кие-то  проблемы  в
репродуктивной сфере. Значит, с большой вероятностью от его спермы  Белла не
забеременела бы, начались бы проверки и тайна раскрылась.
     А  вот что  Ортик  мог  сделать...  Он  ведь  был  координатором  этого
безумного проекта, о котором мне мало что известно... они пытались применить
новые достижения генной инженерии для получения Машиаха и, по словам Ортика,
многого добились, но смерть Линя проект оборвала. Ну вот и сперма.
     Если  это  просто  сперма  анонимного донора, то  откуда  у Ортика этот
панический ужас от вопроса об отцовстве? Если  он все  равно уже сказал, что
это не  Линь.  Значит,  это  была  не  просто  сперма,  а  некий  измененный
генетический  материал.  Неужели смена Белкой  имени  связана  не с какой-то
угрозой, а с тем очевидным  фактом, что мать Машиаха не может носить собачье
имя Белка?!
     Спокойно. Надо  уметь  поверять логику  здравым смыслом. Я,  конечно, в
этом совершенно  ничего не понимаю,  но из самых общих соображений ясно, что
на начальном этапе их исследований, ни о каком Машиахе не могло быть и речи.
Но  Ортик,  как бывший  генетик  и вообще  сдвинутый на  этом  проекте,  мог
захотеть (раз  уж  все равно все пропало)  использовать ситуацию хотя бы для
опыта.  Чтобы получить, например,  промежуточный результат  и подвести черту
под  этапом  своего  генетического  проекта,  который  летом так  трагически
оборвался.
     Логично.  И правдоподобно. Но тогда получается, что Белла  забеременела
не от Хозяина. Но я уже вывел, что Хозяин -- отец ребенка Рахели. Просто как
будто Белла и Рахель -- не одна и та же женщина.
     Я   долго  кашляю,  поперхнувшись  сигаретным  дымом.  Слишком  глубоко
вдохнул,  когда все  понял.  Конечно! Хозяин -- не  человек.  Следовательно,
сперма его  -- метафизична,  не  материальна.  То есть,  неважно чья  сперма
оплодотворила женщину.  Ребенок принадлежит Хозяину по другой причине. Он не
начинает акт оплодотворения, но завершает его. Вот так.
     Я  уверен, что прав  во многом, если  не во всем. Но из понятого, кроме
общего  ощущения  безысходности  и  желания  с  ней  бороться,  не  вытекает
конкретных  приказов.  Мне  нужно  в  Грот.  Только  там  я  смогу поставить
последнюю точку или последнюю кляксу -- это уже от меня не зависит.
     Я завожу мотор и  еду на поверку. Синюшное венозное опускающееся  небо,
тромбы машин по артериям дорог. Посеревший, посиневший  город  задыхается от
сердечной недостаточности.
     Лес. Тут дышится легче. Никого. Ветки-корни  растущего из  Грота дерева
гибко шевелятся на влажном ветру, как щупальца. Я  ныряю  под  них,  в пасть
этого  холодного скользкого  спрута.  Как  я хочу, чтобы там  оказался  хоть
кто-то, с кем можно говорить. Но уже понимаю,  что  не встречу никого, кроме
себя. Подсказки кончились.
     Холодно. Грязно.  Покрывало исчезло.  Я  не сажусь  на мокрую землю,  а
засовываю руки в  карманы,  ежусь против воли.  Рука  натыкается на  камень.
Гришин сфинкс! Отдергиваю ладонь от  его жгучего холода. Я нарочно последние
дни  носил его с собой. Положил  в карман  в тот  самый  вечер, когда бродил
вокруг Гришиной  мастерской,  заглядывал в  щели ставен,  чтобы убедиться...
Убедился... С тех пор  сфинкс со мной. Чтобы натыкаться и  обжигать руку его
древним пламенем.
     Бродя вокруг Гришиной мастерской и сжимая  сфинкса, я вдруг ощутил, что
это  такое  --  большее и меньшее  зло,  как  они недолюбливают  друг друга,
поскольку одно стремится  к  злу абсолютному, а второе -- все-таки к  добру.
Добро может  оставаться добром пока не начинает сопротивляться злу. А  когда
начинает,  превращается  в  меньшее  зло.  "Меньшее  зло"  --  это  то,  чем
становится  добро,  вынужденное вступать со  злом в странные взаимозависимые
отношения,  чтобы  потом  сильнее и  смертельнее  поразить  своего  главного
противника...
     Сфинкс  все время то греет мою ладонь жарким  львиным телом, то холодит
прохладным человеческим лбом. Двойственность его словно продолжается в меня.
Она органична. Органичная двойственность. Та, которой  не бывает в жизни, но
без  которой  и самой  жизни  не  бывает...  ДВОЙСТВЕННОСТЬ!  ДВОЙСТВЕННОСТЬ
ХОЗЯИНА. Я понял!
     Как Вселенная -- это хаос и структура,  как человек -- зверь и Бог, так
и мой Город, поворачивающийся то к луне, то к солнцу, причащается то светом,
то тьмой.
     Сначала Лея беременеет во тьме, от львиной  сущности, и Хозяин пытается
уравновесить это беременностью Беллы,  которую переименовывает в Рахель. Два
разъединенных продолжения Хозяина растут и готовятся бороться  друг с другом
за  Город. И дряхлеющий, умирающий  Хозяин  не сможет остановить  распрю, не
удержит равновесия, не сохранит баланс.
     И Город накренится и падет к ногам Леиного потомства. А ведь  Иерусалим
--  замковый камень  мира.  И в глобальной катастрофе буду  виноват  один я.
Потому что Страж львиной стороны успел больше.
     Я  Страж  той  стороны  ДВОЙСТВЕННОСТИ,  которая  обращена  к человеку.
Аллерген же на другой стороне. И пока эти стороны  сжимали Город, он замыкал
мир.  Но вмешалась  новая, созданная другими  буквами  реальность. И там,  в
Интернете, я лишь трусливо следил, а Аллерген действовал  и распространялся.
Изменения   произошли  и  продолжают   происходить,  и  баланс   меж  ликами
ДВОЙСТВЕННОСТИ утерян.  Хозяин  борется сам с собой, он  распадается, а  это
значит, что скоро наступит конец  всему, что сначала Хозяин, потом  Город, а
за ним и все, обладающее хоть какой-то структурой, исчезнет в Хаосе.
     И теперь я  понимаю, почему Хозяин  забрал  моих жен в свой гарем.  Это
знак,  что он ждет  от  меня  помощи. Он взял на себя  заботу  о них,  чтобы
развязать руки Стражу!
     Я осторожно  разжимаю  судорожно  сжатую  руку, и  сфинкс падает вглубь
кармана.
     -- Я понял! -- отчеканиваю я негромко,  но этого достаточно, чтобы быть
услышанным.-- Я сделаю, что должен.
     И  я слышу -- сначала  как  будто отовсюду шуршит  чистая магнитофонная
лента.   Конечно,   мой   Грот   связан   с  другими   пустотами  Города,  с
дополнительными  резонирующими  емкостями Иерусалима, которые  доносят  сюда
редкое тяжелое дыхание Хозяина и, наконец, вздох облегчения.


Гриша

     Теперь главное не подсесть на сочувствие. Погорельцем я быть перестану,
а желание барахтаться в теплой водичке людской  жалости может  и  не пройти.
Ладно, поживу несколько дней у  Белки вместо любимого кота. Вот судьба у нее
-- раньше регулярно подбрасывала чужих мужей, теперь вот -- чужого кота.
     Как странно,  что окружающие меня люди настолько не понимают, где как и
чему сочувствовать. Летом, когда вся моя  судьба горела  синим пламенем, как
десница Сцеволы, даже хуже -- ведь он-то был левша -- я только и слышал: "До
свадьбы заживет!" Теперь  все сочувствуют тому, что  сгорел  каменный сарай,
причем застрахованный. Как был бы  я счастлив, случись со мной лишь то, чему
они  все  так  трогательно   сочувствуют.  "Боже   мой,  все  картины!"  "Ты
переживаешь,  да?  Бедный..."  "Значит  и  фотографий  не  осталось?  И  все
документы?!"  "Остался вот  так совсем  ни с  чем?  Держись!"  Сгорели,  да.
Несколько  средней  руки картин,  старые  электроприборы, скарб,  а  заодно,
по-мелочи,  сгорели и  уникальные археологические ценности, цены не имеющие,
не застрахованные,  потому что нелегальные. Так что я  не  остался "вот  так
совсем ни с чем".  Об этом я могу только  мечтать.  У меня,  а вернее у мужа
Алины, остался непокрытый гарантийный чек, который  я  ему отдал  в обмен на
древности. От  количества нулей там рябит в  глазах. То,  что привезли  © не
покроет и четверти.
     Зато как же профессионально и нежно умеют сочувствовать наши психиатры!
А ведь всего-то  и  требовалось не  только трахаться  с мужиком, но и лечить
его. Глядишь,  она  бы  замужем за  Давидом  была,  а я был бы  богаче, да и
здоровее.
     -- Спасибо,  девочки, за  сочувствие,--  киваю я.-- Что  бы я  без  вас
делал.
     --  А  что  без нас,  девочек,  делают?  --  Белка как-то  аллергически
усмехается.-- Других бы девочек нашел.
     Она не права. Она даже не догадывается, что сегодня никто не смог бы их
заменить, как обе  они  оказались мне  нужны.  У нас  тут  просто  консилиум
состоялся. Как много удивительного узнал я на этом заседании Триумвирата про
новую  виртуальную жизнь Давида, зихрано  левраха. Врочем, не  надо спешить.
Человек предполагает, а располагает не будем поминать кто.
     -- А ты Давида после этого видел?
     -- Нет, но собираюсь на днях навестить...
     Беременные  девочки  обмениваются   испуганными  взглядами.   Белка  не
выдерживает:
     -- Гриш... Может, лучше через полицию? Официально? Мы ведь уже не в том
возрасте...
     Я изображаю легкое недоумение, граничащее с замешательством:
     -- Полиция?! Да вы что, правда считаете, что это Давид все сжег? Да ну,
сплетни, ерунда. Не мог он.
     Белка недоверчиво на меня щурится. Черт, переигрываю. И продолжаю:
     --  Хотя... Вообще-то,  когда речь идет о Давиде, понятия "не  мог"  не
существует... Наверное, мог. То есть, сжечь мастерскую он, конечно, смог бы.
А вот заявить потом, что этого не делал -- нет, это уже не Давид.
     О, психиатр со мной согласна, кивает. Отец нашего ребенка -- не подлец.
И не псих, да?
     -- Верно,-- говорит Лея.-- Давид патологически честный человек.
     Да-да,  из тех, кому убить легче, чем соврать. Да и что значит для него
соврать? Из корысти --  никогда.  А вот ради  высшей  цели...  Впрочем, если
девочки  говорят правду, а  врать им  незачем, да и не придумаешь такое,  то
высшая цель  последних недель Давидовой жизни  попеременно валяется у них на
коленях.  Неужели вот этот рыжий клубок шерсти и выведет меня из лабиринта к
грамотному сценарию мести? Даже не только грамотному, но и нестандартному. Я
слишком хорошо знаю  Давида, чтобы действовать стандартно. На кондовую месть
у полиции существуют отработанные методы.
     Впрочем,  какая  это месть? Это не  месть,  нет. Это  -- оборона. Пусть
профилактическая,  но  оборона.  Я же его не  трогал, я ему, как  убогий  --
убогому,  правую руку  простил. Он сам  загнал  меня  в  угол.  Что я должен
делать? Как отдавать астрономический долг? Не начинать же еще раз новое дело
при живом Давиде!
     -- Вот  я  и собираюсь зайти к  нему,  сказать,  что не  вешаю на  него
поджог. Потому что ведь все вокруг в этом уверены, наверное, ему неприятно.
     Белла усмехается:
     -- У него стопроцентное алиби.
     -- Я слышал.
     А Белку беременность не  портит.  Вообще,  она взялась  за дизайн  дома
после  этого  теракта, звонила все время  -- куда, что,  где купить. Неплохо
получилось. Надо похвалить:
     -- Белка, ты все  классно подобрала по цвету, умница. С мебелью немного
не в ту степь.
     -- Почему?! А что тебе не нравится?
     -- Диван вот этот. Зачем он тебе такой квадратный?
     Звонок. Неужели  © за котом явились?  Надо было самому  им позвонить  и
кота завезти -- все  равно за "инкассаторской сумкой" ехать. Да нет... Легок
на  помине.  Не  знаю  второго  человека,  появляющегося  так   скоро  после
разговоров  о нем. А  что,  выйду  на пустырь,  прошепчу  три раза "Давид" и
вытащу нож из-за голенища...
     Вон  как  шарахнулся,  сволочь безбородая. Мы с  Леей даже обмениваемся
вопросительными взглядами -- это кого из нас он так испугался?
     -- Давид... Какой ты сегодня... У тебя торжество  какое-то? Чай будешь?
-- растерянно тянет Белка.
     -- Зачем? -- подозрительно спрашивает  он и  шарит взглядом вокруг. Яд,
наверное, ищет: -- А, да. Может, и торжество.
     У  Давида звонит мобильник.  Он  не  сразу понимает, что у него. Видно,
очень напряжен.
     -- Давид! Это у тебя,-- говорит Лея.
     Он   торопливо   вытаскивает   из   кармана  сфинкса.  Моего   сфинкса.
Чертыхается. Хотя  впору чертыхаться  мне. Сует сфинкса  обратно в  карман и
орет в давно уже замолчавший мобильник:
     -- Алло! Алло! Говорите!
     Лея сидит,  улыбается,  хотя немного  разрумянилась. Смотрит на  Давида
приветливо:
     --  Здравствуй,  Давид.  А  ты  помолодел  без  бороды.   Как  ты  себя
чувствуешь?
     --   Неплохо,--  отвечает  он,  подумав,  потом  видит  кота  и  быстро
говорит,-- я за ним приехал. Меня © за Котом послали. Рахель, дай мне мешок.
     Белла тоже краснеет, это от злости:
     -- У тебя что, новая служба?
     -- Какая? -- изумляется он.
     -- На посылках?
     -- Ладно,-- говорит Давид каким-то хамским голосом,--  если  нет мешка,
то  дай  цепь.  Не очень  длинную,  не  пеньковую или шелковую,  а покороче,
золотую или серебряную. Чтобы свободы ему поменьше.
     Ну  и  слава Богу.  Наконец-то он сбрендил окончательно.  Теперь  можно
просто  отдать его  специалистам, и  пусть  живет  до  ста  двадцати под  их
наблюдением. Нет ничего хуже полудурков.
     Белла как-то странно реагирует. Смутилась, теперь вроде опять злится:
     -- А тебе-то что? Я имею право водить Кота на законном основании.
     -- Потому что живешь в Старом Городе?
     -- Мне дали пароль.
     -- Кто дал?! Хозяин?!
     -- Ага, причем твой.
     Странно  они  как-то  общаются. Вот и Лее непонятно.  Насторожилась. Но
все-таки встревает в этот странный разговор:
     -- Да, Давид, если  для  тебя это важно, могу прислать адреса сайтов на
которых ты можешь Кота не наблюдать -- он, дорогой, там не настоящий.
     Лея  слабо улыбается, но  Давид  не  идет  ни  на  какой  эмоциональный
контакт:
     -- Значит, и  тебя тоже... Впрочем, это  уже  не важно. Рахель, ты дашь
мне что-нибудь для Кота?


Кот

     Вот и  последний подарок судьбы мне, дорогому.  Как последняя сигарета,
которую вертикалы всегда разрешают выкурить тем, кого решили убить. В сумку,
которую Белка отдала для меня, она кинула кусок сушеной рыбы, русской воблы,
и  теперь  этот рыбный сухарик успокаивает нервы так же хорошо, как сигарета
или жевательная резинка -- вертикалам.
     Жаль,  что   только  вертикалы  были  свидетелями  моего  непротивления
заключению  меня, дорогого,  в  сумку.  Это  могло бы  войти в наши легенды.
Впрочем,  если  все  закончится  благополучно,  и  моя  жертва  окажется  не
напрасной, то с легендами все будет в порядке. Оно мне надо?
     Сумка качается в руке этого трижды Похитителя, как маятник, отмеряя мое
время.  Так думает Давид. А я, дорогой, думаю похоже, но  несколько иначе. Я
думаю, а  вернее  знаю,  что он всего  не  понимает. А  то, что  понимает --
понимает смещенно, антропоцентристски. Хотя порой это бывает любопытно.
     Интересно, он помнит, как принес  меня Аватарам? В похожей сумке? Тогда
он был полон  пустых  надежд.  Мы оба были полны ими. Мы  до  сих пор  полны
надеждами, только уже другими.
     Он, кажется, начинает что-то чуять своим древним софтом. Ему становится
страшно. Хех, не от того, что должен убить, а,  как водится у вертикалов, от
того, что может и сам быть убитым. Пытается заглушить свою интуицию, мурлыча
под нос  хасидскую мантру:  "Весь  огромный мир --  очень узкий мост,  очень
узкий мост, очень  узкий мост... ты не бойся дальше идти, ты не бойся дальше
идти,  ты  не бойся  дальше идти --  победи свой  страх!" А вот у  меня  нет
страха. То есть, нет страха перед смертью. Сейчас нет.
     Надо попрощаться  в  Сети со всеми дорогими.  Ну как мне объяснить свой
уход? Написать правду -- не поверят. Солгать так, чтобы поверили? Зачем? Все
равно  скоро  меня  забудут,  в этом  молодом  виртуальном мире  не остается
глубоких  следов,  слишком  быстрая   регенерация.   Я   окидываю  последним
обобщающим  взором просторы дорогого Интернета.  Кое-где  мои  мелкие  клоны
точат когти о гостевые  книги.  Пусть.  Я все-таки  отправляю  на  несколько
любимых  давно  обжитых  сайтов  прощальные  посты,  просто  чтобы  соблюсти
приличия. Прощальное стихотворение, как же без этого:

     НЕ БОЙСЯ
     Я пропил дорогую корону.
     Я свой трон разместил под мостом.
     И упала на землю ворона
     обгоревшим осенним листом.
     Я смотрю на течение Темзы,
     полной непотопляемых звезд.
     Я сегодня усталый и трезвый.
     Я сегодня доступен и прост.
     Вся вселенная узким мосточком
     протянулась над умным котом.
     Я себя ощущаю лишь точкой,
     завершающей текст. А потом...

     -- О, Давид! Еще раз привет. Ты к Белле? А мы к ней, за Аллергеном.
     Это же Аватары!  Не  забыли. И  в Лондоне обо  мне  помнили,  ходили  в
Интернет-кафе... Вот оно -- последнее  искушение жизнью. Я впиваюсь зубами в
уже размочаленную воблу, чтобы случайно не мявкнуть и не быть  спасенным для
того, чтобы жить чуть дольше и погибнуть вместе со всеми.
     -- Я  от нее. А вы идите, она как раз вас ждет,-- суетится Давид,-- там
еще Гриша и Лея. А я должен бежать. Опаздываю...
     Ну все. Других шансов у меня уже не будет. И хорошо, что не будет. Идти
на героическую смерть нужно  не имея шансов на спасение.  Это бодрит. С ©  я
прощаюсь персонально. Вернувшись домой, они получат этот е-мейл:

     Сшивший мне шкуру кота,
     вшивый вассал морали,
     идея твоя проста,
     как случка на сеновале.

     Странный игрок в зверей,
     отшельник, скрывающий это,
     смотри на меня, зверей,
     свети отраженным светом!

     А пуповина игры
     все тянется, кровоточа.
     Открыты иные миры
     лезвием палача.

     --  Видишь,  Кот,-- говорит  Давид, нервно  посмеиваясь,--  ты  молчал.
Значит,  все  понимаешь.  Или  играешь  со мной  в  поддавки? Зачем?  Что-то
задумал?
     В  этом  все  вертикалы. Не играешь в поддавки  -- сволочь.  Играешь --
коварная  сволочь. Надоели... Конечно, задумал. И для  этого, дорогой Давид,
ты нужен мне  так же, как и я тебе для того,  что задумал ты. Потому что при
всей  твоей  почти кошачьей  интуиции, ты неправильно понял  собачью команду
"фас". Да и не было такой команды, она тебе  послышалась, Страж.  Потому что
ты неправильно  понял наше соперничество. Мы ведь призваны не соперничать. А
спасать то,  что  еще можно спасти. И соперничать  лишь  в  том,  кто больше
спасет. И  я  старался. А ты тратил  силы и время на слежку  за мной, филер,
назвавшийся Стражем.
     В конце  концов, не тварь же я бессловесная,  чтобы не иметь права хотя
бы в  последние  минуты  жизни!  Я  активизирую его мобильник,  который  был
отключен.  И сразу же слышится сигнал.  Давид медленно, по слогам складывает
латинские буквы sms-сообщения:
     -- "Котоловка готова. Не попадись сам. Кинолог."
     Очень  хороший совет истинного друга.  Но, как  и  большинство  хороших
советов  -- слишком поздно. Ты хотел стать Стражем  и стал  им.  Но  теперь,
когда   Сфинкс   умирает  и   двойственность   его  развалилась,   сторожить
недостаточно.  Нельзя сторожить руины, Страж. Сейчас надо действовать.  Надо
действовать во имя создания нового,  а не чтобы сохранить старое. Вот корень
твоей  ошибки.  Впрочем, на то  ты,  дорогой  Давид,  и  Страж,  чтобы  быть
туповатым и преданным.
     Все, время  прощаться с самыми дорогими, с  последними. Прощай,  Ицхак!
Еще  несколько минут, и время  твоего  великого старания  окончится. На твой
пост  заступит  новый Сфинкс,  зоркий и бессонный. Никто  больше  не  сможет
безнаказанно  красть принадлежащую Времени утварь из Храмовой горы.  Молодые
лапы  будут цепко держать Краеугольный Камень,  обветшавший замковый  камень
этого мира, норовящий выпасть без цементирующих молитв и жертв.
     Прощай, Давид! Для инициации нового  Сфинкса мало, чтобы  миросостояние
приблизилось  к  точке бифуркации, мало,  чтобы  у  двух человеческих самок,
оплодотворенных    высшим    предназначением,   зародились    две    стороны
Двойственности.  Нужны  еще  и два  совместимых  софта.  Один  из них  --  у
очеловеченного знаниями  кота, а другой -- у вертикала с кошачьей интуицией.
Вот только умереть должны они вместе. Увы, Давид.
     Чтобы в момент их смерти встрепенулись, как две ладошки, зачатые старым
Сфинксом  половинки  Д