их  в  лесу, неподалеку,  мы пошли
вместе, вдруг  Анат сказала: "Макс, дай руку". Место было ровное, я не понял
зачем, но Макс замешкался,  и руку ей подал я. Анат  засмеялась, а  Макс уже
достал блокнот с ручкой и привычно выставил локоть. Она пристроила блокнот и
что-то  накорябала.  Он прочитал и кивнул. Потом мы пошли дальше, словно это
было так и надо, когда женщина просит подать ей руку.
     Наконец-то Лея рассмеялась. Тем временем мы пришли к Гроту. Я спустился
первым и решил, что внутри никого нет. А Лея первой адаптировалась к темноте
и заметила, что  в дальнем  углу кошка  родила котят. На  том самом бордовом
покрывале.
     Мы  ждали  у  противоположной стены.  И --  ничего.  Никто и  ничто  не
появилось в Гроте. Кроме кошки с котятами, которые были там с самого начала.
Кошка  мяукала,  словно пыталась  мне что-то сообщить. Или  даже  Лее. Я был
очень  удручен.  Все  понял,  но  до  конца не  верил, не уходил  из  Грота,
надеялся.
     Когда мы  ушли из Грота, резкий сосновый пот, пропитавший воздух жарким
днем, уже сменился на вечерний аромат отдыхающих сосен. Лея объявила, что на
следующей неделе уезжает в Нетанию  -- сначала на пару недель, а потом видно
будет.  Я этому  обрадовался и не  сумел скрыть.  Это была радость человека,
освобождающегося для главного.
     Лея обиделась и  уехала.  И  мне казалось, что все так и  останется,  а
значит  все вот так и закончилось,  следовательно -- решилось. Я скучал,  но
терпел, как терпят боль после окончания анестезии. Все было уже решено.
     А она  начала  звонить. И  я не смог отказываться говорить с ней. Потом
она вернулась.  Сказала, что уже большая девочка и не может жить с мамой. Но
ясно  было,  что  это не  главное.  И не  ко мне она  вернулась.  Потом  она
проговорилась. Что ей  кажется, будто близнецы  хотят родиться в Иерусалиме.
"Что  значит,  кажется?" -- спросил я.  "Это  значит, что  у меня  почему-то
изменилось отношение к Городу,-- сказала она,-- теперь  меня  к нему влечет.
Некоторых беременных влечет к селедке, а меня к Иерусалиму. Смешно, правда?"
Это было совсем не смешно. Настолько не смешно, что она заметила мой страх и
удивилась: "Странно,  а  мне  казалось,  что  ты  будешь  рад".  Она даже не
догадывалась, что ее желания определял теперь живот, а не она сама.
     Тут  я,  наконец-то,  додумался  найти Ортика. Чтобы  он помог  сделать
генетическую экспертизу. Я  не верил, что  это возможно,  но пытался  делать
даже то, во что не верил. Врачи,  наблюдавшие Лею,  ничего не  могли понять,
все сложные, но стандартные исследования давали неясные результаты. Сама Лея
была странно беззаботна. Меня это пугало.
     Но Ортик сумел мне  помочь.  Не смотря на то, что  сильно опустился. Он
выглядел,  как  алкоголик и действительно пил слишком много. А выпив,  терял
нить рассуждений и начинал выворачивать душу -- беспорядочно, суетливо.
     В  той  лаборатории,  куда он  меня отправил, действительно разработали
что-то  продвинутое. Профессор показался мне совершенно безумным, однако  он
не  только получил более-менее определенные результаты, но и сумел объяснить
недоступно  для  меня,  но  доступно  для  Леи,   что  генетические  дефекты
безусловно есть, хоть и какие-то нетипичные, поэтому последствия предсказать
трудно, но на месте Леи он бы не рисковал.
     А Лея хотела рискнуть. Я ее, конечно, не поддержал.  Я точно знал,  что
при ее рационализме  она не должна была даже допустить  возможность рождения
неполноценного ребенка (детей), а не то, что спорить со мной.
     Потянулись  мучительные  дни,  когда  утром  она  решала  избавиться от
беременности, к полудню начинала сомневаться, а  вечером убеждала  меня, что
все будет  замечательно и надо рожать.  То,  что  росло в ней,  очень хотело
жить.
     Я уже не сомневался, что не  имею отношения к ее беременности. То есть,
почти не  сомневался.  Эта  крупица  сомнения и не давала  мне  окончательно
самоидентифицироваться. А Страж, принявший Обет, не должен ведать сомнений.
     Все  закончилось вдруг. Сегодня. На сегодня Лее был назначен аборт. Она
почему-то не захотела, чтобы  я ее вез.  Через два часа  позвонила  из дома.
Сказала,  что вернулась с  полпути. Потому что  каждые  несколько  минут  ей
перебегали дорогу черные кошки. Что она  не суеверная, но такого  количества
черных  кошек  просто так  не бывает, да и вообще  не бывает. Что она  будет
рожать. Но это уже  не имело принципиального  значения.  Для меня  не имело.
Потому что в этот момент та самая  крупица сомнения стала прахом и  исчезла.
Черные кошки не сбежались бы со всего Города спасать моего ребенка (детей).
     Я  остался  один.  Так  вышло.  Еще  я  сбрил  бороду.  Чтобы  каким-то
изменением  размежевать  время.  Экран компьютера  мерцал  и  плескал  мне в
свежевыбритую физиономию свое  холодное свечение. Мой пост номер  один был у
этой бойницы. Отсюда, для  умеющего смотреть, был виден почти весь мир. И по
этому миру металось,  как шаровая  молния, рыжее пятно  по своей неслучайной
агрессивной  траектории. Все  больше  людей вместе со мной наблюдало за этим
пятном,   и  аллергически  реагировало.  В   журнале   "Самиздат"  на  сайте
"библиотека Мошкова", Лев Гунин писал из Монреаля:
     "Точно так же Аллерген или Ника Батхен: они не только носители порочной
эстетики неофеодального типа,  по своим внутренним  законам враждебной всему
живому и непосредственному, но и аккумуляторы заговора молчания, окружившего
жуткие  язвы источника этой эстетики.  Их  целая рать -- десятки батхенов  и
аллергенов,-- выделяющих миазмы искривления сущности. Даже если в обороты их
речи  проникает легкий и  тонкий юмор, изысканная галантность  -- это юмор и
галантность   другой   вселенной,   замороженной  в   отвратительной   глыбе
современного Средневековья."
     Этот  абзац  гулко отозвался  во  мне, но я так и не смог проникнуть  в
смысл записи, чтобы понять почему.
     Последние недели мне все не хватало времени как следует отследить Кота.
То  есть, я регулярно проверял его  излюбленные сайты,  но на  большее из-за
этой нервотрепки меня не хватало. А Аллерген  словно почувствовал ослабление
контроля и стал появляться в неожиданных местах.
     Хорошо, что все значительное оставляет за собой в Сети хвост линков, по
которым всегда  можно догнать  то,  что пропустил. В рейтинге  "Знаменитости
Российского Интернета" на  пятидесятом  месте  я  обнаружил  Аллергена. Было
странно  -- как  он  вообще  затесался  в  этот  рейтинг сетевой  элиты.  Но
по-настоящему  я впечатлился,  когда  среди  тех,  кто  стоял  ниже  Кота  в
рейтинге, обнаружил кучу имен, известных любому обитателю  Сети. Большинство
из  них   были   просто  на  слуху,  но  некоторые  тут  же  соотносились  с
мегапорталами, СМИ  и другими крупными проектами. Что же такое успел создать
Аллерген?
     Я кликнул на имя Кота  и попал на его домашнюю страничку. С  рисунка на
меня смотрел, прищурясь,  жирный наглый оранжевый котяра, сложивший лапы  на
груди. На  шее его, на  толстой золотой  цепи, висел медальон с изображением
рыбы. Перед Аллергеном на  столе лежали две огромные  рыбины.  Сама страница
выглядела убого  и явно была  сляпана на основе  готовой  болванки, которыми
везде одаряют любителей  бесплатного хостинга. С таким дизайном  можно  было
участвовать в  школьном  конкурсе,  но никак  не  в  рейтинге  "Знаменитости
Российского  Интернета".  Но  народ  дружно  голосовал  за  Кота.   Я  решил
основательно изучить контент  странички  завтра и добавил ее  в "фэйворитс",
потому что  меня  сильно  интриговало  оброненное  в  гостевой упоминание  о
какой-то статье Кота в "Русском Журнале".
     "Русский Журнал" представлялся мне чем-то совсем уж официальным, этакой
"Правдой"  в Интернете.  Его  главным редактором  был  чуть  ли не  советник
Путина. Только  что  виденная на  домашней страничке  наглая оранжевая морда
Кота никак не лезла в одни рамки с чиновничьим лицом президента.
     Тем не менее, статья  в журнале  была.  Называлась  она "Постмодернизм?
Нет,  нетнеизм!" и подписана  -- Кот Аллерген. Фактически,  это был манифест
нового,  придуманного  Котом  течения  в  искусстве,  которое  он  назвал --
"Нетнеизм". Объяснял он это так:
     Задача нетнеизма состоит в том, чтобы наполнить русло не вялым течением
мейнстрима, не  болотистой жижей  постмодернизма,  не спитым  чаем попсы,  а
ломящей зубы водой из родников подсознания, подмигивающего мигающему экрану.
     1. NET --  это  Сеть. И это справедливо,  ибо НЕТНЕИЗМ  невозможен  без
Сети.  Сеть -- это место действия  НЕТНЕИЗМА и новая виртуальная реальность,
которая осваивается и заселяется творческим сознанием, дорогим.
     Нетнеист это: персональная  позиция, персональный стиль и  персональный
компьютер.  Нетнеизм -- это  не  просто  собрание  индивидуальностей. Это --
вольное собрание индивидуальностей. Где каждый волен в любой момент заходить
или   выходить,   присутствовать   или   отсутствовать,   присутствовать   с
отсутствующим видом  и  прочая,  и прочая. Свобода  и  талант  --  вот  наши
документы!
     2. НЕТНЕИЗМ -- это "нет,  не изм".  То есть общепринятое ограничение  в
рамках "изма" не  работает. Это не "изм" в общепринятом смысле, так как края
НЕТНЕИЗМА размыты,  и  течение  его  не  имеет  строго  заданных  берегов  и
однозначного  направления. НЕТНЕИЗМ возникает из виртуального пространства и
теряется в нем органично.
     Нетнеизм   не  только   танцует   на   костях  предыдущих   направлений
футуристическую  джигу, он танцует  и на собственных  костях танец смерти  и
бессмертия.
     3. "Нет не" -- это отрицание отрицания. Развитие свойственно всему, и в
Сети,   дорогой,  как   в  новой   реальности,  у   диалектической   спирали
экспоненциально растущий шаг.
     Нетнеизм игрив, как котенок, не только потому, что  он молод. Но прежде
всего потому, что игра -- это квинтэссенция творчества.
     4.  НЕТНЕИЗМ -- это  своего  рода противовес дадаизму,  но и в каком-то
смысле продолжение его на более абстрактном уровне. То есть, преемственность
не прослеживается  напрямую, но и о полном обрыве ее не может быть и речи. В
ХХ  веке появилось  слишком  много всякой дряни, которой мы не можем сказать
"да-да", только "нет-нет"!
     Во  все  времена проклятием истинно  творческой личности был садистский
контрастный перепад  между богоравным творческим "онлайновым  состоянием"  с
пером, кистью или гармошкой и унылым "офлайновым" -- "Когда не требует поэта
к  священной   жертве  Аполлон..."  Вершить  судьбы  народов,  неограниченно
властвовать над  персонажами  или нотами,  а через  минуту прогибаться перед
сильными  офлайнового мира,  гладить  шнурки,  стирать  манишки  и  слова по
требованию  дорогой  редакции  и следить, чтобы  на погонах было  положенное
количество звездочек. Или сопоставлять собственное  высокое предназначение с
камерюнкерством... Так вот, это все отменяется. Потому что:
     5.   Суть  НЕТНЕИЗМА  в  полном  освобождении  творческого  начала   от
физической и социальной компонент. Это свобода от самого себя, дорогого!
     Истинно   творческая   личность,   в   процессе   своей   созидательной
жизнедеятельности,  невольно создает  брэнд.  А потом  всю  или значительную
часть  жизни  (на востоке  практиковалась смена мастером имени по достижении
профессиональной  зрелости)  тяготится  им. То  есть  художник, если  и  был
заложником вечности,  то в  плену находился не у времени,  а  у собственного
брэнда, который  в какой-то  момент в лучшем  случае становился тесен, жал и
натирал,  а в худшем  --  туго  пеленал творческое  начало,  на манер  ножек
китаянки, дорогой. И только в Интернете:
     6.  Творческое начало,  абстрагируясь  и существуя в Сети само по себе,
дает  начало  новой,  не  скованной  органическим телом  жизни,  абстрактной
творческой личности, стремящейся максимально удалиться от своего физического
пра-пратворца и находящейся  в постоянном развитии  и совершенствовании, как
отдельная и дорогая духовная единица.
     Крысолов! Дудочка Крысолова не просто пела у меня над ухом. Она вошла в
ухо  и  пыталась  заменить  собой  позвоночник.  Я,  наконец-то,  был  среди
себеподобных...  но не в  толпе...  не в  стае...  не  в строю...  Я  шел  в
свободной цепи, не задумываясь, что нет ничего страшнее "свободных цепей"...
я не хотел оставаться крысой и поэтому шел... Я шел туда, где не будет этого
волочащегося за мной  лысого хвоста, не  будет серой  шкуры,  красных  глаз,
сутулой спины,  ногтей с  грибком, выпавших  пломб... Я  сам, а не  случай и
чужая воля подбирал гены для своих порождений...
     Я вскочил.  Я  был счастлив. Вернее, я был готов к  счастью. Дудочка во
мне  вибрировала.  Я подбежал  к  телефону.  Звонить было  некуда.  Тогда  я
бросился на кухню. Кофе. Не сейчас. Жарко. Ринулся в ванную. Сполоснул лицо.
Поднял глаза на отражение в зеркале.
     Блестящая от воды и пота кожа. Красные глаза. Восторг на лице. Редеющие
волосы над лицом. Вместо бороды -- изрытая серая кожа... Крыса.
     Я медленно пошел на кухню. Вытащил пакет с молотым кофе. Убрал. Нашел в
дальнем шкафчике ручную  мельницу и долго  молол кофейные зерна. Потом варил
крепкий кофе --  как положено, три раза доводя до кипения и, в последний миг
перед  побегом жидкости,  делая  джезвой  шаг в  сторону  от огня. Тщательно
размешивал сахар.  Неспешно  куря,  прихлебывал кофе. Сердце частило  уже от
кофеина, а душа, кажется, слегка угомонилась.
     Кот  раскрыл  карты,  причем  так  нагло,  словно  у него  --  заведомо
выигрышная   комбинация.   Только   что   я   испытал   почти  непреодолимое
интеллектуальное  искушение. Никогда не  думал, что предложение продать душу
может  быть  таким привлекательным. То,  что Аллерген пытается  использовать
Интернет  для  каких-то  далеко  идущих  целей было  мне ясно и раньше. Но я
думал,   что   он   будет   последовательно   создавать    свою   структуру,
структурировать  духовное  говно,  как мы назвали это с Кинологом.  А  он не
преследует добычу, как волк, не сидит в засаде,  как кот. Он разбрасывает по
Сети приманку, зараженную, можно сказать, вирусом.  Легко было  представить,
как   этот  Манифест  Нетнеизма  не  только  размножается  в  Сети,   словно
компьютерный  вирус, но  и  перепрыгивает в  уставившиеся на дисплей глаза и
стирает  в человеке его уже и  так  обгрызенную двадцатым веком человеческую
сущность,  высвобождая  беснующийся  творческий  дух,  жаждущий действовать,
экспериментировать и порождать.
     Если  так,  то наша  цивилизация  не  погибнет в катастрофе. Она  уйдет
добровольно  из опостылевшего дома к новой жизни, погрузится не в звездолеты
из  детской научной  фантастики,  а  загрузится в  свои домашние,  такие  же
домашние, как  коты, компьютеры, оставив за собой лишь высохшие человеческие
мощи.
     Я  вернулся к компьютеру, поймал себя на том, что сел чуть  дальше, чем
обычно и заставил себя придвинуться.
     Если Творец  вдохнул в  нас,  дорогих,  душу, то наступил момент, когда
можно  ее  не испустить, а  выдохнуть.  Нетнеизм  -- это,  в  том  числе,  и
уникальная   возможность   наблюдать   за   развитием  своего  оторвавшегося
творческого протуберанца со стороны:
     7.  Рожденная виртуальная личность  -- есть личность, способная  к акту
творения, чем по сути превращает  своего  физического  создателя  в дорогого
Создателя, вдохнувшего в виртуальное творение душу.
     Нетнеизм призывает уважать в себе виртуала. И  помнить,  что  плох  тот
виртуал,  который не превзошел своего создателя, даже если этот создатель --
ты. Надо учиться у виртуала всему тому разумному, доброму, вечному, что ты в
нем  посеял и что  так странно разрослось. Надо любить виртуала в себе, а не
себя в виртуале. Ибо:
     8.   Творчество  виртуальной   личности  есть  творчество   самоценное,
самостоятельное и  дорогое, которое необходимо  рассматривать как проявление
данной конкретной личности,  обитающей в  тех  жизненных условиях, в которых
она родилась и которые для нее органичны, то есть в Сети.
     Кот  щедро   раздавал  бессмертие,  как  просвиры  каждому,   желающему
причаститься.  Кот приглашал  каждую  "отдельную и дорогую духовную единицу"
подняться  на Олимп и пировать среди  богов, как равный.  Нектар  телефонной
линии и амброзия электрической сети. Кто сможет отказаться?
     Звонок в дверь прозвучал неожиданно. Лея? Но это была другая "отдельная
и дорогая  духовная единица" по  имени Ортик...  вернее,  по  имени Миша ака
Ортик. Он был навеселе, но слегка.  Внимательно оглядев меня, покачал  рыжей
всклокоченной башкой:
     -- А  где борода? Переживаешь? А зря. Все равно все, что ни делается --
все к худшему. Давай-ка лучше это дело  отметим. Сбежал от алиментов -- беги
за бутылкой!
     Бутылка  у  меня была.  И  даже  не  бутылка,  а  почти  полная  бутыль
"Немироффки", текущая медом  и перцем. Что я и сообщил Ортику. Это  его даже
не обрадовало,  а  скорее успокоило. Я вытащил стаканы  и  взял  себе ломоть
хлеба с хумусом,  ожидая,  что  Ортик по  обыкновению выложит на  стол  свой
кошерный сэндвич и пойдет омывать руки. Но  Ортик сразу плюхнулся за стол  и
потянулся  за  моим  хлебом,   который  не  стал  по-русски   намазывать,  а
по-мароккански зачерпнул им хумус. Зато он вполне по-русски пощряюще  кивал,
пока я  не  наполнил стакан почти до верха  и лишь тогда сделал протестующий
жест   рукой,  и  даже  взглянул  укоризненно,  мол  кто  столько   льет   в
цивилизованном еврейском обществе:
     -- Ну что, кого вы там не родили в итоге?
     -- Да никого. Но ты не беспокойся,  ты очень  помог. Все стало  на свои
места.
     -- И?
     -- Я полностью свободен.
     Ортик шумно всосал хумус и поднял палец с грязноватым ногтем:
     -- Полностью быть свободным нельзя. Полная свобода достигается лишь при
достижении комнатной температуры.
     -- Оказывается можно.
     -- За иллюзии! -- ответил Ортик, и мы выпили.
     -- Иллюзии -- это самый ходовой товар,-- сказал я, зачем-то вторя этому
новообретенному Ортиком стилю -- афористично-циничному, что ли.
     --  Да,-- кивнул Ортик, глядя на бутыль, явно примеряясь как  ее взять,
потому что ручка была повернута  ко мне,-- ничто не приобретается так дешево
и не обходится так дорого, как иллюзии. Как наши иллюзии.
     --  Иллюзии надо убивать в себе и  создавать  для других. Так учил меня
наш общий друг Гриша,-- кажется, мне начало нравиться говорить не теоремами,
но аксиомами.
     -- Никогда я от него такого не слышал. Со мной он не откровенничал... И
я с ним тоже.
     Мне стало смешно.
     --  На  самом  деле  никогда  мне  Гриша  такого  не  говорил.  Но  тот
виртуальный образ Гриши, который существует во мне, эту фразу произнес.
     --  А,-- кивнул Ортик.-- Знаешь  что,  для таких разговоров мы  слишком
трезвые... Ну давай, за полет шмеля фантазии!
     --  Нет,  это был не шмель  фантазии, Ортик. Это был  Нетнеизм. Он тоже
мохнатый,  но на душистый хмель не  летает. Потому  что  --  Кот.  Хмель ему
приносят. Или он сам создает его из ничего в промышленных масштабах.
     Меня  повело  --  недосып,  нервотрепка,  да  пили   мы  почти  полными
стаканами, так что бутыль опустошалась со скоростью поллитровки.
     -- Давай,-- согласно кивнул Ортик и погрозил пальцем "перцовке",--  еще
по  душистому хмелю...  по пушистому  перцу, то есть... подожди...  почему я
сказал "пушистому"? Я еще не настолько пьян!
     -- Потому что. Из-за  меня. Я рядом с  "душистым  хмелем" сказал "кот".
Кот  -- пушистый. Хмель -- мы пьем, он перцовый. Вот  тебе и пушистый перец.
Вот и ты начал вовлекаться в сферу Кота, с чем тебя и поздравляю.
     Ортик отрицательно помотал головой:
     --  Мне  лучше перцовки!  На медовом пуху... Ладно, что ты там  сказал,
какой-то термин... Неленинизм?
     -- Нетнеизм.
     -- Во. Что это?
     -- Ты читать еще можешь? Буквы не двоятся?
     -- Не. Не двоятся. Но уже ползут. Ты мне тахлес