расскажи.
     -- Нет,  там и так все  очень конспективно,-- я  решил  отогнать его от
перцовки хоть ненадолго,-- вон у меня на экране про нетнеизм.
     Ортик послушно встал. Перешел к компьютеру. Недоуменно осмотрел экран:
     -- "Русский журнал"? Хмммм... А что это ты читаешь  "Русский журнал"? В
Интернете  что,  еврейских  журналов нет?.. Ну ладно... "Постмодернизм? Нет,
нетнеизм!"... Давид, а ты  уверен, что это надо читать?..  Кот Аллерген? Не,
ну я это не хочу... Приколов много, а я один!
     Тогда я  подошел  и прочитал  ему  вслух седьмой пункт, про Создателя и
творение. И предложил:
     -- Хочешь, прямо сейчас создадим Адама?
     --  А,--  отмахнулся  Ортик,--  это  тамагучи называется,  да?  У  меня
знакомый еврей  хорошо на них  заработал. Привез из  России кучу  деревянных
пеналов... Помнишь такие были, длинненькие?  Так он в своем  дворике  открыл
кладбище для  тамагучей. В пеналах  хоронил.  Музыка, детки, конфетки, то да
се...
     -- Смешно.
     -- Нет, не смешно. Мода прошла, пеналы остались. А по ночам, знаешь, он
боится в свой дворик выйти... После того, как один раз мертвый тамагучи ожил
и из могилы запипикал...
     Когда  я отсмеялся, то все-таки решил проверить нетнеизм  на Ортике,  а
заодно и самому дочитать. Не люблю, когда меня прерывают на середине.
     Я читал ему вслух, как еврейская мама. А Ортик, покачиваясь, внимал.
     --  10.   НЕТНЕИСТАМИ  виртуальные  личности  рождаются,   а  люди   --
становятся.
     Есть  много способов определить, стал ли ты нетнеистом. Один из них  --
прямо  сейчас  прислушаться  к себе  и  понять, мешает  ли  неповерхностному
восприятию этой статьи тот факт, что ее автор --  виртуальный кот. Если нет,
то  "процесс  пошел". Еще немного,  и  ты,  дорогой,  отречешься  от  своего
уныло-последовательного существования и подаришь сам себе новые параллельные
жизни.
     Ортик, тебе мешает, что автор статьи -- виртуальный кот? -- спросил я.
     -- Мне? Да не знаю даже... А тебе?
     -- Мне сам этот Кот мешает. А как автор -- нет.
     11. НЕТНЕИЗМ - это полное освобождение и торжество духа над плотью. Это
возможность  одновременного  проживания  нескольких  полноценных  и  дорогих
жизней в любой их форме и в любых проявлениях, это полный улет от паспортных
данных и прочих данностей.
     --  Не-не-не,--  запротестовал Ортик.-- Не надо  проживать одновременно
несколько  таких жизней!  Мне бы все-таки одну, но  не такую,  как сейчас...
Хорошую...  А  когда  она кончится,  вот тогда,  если  понравилось,  можно и
повторить... Ладно, извини что встрял... Что там дальше?
     --  Отношения между создателями и виртуалами  неисчерпаемы так же,  как
отношения  родителей  и  детей.  То  есть  по мере  созревания  виртуала  --
усложняются:
     12. НЕТНЕИЗМ предполагает любые отношения создателя со своим созданием,
дорогим,--  от  любви  до  ненависти,  включая  любовь  без  взаимности  или
творческое соперничество.
     -- Я, знаешь, раньше все переживал, что у меня детей нет... Жена у меня
один  раз  была, недолго...  Переживал, стеснялся... А сейчас  вот  даже  не
знаю... Ну что я могу им дать? Что мы с тобой,  Давид, можем им  дать? А про
неисчерпаемость  отношений... это твой кошак  врет. Какие они неисчерпаемые?
Они, наоборот, более примитивные и схематичные, чем любые другие... Родители
детям -- все, дети -- родителям ничего... Нет, не жалею что детей нету...  И
ты не жалей... Но вообще-то я так думать не должен. Все?
     -- Тут уже мало.
     Вот только завидовать  собственному виртуалу не надо, это разрушает вас
обоих.  Вернее, зависть тоже легитимна, но она  должна  быть  "белой", а  не
"черной". Попытки виртуализировать свое творчество  предпринимались  многими
незаурядными личностями и до появления нетнеизма. Истинному нетнеисту дороги
эти  героические  попытки  тех времен, когда железный  комп еще не пришел на
смену  гусиному  перу.  Мы  чтим,  как  предтеч  и  широко известных  Козьму
Пруткова,  Черубину де Габриак, и менее популярных,  но  не  менее  дорогих:
поэта Василия  Шишкова ака Набоков, предтечу Пушкина Василия Травникова  ака
Ходасевич, детективщика Салливана ака Борис Виан,  английского поэта  Джемса
Клиффорда ака Владимир Лифшиц, певца  японской  эротики  Рубоко  Шо ака Олег
Борушко,  персидского  поэта Нирузама ака  К.Мазурин,  французского прозаика
Эмиля Ажара ака Ромен Гари. А чего стоила нетривиальная игра поэта начала ХХ
века  Муни  ака  Самуил  Киссин  в  виртуального  Александра  Александровича
Беклемишева! Мистификации Борхеса и Ко - это вообще особая история.
     --  Давид, пощади... Кончай.  Этот кот...  слишком для  меня...  умный.
Сыплет именами. Мне не интересно -- я мало кого знаю...
     -- Ладно, все. Дай полминуты, я досмотрю... Нет, ну вот это тебе должно
быть интересно.
     ...  Поэзия,  да  и  серьезная  проза  потерпели  кораблекрушение.  Мы,
выжившие,  разбросаны по маленьким  компьютерным  островкам в информационном
океане или нас, цепляющихся за киборды, носят  волны. Текст стал  запиской в
запечатанной бутылке, брошенной в море из последней надежды. Нетнеисты имеют
мужество  бросать  свои бутылки  и  Сеть, чтобы вылавливать чужие.  Нетнеизм
неиерархичен, поэтому он  вряд  ли  принесет кому-то  славу, но многим  даст
свободу, прежде всего от самих себя.
     Ортик вдруг обиделся:
     -- Думаешь, меня кроме бутылки уже  ничего... не интересует?.. Ты же не
знаешь... ты ничего не знаешь. Я почему запил -- потому что... потому что...
     Ортик сидел на краю дивана в  позе утомленного кучера, упершись локтями
в  коленки, смотрел в пол, кисти рук вяло свисали.  На  перекрученном вороте
белой рубашки видна была  широкая  грязная полоса. На  левом ботинке подошва
переломилась. Хотелось  как-то повлиять на этот уход в алкогольный штопор. И
я осторожно сказал:
     -- Миш, я понимаю, что ты начал  пить после  этой  истории с Линем... Я
тебе и так очень обязан... Но у меня к тебе еще одна просьба...
     Ортик  резко вскинул голову, отчего очки съехали,  и один глаз оказался
поделен стеклом на маленькую и большую половинки. В каждой был испуг. Другой
глаз он почему-то прикрыл:
     -- Нет, Давид! Нет. Ни за что! Белле -- нет. Даже не проси. Не нужна ей
эта  экспертиза!  Ну  ты  понял,  да?  У  меня  вообще...  все  из-за  этого
перекосилось... Не  из-за  Линя, нет...  Хотя из-за  него, если вдуматься...
Хотя я  сам виноват... Давай! -- он мотнул кистью руки и  снова ее уронил.--
На посошок... и я пойду...
     Но на посошок не получилось. Когда мы выпили по-последней, я понял, что
Ортика отпускать одного нельзя. Отвезти его тоже уже не мог. На  такси денег
не наскреблось. Я предложил Ортику  остаться ночевать. Он сразу  согласился,
его это почему-то очень растрогало.  Наверное,  знакомые  уже начали от него
дистанцироваться. Он  захотел продолжить,  раз уж никуда не  надо двигаться.
Это было логично. Мне тоже  не мешало надраться после всех этих передряг. Да
и  отметить свое  вступление  в Легион.  Нет,  наверное  все-таки в Когорту.
Интересно,  сколько  нас -- таких? Один?  Сто?  Все?  И  почему  я  оперирую
римскими названиями?
     Потом  Ортик стал  приставать, чтобы я признался -- откуда знаю, что он
запил  из-за  Линя.  Почему-то  эта  моя  фраза про Линя произвела на Ортика
слишком сильное впечатление. Он решил, что я что-то знаю. И захотел  открыть
мне,  раз  уж я все равно все знаю, свою, правильную версию  происшедшего. Я
отказывался, но  вяло,  так,  для очистки  совести.  На самом деле мне  было
интересно. Особенно, почему он Беллу приплел.
     -- Вот,--  горестно забормотал Ортик,-- тебе сейчас... сейчас расскажу.
Ты, Давид, будешь первым...  первым,  кому  расскажу. Ты  же могила? Не  так
только, как тамагучи в пенале... в смысле -- не запищи никому никогда. Ну ты
понял, да?.. Вот... А знаешь почему  тебе? А кому  еще?..  Верующему еврею я
никогда, никогда не признаюсь! Хотел раву рассказать...  правда,  хотел.  Не
смог.   И  никто  не  смог  бы.  А  светским  евреям  вообще  ничего  нельзя
рассказывать,  понимаешь?  Давид!  Никогда ничего  не  рассказывай  светским
евреям! Потому что...  ты  не такой, как  они.  И как я, ты тоже не такой...
Потому что... только не обижайся...  ты -- неправильно верующий еврей. Ну ты
понял, да?
     Я понял, что рассказ сильно затянется и собрался пойти сварить кофе. Но
тут Ортик ляпнул:
     -- Меня  же Леня...  ну, Линь... назначил главным зоотехником...  ну ты
понял, да? Леня  мне очень доверял  почему-то...  вам, кстати,  почему-то не
доверял... особенно Грише. Почему, не знаешь?
     Я  знал,  конечно.  Но   отделался  неопределенным  жестом.  Тоскливая,
все-таки, история любви и нелюбви.
     -- Но Леня все рассчитал... хитро... правильно, в общем, рассчитал... А
вот  какая я падла,  он  не  рассчитал!  Я  как бы  отвечал  за  техническую
сторону...  ну,  не в том смысле...  а  в  том,  что связь с  лабораториями,
клиникой, транспортировка... ну,  ты  понял,  да? По  Лениному  рассчету,  я
должен  был  убедить  Беллу  родить... потому что...  из того,  что Леня мне
отписал,  часть  я  сразу  получил,   меньшую...  на  всякие  непредвиденные
расходы...  А  основную часть я  еще  получу... получу, если Белла нормально
родит ребенка... ой, извини, у тебя же это, наоборот...
     Я  все-таки не  выдержал, пошел  делать кофе.  Не так,  как до  прихода
Ортика,  а просто  растворил. Ортик  поплелся за  мной, сопя  и  всхлипывая,
рассказывая и  рассказывая. Все в этой истории выглядело каким-то фальшивым,
хотя многое, конечно, было правдой.
     Ортик хоть и был на конечной стадии опьянения, но как-то урывками вдруг
приходил в себя, осматривался подозрительно, явно пронзенный ужасной мыслью,
что я выпытываю у него секреты, но мысль эту не додумывал и снова погружался
в бессвязное, а на самом деле вполне анализируемое бормотание.
     Сначала была Москва, куда он  ездил  за  Линевой спермой, причем как-то
это было обставлено  все с предосторожностями, видимо еще Линь при жизни все
продумал и обо всем  позаботился. Ортик  вспоминал про  "шестисотый" к трапу
самолета, про джип охраны,  про то, что  люди в хороших костюмах и галстуках
обращались к нему  "рав Михаэль", а он их так  и не поправил  ни  разу -- по
этому поводу  Ортик сильно  сокрушался, по-видимому,  он считал  этот момент
начальной точкой своего падения.
     Про самолет  Ортик говорил  с  откровенным удовольствием,  дольше,  чем
нужно, смакуя воспоминания и  даже называл имена стюардесс. Я, правда, так и
не  понял,  что кроме  дармовой выпивки и большого расстояния между креслами
его впечатлило.
     Про  приезд  в  Израиль  Ортику  даже  вспоминать  было  мучительно. Он
соглашался продолжить  рассказ  только добавив перцовки,  причем обязательно
вместе со  мной. А  когда  обнаружил, что  бутыль  пуста,  расстроился  и не
поверил, что мы с ним могли  все  это выпить, и даже заподозрил, что я отлил
слишком много на опохмелку.
     В конце-концов, Ортик продолжил рассказ, но стал в повествовании как-то
избирательно   шарахаться,  поэтому   на   меня  посыпались   лишь   обломки
происшедшего. Попутчица  в  такси  до Иерусалима  на  кого-то  там  похожая.
Немалые деньги,  за которые впервые не  надо было ни перед кем отчитываться.
Слишком  рано  закрывшаяся   лаборатория.  Стремительное  взаимопонимание  с
попутчицей Олей. Ее проблемы. Решение ее проблем. Ужин в Эйн-Кареме. Ужас от
осознания факта ужина с Олей в некошерном ресторане. Новые люди.  Еще  новые
люди.
     К  концу рассказа  добавить  захотелось уже  мне.  Ортик,  проснувшись,
увидел над головой распятие. Голова  болела так сильно, что он поначалу счел
это  галлюцинацией. Но нет.  Сам он  ничего  не помнил.  Потом к нему  зашел
священник,  позвал  к  обедне и поздравил с принятым утром крещением, назвал
"брат  Михаил"  и  поблагодарил  за   щедрое  пожертвование   монастырю.  Во
внутреннем, потайном кармане пиджака Ортик  обнаружил свою скомканную черную
кипу. Денег наскреблось на автобусный билет и банку пива. На шее, на шнурке,
висел оловянный крестик. Контейнера с Линевой спермой не  было, его никто не
помнил и не видел. Олю тоже никто не знал.
     -- Этого не может быть! -- выпалил я.-- Белла же беременная!
     -- Так об этом же... я же тебе об этом же...
     -- От кого беременна Белла?
     -- ... весь вечер, как на духу...Это... Что ты у меня все выпытываешь?!
И выпытываешь?! Беременная, да... Ну и что?.. Кем  -- вот что главное... это
же самое ужасное,-- всхлипнул Ортик и вырубился.


Гриша

     Я неправильно  ловил время.  Пока  была здорова рука, я  ловил его, как
ловит  ремесленник, сапожник -- падающий  гвоздь. И вбивает его в набойку на
каблуке,  чтобы  сапог  совершил   определенное  количество   шагов   и  был
целесообразен.  Глупец.  Неужели   надо  было   стать  калекой  и   лишиться
возможности рисовать, чтобы прозреть.  Все  мои  работы словно отдалились, а
вернее отчудились от меня. Чуда в них и не хватает. Я вижу  их недостатки. Я
вижу  высокий   уровень  ремесла.   Но  не  мастерства.  Я  ловил  на  своих
исторических   полотнах  время,  я  рядился  в   костюмы  эпох,  я  заклинал
собственную одаренность, словно она была змеей. А время, даже не покосившись
на меня, не притормозив, проехало мимо бродячего фокусника на обочине.
     Его надо ловить  иначе... Мне вдруг захотелось яичницу. Сейчас. Пошел в
угол, к плите.  Яйца.  Три. Масло.  Где  сковородка?  Вот, старая, чугунная,
бабушкина. Зачем-то вывез из России. Эту сковороду... Сковорода... Ну да, мы
с временем  играли в салки,  и никто никого не поймал. Оно тоже ловило меня,
вот в чем штука. Значит, боевая ничья. Я не принадлежу  времени, но и оно не
принадлежит мне. Я не работаю на  него,  оно не работает  на меня.  На  меня
работают  Пашка, Санька и Викуля. Хорошие художники. Не хуже меня. А я у них
за  продюсера.  Или  даже  за  заказчика, за  покупателя  их картин. Или  за
галерейщика.  За начальника и  закупочную комиссию.  За кормильца. За бугра.
Потому что я -- хозяин.
     Я колобок, на самом деле. Я от Давида ушел. Я рассчитался с  арабами. Я
катаюсь вокруг лисы Алины. Вернее, катаюсь вместе с лисой Алиной, паркуясь в
укромных  местах.  Она  хорошая  дивчина,  заводная  и  заводящая. Настоящая
украинская  мусульманка. Если  она застанет  меня  с Викулей в  неподходящий
момент  -- схватится за нож.  Надо будет прикрыться  уже искалеченной рукой,
как обязательно  посоветовал бы мне Кинолог.  Встретить  Алину в тот, летний
период, было большой удачей.
     Викуля тоже хорошая. Иногда у меня возникает странное ощущение, что она
наносит  мазки на холст точно туда, куда  я  мысленно  прошу. А если  совсем
честно, то даже чуть вернее и  точнее. Это и помешало  нам  прежде. А теперь
причина устранена, нам ничего  не мешает. Кроме  Алины, конечно. Но  это уже
вопрос техники, вернее логистики.
     Да,  я сумел  переломить  свою  даже не  хромую, а сухорукую судьбу.  И
именно это, а не  начало проекта, я намерен  праздновать сегодня  вечером, с
Пашкой, Санькой и Викулей.
     Я  скажу им:  "Братцы! Каждый из  вас --  моя правая рука. В буквальном
смысле этого слова". Викуля тут обязательно перебьет, скривит свои карминные
губки купидона и назовет меня "Полтора Шивы!" или  "Шива в разрезе". А Пашка
мягко  поправит,  что  скорее  "богочеловек  работы неизвестного  индийского
художника". Санька будет  как всегда  молчать и  ревниво смотреть на женские
портреты, которые принесли  Пашка  с  Викулей,  сравнивая со своей работой и
сомневаясь. Пока его  не отвлечет  мой  сюрприз -- стриптизерша, расписанная
мною одной левой.  Боди-арт привнесет в наш праздник оживление и общность. И
еще я  им  скажу,  указав  на  принесенные  портреты: "Эти дамы,  жены  царя
Соломона,  наши  первенцы.  Мы  создадим  их, а  они  --  нас.  Для славы  и
процветания нашего Города и всех присутствующих!"
     А  вот  чего  я им  не скажу, так  это  кто  наш  таинственный и щедрый
спонсор.  И еще я  им не скажу,  что это уже вторая моя попытка. Что однажды
меня застала врасплох чужая решимость и отбросила в сторону. Но больше этого
не повторится. Потому  что  теперь,  если что,  будет моя очередь дать  волю
своей решимости.


Давид

     Встали мы с Ортиком почти одновременно, что меня удивило. Я привык, что
все вокруг спят дольше меня.
     -- Желаешь  похмелиться? --  предложил  я, но Ортик был  мят,  мрачен и
неконтактен.
     -- Желаю помолиться.
     Значило ли это, что  за годы  ешивной жизни  у  него выработались такие
четкие биоритмы, которые никакой дозой  алкоголя не сбить, или  он побыстрее
хотел  со мной расстаться, чтобы избежать вопросов? Он отказался  от чая, от
кофе, вообще от всего. Но  пока Ортик надевал  свои пыльные ботинки, пыхтя и
чертыхаясь завязывал шнурки, я все-таки спросил:
     -- Миша, ты вчера рассказывал... но не успел -- вырубился.  От кого,  в
итоге, Белла ждет ребенка?
     Он, не поднимая головы, буркнул:
     -- От Лени, от кого еще?
     -- Но ты же потерял контейнер?
     Он поежился:
     -- С чего ты взял?
     -- Ты сам рассказывал.
     --  Глупости. Не  помню,  чтобы  я  такое рассказывал.  Не мог я такого
рассказывать...-- бурчал он, обращаясь к своим ботинкам.-- Ну ладно, спасибо
и пока.
     -- Подожди... ты же сам говорил...
     Ортик наконец-то  разогнулся,  одернул пиджак. Быстро взглянул на меня.
Во взгляде его, кроме похмельной, была и истинная мука:
     -- Врал. У меня такое опьянение -- врать начинаю. Извини, голова болит,
и на молитву опаздываю... В другой раз.
     Ортик  выскользнул  за дверь. Я опустился на  стул  в  центре  комнаты.
Закурил. Если  Ортик функционирует,  то и я  смогу. Надо включить компьютер.
Сначала  докурить, а потом включить.  Хотя правильней, конечно,  наоборот --
включить, и пока он  раскочегаривается, как раз докурить. Но встать и нажать
на кнопку было влом.
     Если Ортик пошел в синагогу и будет выполнять свой религиозный долг, то
почему я не смогу выполнить  свой?  Что у  меня намечено на утро?  На утро у
меня... на  утро  намечено... у меня... Я медленно курил,  и так же медленно
тянул тоскливую песню  в  моей  голове какой-то акын-олигофрен.  Курение для
меня это своего рода медитация,  когда взамен  исчезающей  сигареты остается
легкое  интеллектуальное  послевкусие,  что-то  вроде  заметок  на  полях, к
которым  я  обычно возвращаюсь потом.  Но не  сегодня.  Сегодня интеллект  и
интуиция  смотрели  в разные  стороны,  разъезжались, как  несфокусированный
взгляд.  Наверное,  вчерашняя перцовка  закупорила  какой-то  соединяющий их
канал. Все правильно, поделом.  Я  напился  на  посту. И,  может быть,  даже
пропустил что-то мимо. В любом случае, надо возвращаться в строй.
     Я принял прохладный,  даже холодный  душ.  Побрился. Растворил  кофе --
четыре чайных  ложки  на чашечку. Нашел на  антресолях утюг и надругался над
всеми  тремя парами брюк, на которые еще никогда не ступала железная подошва
электроприбора. Ровно в семь ноль-ноль утра я заступил на пост.
     Вчера я наметил разобраться с контентом  домашней странички  Аллергена.
"Конкурс кошмаров" я  отложил на потом -- после вчерашнего и без виртуальных
кошмаров было муторно. Кликнул  на  линк "Охота  на эталонного  графомана" и
увидел посвящение Бенилову.  Это меня сразу разочаровало. Из всех проявлений
Кота, самыми неинтересными для меня были литературные разборки. Я все не мог
понять, зачем Городской  Кот так  активничает  на ниве  русской  литературы.
Теперь, после манифеста Нетнеизма, наконец-то понял. Кот оказался заложником
собственного учения. Появившись впервые на литературном сайте и прикинувшись
поэтом,   он  породил   свой  виртуальный   образ,   который  развивался   в
первоначально  заданном направлении,  и  за  которым сам  Кот порой явно  не
успевал и даже им тяготился.
     Впрочем, в  первых же строчках  объемного трактата,  Кот намекнул,  что
"вел