второе.  Дождь вдруг
прекратился. Голубь недоуменно посмотрел вверх.
     -- Вода кончилась, парень,-- сочувственно сообщила Анат.
     --  Помнишь,  как-то  давно  Давид  придумал забавное...  Что когда  мы
общаемся  по мобильникам, то на самом деле каждый говорит с тем, кто черпает
из той  "тарелки", к которой тянется сигнал. И в итоге мы говорим неизвестно
с кем и слышим непонятно кого. Но проявляется это редко, только когда  этот,
с тарелкой, хочет нас использовать и начинает редактировать.
     -- И что?
     --  Просто  если бы это было  правдой,  то  в Интернете все это  должно
усугубиться.
     -- Да ну, что такое Интернет? Всего лишь вовремя придуманный инструмент
для  размывания  реальности. Процесс-то давно пошел, но Интернет его здорово
катализирует.
     -- КОТОлизирует... Холодно так просто сидеть. Глинтвейн?
     -- Именно!
     © ушли  на  кухню,  варганить  фирменный  экспресс-глинтвейн.  Там  был
грязноватый поспешный порядок -- явно в последний момент перед их появлением
что-то заметалось,  замывалось и  размазывалось. © осмотрелись, вздохнули  и
убежали обратно на балкон с полными бокалами тепла. Начатая тема  дожидалась
их там, как зайчик под елкой, и тут же бодро забарабанила:
     --  Вот  смотри  --  тысячелетиями  коллективное человеческое  сознание
комфортно  обитало   в  сумеречной  зоне   между  освещенной  реальностью  и
затемненной мистикой.
     -- Для человеческого сознания вообще нормально стремиться в  сумеречные
зоны... Серое вещество тяготеет к серым зонам.
     --  И   тут   появилась  еще   и  третья   координата.  Виртуальная.  И
реальности...
     -- реальности приходится воевать на два фронта -- мистики и виртуала...
Война на два фонта...
     --  всегда  стратегическая ошибка.  Реальность  обречена.  Если  не  на
гибель, то, как минимум, на размытые границы.
     ©  согрелись,  увлеклись  и подобрели. Еще  немного  потерзали  тему  о
сгущении рационально-мистического тумана в головах. И замолчали, наслаждаясь
ощущением правильно  сформулированной правоты.  Они  просто ощущали  в сыром
холодном   воздухе  как  все  реальное  размывается  в  мистику  и  виртуал.
Современный  человек еще шел по земле, но уже  почти не чувствовал ее своими
подошвами  --  каждый  шаг  сопровождался взмахом двух  крепнущих крыльев --
мистики и виртуальности. Существо  шагало-летело  с сосредоточенным лицом  и
под ноги уже не смотрело.
     -- Да нет у него вообще никакого лица,-- вдруг  передумала  Анат.-- Там
дыра.
     Макс смотрел на раскачивающиеся, как евреи на молитве деревья:
     -- Но и виртуальная реальность становится все менее надежной.
     --  Все  более  лживой  она  становится!  Потому  что  порождает  новые
виртуальные реальности.  И каждая со  своим  кривым  зеркалом.  И через  эти
зеркала они друг с другом переглядываются.
     В дверь постучали.
     -- Легок на помине,-- сказал Макс.
     -- Думаешь, Давид?
     -- А кто еще может материализоваться после такой фразы?
     Давид принес выражение обобщенного недоумения на своем новом безбородом
лице и  решительность  в  пластике.  Раньше  он  двигался  иначе  --  словно
подкрадывался к  спящей  птице  --  как-то  это  © обсуждали.  Теперь  птица
улетела, и он шел к гнезду, зная где оно.


Давид

     Тогда  у Кинолога,  строя  ловушку  для Аллергена, мы попались  сами. Я
попал  в расставленные  Котом  сети. Глупо, легко, сам побежал  на  звенящий
колокольчиками  и блестящий  игрушками аттракцион.  Комната  смеха оказалась
западней. Потом когти втянулись.  Мне вроде бы вернули свободу воли, я снова
делаю, что  хочу и считаю нужным.  Но я-то уже знаю, что это свобода  мышки,
вольной  отбежать  на  расстояние  протянутой  лапы,  что  в  любой   момент
виртуальные когти могут снова подцепить мое сознание  и волю. Страж не может
быть игрушкой. Поэтому я  иду к  Аллергену. Проиграв в виртуальном  мире,  я
хочу победить в реальном.
     Стучу в дверь ©. И  думаю -- почему  я не позвонил, как обычно? Неужели
только  из-за  того,  что они установили новый звонок? Мяукающий. Содержимое
Храмовой  Горы  превращено  в  мяуканье.  И  сделано  это с моей  подачи,  я
подбросил им котенка, оказавшегося кукушонком. И теперь © -- одно из звеньев
цепи... Цепи...  потом  пойду  к  Рахели,  пусть объяснит  почему  давнишняя
аллегория Белки появилась у Аллергена в журнале.
     © дома. В коридоре лежат распотрошенные чемоданы. Приехали или уезжают?
     -- Давид, как ты узнал, что мы вернулись?
     -- Я не знал, что вы уезжали... А Кот дома?
     -- Ты, собственно, к нам или к нему?
     Странно,  что  они  спрашивают  без  улыбок.  Как  будто  действительно
допускают эту возможность.
     -- Я мимо проезжал.
     Плохой  ответ.  ©  живут  в  тупике. На столе  вижу  книжки.  На  одной
написано: "Кот Аллерген.  В реальности  дочерней". Неужели,  все-таки  ©? Не
может  быть, я ведь проверял...  Беру желтенькую книжку в руки, открываю. На
титульном листе написано каким-то корявым детским почерком: "Дорогой Анат от
дорогого Кота". Смотрю на Анат.
     -- Видишь,-- улыбается она,-- сам прислал.
     -- Почему прислал? -- мне неясен мотив Кота.-- Откуда прислал?
     -- Наверное,  потому что я  Аллергеновский лауреат,--  не без  гордости
отвечает   Анат.--   Кот  Аллерген,   когда  вел  Анти-Тенета,  отметил  мое
стихотворение, как лучшее в Сети за неделю.
     Я  раскрываю  книжку  Кота.  Ну  конечно, она  открывается  "Манифестом
Нетнеизма".  Первый  стих всегда  программный.  Поэтому  я читаю  его вслух,
медленно:

     Мы -- рыжие. Я, осень и огонь.
     Меня назначили шутом на праздник жизни,
     чтоб забывалась в смехе рвань и голь,
     и чтоб спектакль был безукоризнен.

     Сгореть в депрессии осеннего огня --
     поступок, восхитительный для черни,
     но слишком схематичный для меня,
     живущего в реальности дочерней.

     -- Как ты хорошо читаешь! -- тепло говорит Анат.
     --  Стихотворение же хорошее,-- вкрадчиво отвечаю  я.-- Или нет? Ты как
считаешь? Как ты вообще относишься к стихам Кота Аллергена?
     Анат пожимает плечами:
     -- Смотря  к каким. Ты этот кошмар в Ливжурнале видел,  куплетики  эти?
Если ты, конечно, по-прежнему наблюдаешь за Котом.
     -- Нормальные куплетики,-- вдруг говорит Макс таким  тоном, что не знай
я кто их авторы, заподозрил бы, что это он их насочинял.
     Я как раз хотел узнать мнение © о Бавильском. И спрашиваю об этом.
     Макс пожимает плечами:
     -- Критик из обоймы. Пытается пробиться из  провинции, что само по себе
непросто. На мой вкус для критика слишком бесконфликтный. Хорошист.
     --  Мы  недавно вообще поняли, что литература  -- это барское  дело.  В
смысле,  что важен не статус,  а как ты  его  получил,-- Анат,  как двуликий
Янус, мерцает своими греко-славянскими образами.
     -- Если потно, угодливо, суетливо или нечистоплотно, то талант мстит,--
добавляет Макс после секундного колебания.
     Это  колебание  я отношу к их роли в цепи, тянущейся с  Храмовой Горы в
пропасть. Неужели ведают, что творят?
     -- А откуда вы знаете, что он такой? -- спрашиваю я.
     © смеются одинаковым смехом. Макс хлопает меня по плечу:
     -- Да  ладно. А  вот про  барство мы не додумали. Трудно, знаешь, найти
определение литературного барства.  Такое, чтобы  Алексей  Толстой  оказался
меньшим барином, чем Мандельштам. Хочешь попытаться?
     Но мне не до этого. Мне бы их заботы!
     --  Что-то  Кота  не  видно,--  говорю  я   озабоченно,  потому  что  я
действительно озабочен.-- Опять за сундуком, что ли, спит?
     -- Он в такую погоду под батареей спит, он же не дурак.
     -- Где?!
     -- Сейчас? У Беллы.  Мы перед отъездом ей отдали.  Надо будет  съездить
забрать.
     Аллерген  в  Старом  Городе!  Снова!  В  третий  раз!  А  я  ничего  не
чувствовал... Я еще как-то на автопилоте вежливости соглашаюсь посидеть, как
мы  всегда делали,  на  балконе  --  выпить  стакан  глинтвейна. И  чуть  не
захлебываюсь пряным горячим напитком, когда на перила пикирует жирная наглая
сойка и, нагло глядя мне в глаза, душераздирающе мяукает.


Белла

     В этом Городе ты всегда одна. И  он сам -- тоже один. Здесь одиночество
не сосуще, не беспросветно, оно здесь единственно  возможно, потому что все,
что  происходит с тобой  здесь --  это  происходит  только с тобой и  только
здесь. Ты  всегда остаешься  наедине с этим Городом. Но он не замечает тебя.
Он  -- один, он концентрирует взгляд  на  том,  что происходит в  его тайных
пластах,  он  оголен  в   своем  божественном  одиночестве   и   ждет   лишь
взаимодействия с Тем, Одним, жилищем которого он является. То есть, является
он жилищем  кого  попало,  но  это так, временно. Поэтому  наш бледный белый
Город при каждом закате розовеет  от стыда  за пройденный день. На  то ему и
белая  облицовка.  Город  помнит  о  своем  истинном Предназначении. Все  мы
помним.
     Нас  много, одиночек,  которым  позволено  находиться в  этой  странной
атмосфере духовного ожидания. Мы напряжены и наэлектризованы каждый -- своим
ожиданием.  Общая  у нас  лишь  игра  в  духовную  шаровую  молнию,  которая
происходит не  по нашей  воле, не  по нашей  вере, не  по  нашим правилам, а
потому,  что происходит.  Какая это игра, знает только сама шаровая  молния.
Ведь на самом деле не мы играем с ней, а она с нами. И мы соглашаемся на эту
игру без правил, соглашаемся ради декораций, в которых  она происходит, ради
предков, скрытых в  темноте зрительного зала. Ради того, чего  нет в нас, но
хочется верить, что есть.
     Духовная  шаровая  молния  плывет  над  раскрытой  обнаженностью  этого
Города,   крутится  в  потоках   его  испарений,  ускользает   от  дуновения
рациональности,  сдержанным   страшным  свечением  обнаруживая  себя  вдруг,
внезапно, у самого твоего лица.  Ты избран! Ты рад? Ты боишься? Замри, может
быть  она  не  почувствует  твоего   напряжения,   твоего  одинокого  тепла,
скользнет, вылижет пространство вокруг, исследуя его,  да и улетит на поиски
иного.   А  ты   будешь   жив,  лишь  слегка   опаленная  кожа   напомнит  о
несостоявшемся, о том, что все не так однозначно, что в любой  момент  может
повториться.  А  ты  будешь жив  и  несчастен,  потому что знаешь, что самое
главное  в твоем  иерусалимском  одиноком  существовании --  это  встреча  с
духовной  шаровой молнией, это жертвенность, которая живет в тебе  и которая
тоже --  одна. Всегда одна. И сжечь ее  можно только одним способом, который
тебя миновал...
     Мы с Леей сели пить чай на втором этаже, в моей обжитой комнатке. Из-за
этого придурка приходится карабкаться с подносом наверх, чтобы не сажать Лею
там, где я их познакомила.
     -- У тебя красивое кольцо,-- говорит Лея.-- Новое?
     Я  снимаю кольцо,  протягиваю  ей. Кольцо я  купила недавно,  уже после
кафе.
     --  Совершенно  необычный  дизайн,--  хвалит  Лея, а  смотрит  на  меня
недоуменно -- еще  бы, такого  размера кольцо можно надеть только с какой-то
странной целью.  Такая  цель у  меня была.  Ее  мне подсказал Кинолог, когда
утешал меня после теракта. Вернее,  когда  он  серьезно сказал,  что  я,  по
еврейской  традиции,  должна   помолиться  за  свое  чудесное   спасение  --
специальной молитвой. И я, как идиотка, спросила -- какой? И подставилась.
     -- Тут меня Кинолог молитве научил. Сказал,  что  такие, как я,  вместо
принятой "Биркат  а-гомель" должны  произносить: "Благодарю  тебя,  Господь,
сохранивший мне пальцы,  чтобы  надевать кольца". Я тут же пошла  и вот  это
купила. На память.
     Лея сразу откладывает кольцо в сторону, как-то чуть брезгливо:
     --  Кинолог? От  него  ты  и не такое могла услышать. Тебе, Белла,  еще
повезло. Ведь он мог бы  и что-нибудь вроде  такого  предложить:  "Благодарю
тебя,  Господь, что я пережила критические дни моего Города и вступила живой
и здоровой в его новый цикл".
     --   Знаешь,  чем  дальше,   тем  больше  слова  "живая"  и  "здоровая"
расползаются в разные стороны...-- говорю я.
     -- Ты что, плохо себя чувствуешь? Мне казалось, ты справилась с этим.
     --  Да  не настолько. Уже проходит. Вот только вчера гуляла, специально
подальше  от центра...  Смешно просто -- гуляю, гуляю, осень, солнышко, а на
переходе светофор на зеленый свет затикал, для слепых... А я как шарахнусь в
сторону...  Сначала  шарахнулась,  а  потом  поняла почему  --  на  мину  же
похоже... При этом я мину  ни разу не видела, конечно. Может они и не тикают
совсем, как ты думаешь?.. О, смотри, явился рыжий!
     Кот никогда не упускает случая поваляться на диване в  нашем  обществе.
Кот -- дамский угодник. Его  скоро заберут.  И что  я  без него буду делать?
Надо мне отсюда переезжать... Но для  этого  надо родить и унаследовать... А
до этого надо дожить.
     -- Смотри, Лея, какой котик замечательный. Дааа, ты замечательный... Он
у  нас и  мурлыка, и  лентяй, и  ласкун, и стихи никакие  не  пишет, как его
мерзкий тезка, даааа,  хороший котик, тепленький животик, и не спамит никому
про свои гадкие книжки, и за ушком его чешут, и по спинке гладят, и не хамит
он  никому,  никого не  воспитывает... Лея,  ты  знаешь какой я  вчера  спам
получила?
     -- Спам -- это что?
     --  Это  электронный мусор,  рекламы всякие, которые сразу  на  миллион
электронных  адресов  шлют...  Вчера  получаю  е-мейл с  предложением купить
книжку стихов Кота Аллергена, представляешь?  "Ваша киска, если бы у нее был
хоть  один доллар, купила бы  не "Вискас", а сборник стихов Кота Аллергена".
Котик, а давай накупим тебе кучу книг твоего тезки. Но чур вместо "Вискаса",
а? Тебе это понравится?
     Лея почему-то смеется. Надо мне у нее учиться, учиться  и учиться.  Как
она решилась  рожать, зная что могут быть отклонения?.. И так легко сказать:
"Могут. Но могут  и не быть. Не нам  решать".  Давид сволочь, все-таки. Даже
если псих.
     --  Ты  знаешь...  Есть  шанс,  что  я  в этом виновата... Косвенно.  Я
подумала  -- ну если меня бросили ради какого-то там  виртуального кота,  то
могу я получить с этого паршивого кота хоть шерсти клок?
     -- То есть?!
     Лея чуть краснеет:
     --  Ты  же  знаешь,  я  занималась  психодрамой.  Вот  я  и   придумала
"клонотерапию". Вместо того,  чтобы играть  роль в пьесе, больной заходит  в
Интернет, приняв прописанный врачом виртуальный образ...
     -- Ой, нет!
     -- Понимаешь, главная проблема была в  том, что терапевтический  эффект
ожидалось  получить  в  результате  активной  социализации   больных,  а  на
разработанные нами виртуальные образы в Сети реагировали слишком вяло.
     Я чувствую на собственной физиономии,  как  "лицо ее  исказила грустная
улыбка".  Ну  вот я и  стала  героиней  сериала.  Хорошо,  хоть  Лея  занята
объяснением:
     -- В общем, подобрала  я группку сохраненных шизофреников. Дала им Кота
Аллергена. И так  все сразу здорово  пошло-поехало! Один, Олег, программист,
кстати.  Может,  это он рассылает рекламу  книжек?.. Ну  что ты так  странно
смотришь...
     -- Я не странно... Как раз очень... интересно...
     --  Ну, литературные  сайты  я  не  трогала,  туда  все-таки  настоящий
Аллерген первым  пришел. А  выбрала  несколько политических,  где  постоянно
присутствует еврейская тема... Знаешь, пух и перья! А какой лечебный эффект,
ты просто не поверишь!.. Наверное, тут еще был и момент мелкой мести... Я-то
себе так не формулировала. Ну  был, был. С другой стороны --  ну и что? Кому
это мешает?
     Какая-то пауза возникает неприятная. Мне нечего ей сказать, а она хочет
услышать одобрение. Точно, сериал.  Восточный. Две сытые белые госпожи сидят
в задрапированной  тяжелыми  коврами комнате,  пьют слабый чай  из  хорошего
сервиза,  говорят  о своих проблемах.  Проблемы,  соответственно, вечные  --
любит-не любит, уходит-приходит, мы беременные, а они, сволочи, нет...
     --  Скажи...-- наконец, придумываю  я  продолжение  серии,--  только не
обижайся... Просто мне показалось...  Ты не пыталась как-то на Давида  через
Аллергена влиять? Не задавала Коту такие  наводящие вопросы,  предполагающие
нужные тебе ответы?
     Такого  цвета  я Лею еще не видела. Зачем было спрашивать? И я поспешно
говорю:
     -- Я спрашиваю, потому что  я  сама так делала. Хотела хоть как-то тебе
помочь,  достучаться до  Давида... Ну,  что  не  ведут  себя  так,  как  он,
нормальные мужики...
     Она вздыхает:
     -- Как  раз  ведут. Давид демонстрирует  хрестоматийную схему поведения
мужика, желающего уйти от ответственности.
     Жаль мне ее. И себя мне тоже  жаль.  Мы с ней теперь почти родственницы
-- обе беременны от моих одноклассников, если даже не...
     Стоило  лишь  подумать  о своих  соучениках,  как тут  же  в  интеркоме
прорычал голос Гриши и потребовал впустить и напоить погорельца.


Давид

     Я выхожу  от © в  отсыревшую зябкую  реальность Города. Время утекает и
впитывается в пространство.  Ветер налетает порывами и хлещет по земле,  как
мокрый хвост нервничающего льва. Сев в свою "канарейку", я ощущаю  хрупкость
временного  пристанища... защитился  от ветра, но  почувствовал  себя внутри
консервной банки... Куда теперь? Чувство кончающегося времени было для этого
вечного Города невероятным, чужим. Но оно возникло, и я  поверил в него. Это
означает, что у меня больше  нет права на ошибку. Вместо того, чтобы завести
мотор, я закуриваю.
     Что же, получается, Кот переиграл меня  и  в  реальном мире?  Или меня,
все-таки, переиграл  Хозяин?  Ведь  это  он  желал, чтобы Кот  находился при
Рахели, в Старом Городе.
     Они не  теряют времени даром. Кто они? Вот  это я и должен понять. Они.
(Он. Она. Оно.) Но  успею ли? Ведь  с  момента,  как пьяный  Ортик разболтал
такие важные факты, я не сдвинулся ни на сантиметр. И все мои  усилия -- это
тщетные  попытки,  бессмысленные,  как  рев мотора  буксующего  грузовика. Я
зачем-то  оборачиваюсь. В  моих  выводах все  время  возникает неискоренимое
логическое противоречие. Это бесит.
     Итак,  я  в  тысяча  первый  раз  с  того момента,  как Ортик  ушел  не
похмелившись, повторяю  свои выводы.  И  снова  чувствую,  насколько  близка
разгадка. Итак:
     Рахель и Лея беременны от Хозяина.
     Хозяин -- не человек.
     Хозяин  не  может защитить Рахель от какой-то угрозы, носящей "львиный"
("кошачий") характер.
     Лея забеременела в результате изнасилования, носившего "львинокошачий "
характер.
     То есть, Лея с одной  стороны беременна от Хозяина,  а с другой стороны
-- от чего-то "львинокошачьего". Значит,  "львинокошачесть" -- это  свойство
самого  Хозяина.  И  раз  он  не  может защитить Рахель  от "львинокошачьей"
угрозы, то получается, что он парадоксальным образом не может защитить ее от
самого себя.
     Разгадать это логическое противоречие мог бы помочь Ортик, согласись он
рассказать от  кого беременна Рахель. Но  он слишком  запуган, чтобы  на это
надеяться.  Поэтому  надо  попытаться  понять,  что  сделал  Ортик,  потеряв
контейнер со спермой Линя. А как это понять? Что бы сделал я на его месте? Я
бы признался Белле в  случившемся.  И если  бы попросила меня молчать, чтобы
она не потеряла  наследство, молчал бы. Но Ортик не тот человек, да они и не
друзья детства, он, конечно, не смог ей в этом признаться.
     Что  бы сделал Кинолог?  Тут  просто --  признался бы  Белле во всем  и
предложил бы сделать совместного ребенка, а наследство Линя поделить. Не для
Ортика.
     Что сделал бы Гриша? Гриша не  стал бы признаваться. Вместо спермы Линя
отдал бы  свою и никогда бы никому не рассказал. И это Ортик мог бы сделать.
Но... В возрасте  Ортика  у религиозного еврея должна быть  куча  детей. А у
него ни одного. Он был женат, а детей тоже не было, и после  этого он уже не
женился. Религиозный еврей не может говорить, что не стоит  иметь детей, как
он   говорил   мне,   потому  что   есть   главная  заповедь  "плодитесь   и
размножайтесь".  Поэтому,  скорее  всего,  у  Ортика   ка