сионистским -- престарелым, закладывался еще во времена
Британского мандата, в порыве социалистического энтузиазма. Поэтому названия
главных  улиц   звучали   в   переводе  на  русский  удручающе:   Строителя,
Основателей, Пионерская. Улочки поменьше отчего-то носили имена  великих, но
мало кому  известных  раввинов.  В  невероятную  для  Израиля  зелень ныряли
тупички  именной разносортицы -- Каменотесов, Каменщиков  и  каких-то мелких
функционеров  новорожденного  государства.  Эти  заросшие,  дачные  какие-то
тупички  и хранили  самые интересные  находки. Обживая район,  © то  и  дело
обнаруживали в них какую-нибудь затейливую обшарпанную развалюху, окруженную
слишком большим для Иерусалима садом, заросшим, заброшенным, с еле заметными
следами человеческого  присутствия,  порой  даже с прогнившими  качелями  на
ржавых  цепях, или останками гипсовых  организмов.  Что-то  вроде  трофейных
консервов времен первой мировой войны.
     -- Да вот в том же  Бейт вэ Гане есть улица "Зеев-хаклаи". Можно ведь и
как  "волк-колхозник"  перевести.  Еще  хуже,  чем  у  нас,--  сказала  Анат
раздраженно.
     --  Да у нас вообще все  хорошо. Мы вообще в "золотом миллиарде" удобно
живущих.
     -- Удобно существующих.
     Прохлада ночи стала резче и жестче. Черноту сдуло, появились проблески.
Настроение неожиданно улучшилось.
     Молодой южный месяц, лениво  откинувшись  в  кресле-качалке, предвкушал
полноту  жизни и тела.  Под  его узким детским лицом, обращенным в  будущее,
отчего-то казалось, что простор неба сам собою продлевается  в  простор  для
совпадений и возможностей, которые  --  как хамские иерусалимские  звезды --
везде, куда ни глянь; что по  сути дела надо только оглядеться и начать жить
в  ту сторону, которая понравится  больше. И  все  обязано  сбыться так, как
обязано. Потому  что  если  над  нами существует  звездное небо,  то  законы
гармонии   обязательно  должны  действовать  и  дальше,  распространяться  и
подминать под себя все, что движется, думает и чувствует.


Кот

     Не  оглянувшись  на фальшиво шипевших  "кис-кис"  эгоистов,  я  сгоряча
заскочил  в  подъезд и лишь  потом, затормозив, мяукнул им все,  что  думал.
Ответом  мне  был  издевательский  смех.  Да  что  же  это  сегодня  они все
вытворяют?
     Когда судьба и собственный желудок на пару  пытаются зашвырнуть тебя  в
мусорный бак, надо  извернуться  и доказать судьбе и себе, что  ты  не серая
полосатая посредственность, а рыжий и смекалистый энергетический сгусток.
     И я, как  мраморный лев,  украсил  собой каменную стенку перед  базовым
подъездом.  Осознание  собственной  каменности  не  ослабляло,  но  хотя  бы
притупляло голод.
     Прогулочный цикл Патронов обычно длится сорок-сорок  пять минут.  Самый
подлый  интервал.  Кого-то ловить  или  лезть  в контейнер  глупо,  а  ждать
тягостно.  Но  ловить,  все-таки,  глупее  -- лов  занимает в среднем  более
получаса -- тупая дичь норовит уйти на чужую территорию, это чревато дракой,
а  драться  на голодный желудок... В мусорке же плохо контролируешь ситуацию
вокруг, Патроны могут  взять  с поличным и тогда  -- купание. Только не это.
Невыводимый презренный запах шампуня, унизительный крысоподобный вид... Даже
если  Патроны не засекут, то  в мусорке --  тупая  болтовня, идиоты,  то еще
общество, не отделаешься. Нет, только ждать.
     Аутогенная тренировка. Моя  правая передняя лапа -- тяжелая и  горячая.
Моя левая  лапа --  тяжелая и  горячая.  Моя правая задняя лапа -- тяжелая и
горячая...  Вертикалы  зациклились  на задних лапах  своих самок. Примитивы.
Впрочем,  может это  и  не  так глупо? На первый взгляд у  вертикалок важнее
передние  лапы -- они ими кормят  и ласкают. Но чаще  приходится натыкаться,
все-таки,  на  задние, на ноги.  Именно они  дают  нам  первую информацию  о
попавшемся на пути вертикале.
     Ноги бывают разные. Беззащитные и защищенные. Первые  -- обычно женские
-- вызывают желания,  разные. Например, выпустить  когти и залезть по ногам,
как по  стволу  дерева. Особенно провоцируют на  это колготки, такие, как бы
вспыхивающие блестками на солнце. Обычно  сдерживаюсь.  Стройность  ног тоже
имеет значение.  Обувь неважна. Грамотное установление отношений с ногами --
залог твоего успеха в личной жизни.
     Просто стройные  ноги. Красиво устроенная  нога  это хороший признак --
как  правило  обладательница  их  любит производить  впечатление  на мужчин,
например, любовью к  животным, в частности к котам, типа ах ты пуси-муси, ты
ей:  "Мрвввяяяяя",  она:  "Ой,  кисик, голодный",  ты  еще  более  горестно:
"Ммммаааааааууууууудааааыыыыыыыы", дадут,  дадут чего-нибудь вкусненького. В
самом крайнем случае будет массаж ушей.
     Теперь, ноги  стройные  и длинные, близкие к  совершенству, молодые.  С
этими хуже. Обычно все, что выше --  полно осознания тем, что ниже. То есть,
трудно  добавить  хоть  какую-то эмоцию, даже  по  поводу дорогого пушистого
зверя.  Видимо, изумление совершенством природы все-таки предельно,  поэтому
втиснуться  трудно.  Но  можно, шансы  всегда есть. Лучше  всего действовать
активно,  но  нейтрально.  Пройти  мимо,  почти  касаясь,  но  не  глядя,  с
независимым  видом.  Да,  обязательно при  этом надо  громко,  но не  злобно
урчать. Обладателям пышных хвостов  рекомендуется воздеть его как можно выше
и  помахивать, чтобы мех выгодно колыхался и переливался.  Удивление --  вот
что обычно пробивает брешь в совершенстве и заставляет увидеть его в другом.
Опустит  голову,  увидит, задумается,  издаст писк  изумления,  вот тут надо
кидаться к  ногам, активно,  до искр,  тереться и мурлыкать. Взаимный массаж
приведет к взаимному удовольствию и,  как следствие, к легкому возбуждающему
ужину.
     Ноги стройные, длинные, немолодые. Нет смысла. Удивлялка уже отключена,
времени мало, и ноги это знают. Разве что на одежде есть признаки животного.
Шерсть.  Зацепка  на чулке. Запах.  Животное, кстати,  неважно  какое,  хоть
собачье. Если  собака, то даже лучше, поскольку мимолетная измена с  дорогим
котом волнует  своей  непривычностью  и  запретностью.  Велик  шанс получить
что-то вкусное тут же, вынутое можно сказать  из  сумочки, поскольку  всегда
наготове.
     Ноги некрасивые, но голые. Беспроигрыш. Готовность обращать внимание на
все. А уж на пушистое, прекрасное, мяукающее... Кроме того, обращая внимание
громко и эмоционально, можно привлечь  кучу внимания. Так что хавчик, ласка,
много. Не одноразово, но долго не продлится -- котов много, а ноги одни.
     Ноги  пожилые, неважно в  чем. Тут или  да, или нет. Потому  что  давно
определилось  отношение лично  к  твоему биологическому  виду и  сорту.  Или
ненавидит и преследует,  либо равнодушна, а часто -- любит и кормит. Норовит
поселить. Можно хаметь,  даже спать на подушке и при желании  есть  все, что
видишь и откуда  хочешь. Но любимую вазочку  лучше не сбрасывать,  во всяком
случае не сразу.
     Ноги молодые, в  джинсах. Пофигисты, как правило. Сегодня попался ей на
глаза, хорошо попросил -- накормили. Затем  забыли на неделю. Неделю сами не
появлялись.  Потом  заметили, изумились, умилились,  попросили прощения, что
хавчика  нет,  пообещали накормить до отвала завтра.  Завтра может наступить
завтра, может через месяц, а может и не произойти  вовсе. Полный беспредел и
кошачье отношение к жизни. Но некоторым нравится.
     Детские  ноги. Брррррр. Нужно быть вертким, даже очень вертким. Но корм
под названием  "кушай, котик"  бывает  непредсказуемым  --  от  куличиков из
песка, до копченого  языка  с праздничного  стола. Это придает  жизни легкую
неопределенность.
     Так,  достаточно. Я патологически умен и с этим  надо бороться.  Меньше
слушать  разговоры  Патронов.  Не  пытаться  систематизировать  рассказанное
другими  котами.  Не  приобретать   жизненный   опыт  столь  истово.  Хватит
наукообразных рассуждений! Пусть  им предаются  те, кого  за это кормят.  О,
мать моя  кошка! Не надо о еде! Зачем я отвлекаюсь от аутогенной тренировки!
Моя левая задняя лапа -- тяжелая и горячая. Мой пушистый  хвост -- тяжелый и
горячий.  Прохлада в  области носа и лба.  Моя  голова холодная и  легкая. Я
способен мыслить только на абстрактные  темы. Мое тело -- тяжелое и горячее.
Мой желудок перестает выкручиваться  и  затыкается.  Затыкается. Голова  моя
холодная.  Я  вступаю  в контакт  с  ноосферой.  Смысл  жизни.  Стремление к
совершенству. Божественное предназначение. Быть или не быть? Что делать? Кто
виноват?
     Во всем виноват  человеческий эгоизм. И их неспособность расставаться с
нахапанным.  А  если  нахапанное  уже  совершенно  не  нужно,  то  на   него
навешиваются противоестественные функции или нахапанное эстетизируется. Вот,
скажем, коты и лошади. Собаки, все-таки, нет. Они как охраняли, так и  будут
продолжать тявкать. А вот  коты  и лошади  уже не должны ни  уничтожать,  ни
возить. Для этого уже есть гораздо более эффективные и примитивные средства.
Казалось бы -- создайте  нам в благодарность за проделанную работу, если  вы
честные  люди,  комфортные условия и отвяжитесь от  нас. Не надо нас  гонять
через препятствия и кастрировать. Наслаждайтесь  нами  эстетически издалека,
не   трогая   своими   грязными   лапами   с   обрезанными   когтями.   Ваши
сельскохозяйственные  технологии  позволяют  не  слишком напрягаться,  чтобы
обеспечить нас едой  и обогревом. Если не ради нас  самих, то  хотя  бы ради
отцов наших, верой и правдой служивших  вашему  виду, не щадя живота своего.
Живот. Горячий и молчаливый. Еще минут пять или даже меньше. Ага, вот и они.
     Именно с этой точки лучше всего просматривалась и прослушивалась улица,
по  которой  Патроны  возвращаются  домой.  Этих  трех  с   половиной  минут
наблюдения