й снизу  вибрации, ни  звенящей хрупкости здешнего  пространства. Ни
того,  что время  течет здесь  медленнее  и толчками, как пульс.  Потому что
тогда я  еще не принял Обет. А сейчас  -- принял. Не хотел, но не мог иначе.
Хозян все знал с самого начала. Он знал, поэтому я -- принял. Все.
     Смотрю  вверх, на Камень. На  котором произошло, а вернее  не произошло
жертвоприношение Ицхака. Аврааму был отдан страшный приказ принести в жертву
сына для того, чтобы пробудить в Ицхаке львиное начало.
     Сарре было  предназначено родить сфинкса. Сфинксы всегда самцы. Подруги
их -- иной крови. Двойственность  сфинксов подобна суспензии, переходящей из
состояния "масло в воде" в "вода в масле"  и обратно. Мнимое бесплодие Сарры
-- это лишь история неудачных попыток свершить предначертанное.
     Появление сфинкса  всегда  прорыв тайны. В самые  усталые  или  в самые
напряженные  моменты миросостояния сфинкс разверзает, рождаясь,  материнское
лоно и  выходит  из багровой  темноты высшего замысла.  Сфинкс  появляется у
человеческой самки, оплодотворенной высшим предназначением,  спермой львиной
стороны мира. Он обречен на одиночество в высшем смысле слова.
     В  египетской  статуе у пирамид  запечатлен  момент перехода сфинкса из
состояния -- в  состояние. У сфинкса нет ни морды, ни  лица, он -- любой. Он
может остаться человеком. Тогда  это  --  беда  для гомеостаза  вертикалов и
котов.  И  нам, и  им приходится  действовать  порознь.  Поэтому Ицхак и был
связан,  и возложен на Камень  для жертвоприношения.  И лишь  занесенный нож
Авраама пробудил  в Ицхаке  льва. И  все  перевернулось! И Авраам был брошен
навзничь на  Камень, и правая лапа Ицхака уже падала на его шею, когда ангел
оттолкнул  ее.  И  не только когти оцарапали Камень,  но  и  хвост в  ярости
хлестнул и оставил след.
     Ицхак  опомнился, увидел сжавшегося Авраама, и ярость сменилась позором
незавершения жертвоприношения.  Тогда и прыгнул  Ицхак в кустарник, и поймал
там  ягненка, и задрал  его на Камне.  И заключил  Союз  нашего семейства  с
Всевышним. На вот  этом  самом  Камне! И  избрал нас  Господь  среди  прочих
тварей.  Но хитромудрые  вертикалы обманом  стащили  право  первородства,  и
опечаленный  Ицхак ушел  от  них и сменил  у Камня  первого и  единственного
львицей рожденного Сфинкса. А теперь -- умирает... И я должен...
     Замечаю мышь. Охота разряжает  нервы.  Перекусив, выбираюсь на  волю из
огромного, украшенного восточным орнаментом помещения.
     Неужели, неужели слухи, что я был рожден на этом Камне -- правда?


Давид

     Я  не  стал заходить  в  синагогу на Закрытие Врат.  Не хотелось дышать
перегаром на  сконцентрированных,  измочаленных  постом  людей.  Но постоял,
прислонившись  к стенке, у какой-то попавшейся на пути синагоги. Получилось,
что я как часовой... как страж охранял молящихся. Я ждал звука шофара, но он
все равно раздался неожиданно, и словно что-то метнулось внутри меня, я даже
от неожиданности подобрался, а правая рука затосковала  по оружию. Я опустил
руку в карман и сжал каменную тварь, ощутив  прерывистый пульс. И напряженно
замер, всматриваясь в наполнившиеся белыми рубахами и талитами сумерки.
     Ну вот  и все.  За  закрывшимися  Вратами  осталась  беззаботность моей
жизни. И дело было даже не  в  том, что я почти  решил  жениться, принять на
себя обязанности мужа и отца. О, если бы дело было  только в этом! Я  больше
не был Стражем, не  принявшим Обет. Потому что принял его. Я принял  Обет  в
Судный  День, когда пообещал в  присутствии двух свидетелей, что не  позволю
тени соломонова гарема снова упасть на Город.
     С этим  новым пониманием  себя  я не  стал  идти к  Лее, а  зашагал  по
потемневшим  улочкам -- домой, в  свою  будку.  Для  полного  перевоплощения
оставалось  только уснуть,  чтобы  проснуться завершенным  Стражем Принявшим
Обет. Поэтому надо было,  как закатом, насладиться угасающей беззаботностью.
В  эту ночь  не  надо  ложиться спать.  Я упаду от сна,  как летящая птица в
высоких широтах падает от мороза.
     Я  включил  комп  и  ушел  на  кухню, жарить яичницу  и заваривать чай.
Яичницей я проложил  торчащий за пределы тарелки багет и с большой кружкой в
другой  руке добрался  до  любимого скринсейвера. Наверное  будет  правильно
завтра  и  его  сменить.  Перед  экраном  стоял сфинкс  --  значит  я спешил
избавиться от этой тяжести и вытащил его из кармана, как только зашел в дом,
у первой же поверхности.
     Я сразу наткнулся на длиннющую балладу Аллергена:

     Ицхак не делил на людей и котов
     рожденных в его дому.
     Был первородство отдать готов
     лучшему. Одному.

     Рыжий и сильный предок Эсав,
     рожденный первым в шатре,
     всю ночь охотиться мог, не устав,
     чтоб дичь принести на заре.

     А Яков был шелудив, как пес.
     Болтливый, что какаду,
     он полную дичь постоянно нес,
     мешая ложкой еду.

     Зачем  Коту  понадобилось  пересказывать  растиражированный  библейский
сюжет? Но зачем-то же понадобилось!

     Двуногий Яков был лыс и слаб,
     и шерсть не росла на нем.
     Завидовал силе Эсавьих лап,
     но мог управлять огнем.

     Эсав всю ночь добывал еду,
     и сахар упал в крови.
     Он, чуявший дичь, не чуял беду,
     мяукал: "Корми! Корми!"

     Ага! Вот значит как. Яков -- человек, а Эсав -- кот.

     Яков, дежуривший у костра,
     придурок и хлеборез,
     сказал Эсаву: "Отстань! Достал!
     Еды останешься -- без!"

     Страсти пылают в крови у нас,
     страсть -- это смерти сестра.
     Яков, руша гомеостаз,
     рыбу достал из костра.

     Он эту рыбу в тесте запек
     из белой тонкой муки.
     Знал, что Эсава был путь далек
     и теребил плавники.

     Интересно, что Кот окарикатуривает людей  по классической антисемитской
схеме. Яков  --  лысый,  слабый,  но научен  чему-то хитроумному  (управляет
огнем), вследствие  чего занимает выгодное  хлебное  место,  позволяющее ему
эксплуатировать чужой труд и разыгрывать выгодные гешефты. И простой честный
кот... м-да... Но это все  так, поверхностное воплощение  застарелой  обиды,
кивок   в  сторону  традиции.  Главное   же  здесь,   конечно:  "Яков,  руша
гомеостаз..."

     "Брат! -- мяукал и выл Эсав.--
     Кусочек! Хочу я есть!"
     Рыба лежала, вокруг распластав
     и тесто, и все, что есть.

     Яков в ответ кивнул головой,
     и усмехнулся вдруг:
     "Продай первородство за завтрак свой.
     Избегни голодных мук.

     Весь мир потом иль рыбу -- сейчас?" --
     с издевкой он произнес.
     Эсав проблему решил на раз,
     ответил: "Гавновопрос".

     А  не  пародия  ли  это  на  ислам?  В  конце-концов,  если  мусульмане
передернули ТАНАХ так, чтобы арабы оказались козырной мастью, то Кот доводит
ситуацию до абсурда, перетягивая одеяло на свой биологический вид.
     Впрочем,  и  сама  эта пародийность может иметь  камуфляжный  характер,
скрывать  истинную  серьезность намерений.  Ибо  если  одна  и  та  же мысль
одновременно   и  пародируется,   и   шифруется,  то  это  становится  очень
подозрительным. А  мне, применяя  свой метод анализа несоответствий, удалось
обнаружить  ту  же мысль в скрытом виде. Я сразу заметил, что для Ицхака Кот
сохранил еврейский вариант имени, а  Иакову  дал русский. То  есть,  Кот  не
признает  за  нами  права  на  заглавную  букву  "И", а значит  и  право  на
Иерусалим, а  возможно и на  Интернет, хотя, кажется,  его  теперь  все чаще
пишут с маленькой буквы.

     Коварный Яков, неверный брат,
     предатель, психолог, брут.
     Выкупил право на майорат,
     право на подвиг и труд!

     За рыбу в тесте и я порой
     больше давал, чем имел.
     Эсав наследство просрал, как герой --
     был бескорыстен и смел.

     Надо понять истоки такой тяги Кота к  рыбе в тесте... Как же мешает то,
что  Кот еще не  совсем взрослый. Очевидно,  что  склонность  к игре  сильно
запутывает  дело.  Кот часто делает что-то  просто так, для  прикола,  стеба
ради. Словно гоняет клубок шерсти, творя сеть хаоса, а потом плетет из этого
пародию на мировую паутину.
     Я  огорчился,  что рыба  в  тесте мне не  по  зубам.  И  просмотрел  по
диагонали несколько куплетов о  том, как Ривка, пока Эсав охотится, посылает
Якова к отцу -- отнести блюдо с бараниной.

     Отец ослепший благословит,
     считая, что ты -- Эсав.
     На лжи, предательстве и крови
     замешаны чудеса!"

     "Эсав -- пушист, а я слаб и лыс.
     И сразу отец поймет,
     какую таю я заднюю мысль,
     и проклянет, проклянет!"

     Дала ему Ривка шкурки котов,
     чтоб ими руки обвить:
     "Готов ты, Яков?"
     "Всегда готов!
     Как истинный индивид!"

     Ицхак в сомненьи пробормотал:
     "Лапы Эсава, но...
     голос Якова... эх, слепота...
     значит, предрешено..."

     Я тоже об этом думал. Человек может бороться со всем, кроме собственной
слепоты. Именно из-за разных видов слепоты, мы не способны следовать Высшему
плану и строим свою жизнь так, что ее  приходится  постоянно ломать. Ломать,
чтобы строить заново. Вот  и Гриша не хочет видеть... Задумавшись о Грише, я
невнимательно дочитывал,  как  Яков, украв у старшего  брата  благословение,
покидал отцовский шатер, и вдруг споткнулся о последний куплет:

     А там в шатре умирал Ицхак --
     последний ослепший сфинкс.
     Свершился первый на свете хак.
     И мир с той поры завис.

     А  из под  светящегося текста на меня смотрел слепым надменным взглядом
Гришин подарок.


Кот

     Неужели  я  вернулся в мой  Старый  Город,  из  которого был украден? И
завершился круг  моего становления?  Неужели я  смогу обтереть своей шерстью
пыль со стен моего Города? Пометить его углы и закоулки? Утвердиться в праве
быть сильным и в силе быть правым именно здесь? О, мать моя кошка!
     Я уже отдал дань уважения всем помойкам, на которых был вскормлен, всем
улочкам,  вдоль которых переживал свое  детство. Ни одной знакомой морды. Ни
одной  даже  просто располагающей морды.  Все кошки и  коты, попадавшиеся на
моем  пути,  сверкали на меня глазами из-за пакетов с мусором,  припадали  к
земле, стелили хвосты по  залитой  гнилью мостовой, да все молча,  молча.  И
шмыгали  в тень,  но не  убегали  совсем, а таились там и следили. И  это --
братья и сестры мои в котовстве моем?!
     Забредя на мамлюкский мясной рынок, который я помнил как одно  из самых
веселых  и  шумных кошачьих мест  ночного  Города,  я с  отвращением  увидел
кошачье месиво.  Коты, кошки и котята жрали мясные нечистоты, вырывали их  у
друг друга, лизали мостовую, политую днем кровью и веками впитывавшую в себя
жир,  кровь и грязь мясного рынка. А между тем, я  точно  знаю, что в Старом
Иерушалаиме столетьями копятся мыши и крысы. И мать, уча меня  бою с крысой,
всегда повторяла, что убийство оправдывается истинным назначением убивающего
и  необходимостью жертвы -- для передачи жизненной энергии нужна живая кровь
и  живая  плоть,  что  пожирающий  нечистоты -- да  будет  нечист.  Что  же,
питающийся падалью  не  может  не пасть.  Если бы  я умел усмехаться,  я  бы
усмехался. Но  я  просто шел сквозь толпу, сделав морду кирпичом.  И  передо
мной  расступались. А  жаль. Мне  хотелось вцепиться  кому-нибудь из  этих в
дикую  нативную  морду.  Но  западло.  Впрочем, если бы кто-то  из них начал
первым, я бы  не  возражал... Нет, расступались молча  и  мягко, как пух  на
птенце.  Я больше не  принадлежал этому месту, как в детстве. Но связь с ним
от этого не ослабевала, может быть потому, что теперь это место принадлежало
мне.
     Я, дорогой, идя по этой каменной бойне, просто чувствовал себя каким-то
героем антиутопии. Все правильно, мы не только чувствуем,  но и претерпеваем
изменения  раньше вертикалов.  Тот  из них, кто первым  это  поймет,  сможет
зацапать огромные  деньги на торговле недвижимостью. Если, конечно,  успеет.
Всего делов-то -- покупай там, где коты толстые и  вальяжные и избавляйся от
жилья там, где коты алчные и туберкулезные.
     Мое  нервное  напряжение словно  бы пропитывало усталость,  а усталость
прибавлялась  и  прибавлялась,  цементируясь  и   создавая  вокруг  ощущение
бронежилета.  Хех,  что  можно  подумать о  коте,  сравнивающем  что-либо  с
бронежилетом? Явно, что он -- лазутчик вертикалов, прикидывающийся котом. Но
я больше не принадлежу вертикалам. Я нашел своего Хозяина.
     А вот матери я не нашел. Никто не помнил о такой кошке. Или попросту не
желал  вспоминать. Ой, вау-мяу, все наши девять жизней так коротки и похожи,
как девять  глотков из одной  бутылки  вина...  Вина...  Трудно смириться со
своей ситуацией,  даже если уже безвозвратно изменен. Вот здесь я и пробовал
вино -- вот здесь, на углу, во время майского хамсина. Красное терпкое вино,
пахнущее солнцем  и пылью. Я попался на него, как на блесну. И этот странный
вертикал,  Похититель, украл  меня, воспользовавшись случаем.  Жалею  ли  об
этом? Да. Нет. В общем, нет. Хотя сейчас -- да. Потому что все мы беззащитны
перед своим детством. Это как теплое молоко из материнского живота,  которое
не заменить сливками из холодильника.
     Этот дом притягивает меня.  Раньше он пустовал и мы,  котята, проникали
через подвальное  окно  и играли в  его  гулких  пространствах,  носились по
пустым  комнатам  за хвостами невидимых  призраков. Теперь в окнах  свет.  И
запах жирной жареной рыбы. Меня вдруг пробило на уют, как заметившего костер
продрогшего  путника. Я запрыгнул на  широкий  подоконник и приник  носом  к
стеклу,  вглядываясь,  внюхиваясь  и  вслушиваясь  --  благо,  форточка была
открыта.
     Внутри, на диванах,  в мягких подушках, развалились две вертикалки. Они
пили что-то из -- вау-мяу -- блюдечек! Кошачьего присутствия не ощущалось. Я
как-то утратил самоконтроль  и вышел из тени. Гибкая вертикалка черной масти
подняла голову, уперлась в меня взглядом и восхитилась:
     -- Лея! Смотри! Ну и зверь!
     Вторая -- мягкая, полная, светлой масти, кивнула и сказала:
     -- Кыс-кыс-кыс... спорим, это кот, а не кошка? Морда требовательная.
     Я легко заскочил на форточку, распушил хвост и впрыгнул  в круг света у
ног Леи. Замурлыкал, чтобы и тень испуга не омрачила наши отношения. Потерся
о ноги. Ноги не отодвинулись.
     -- Какой рыжий,-- сказала Лея.-- Холеный. И чистый. Чей-то, конечно.
     Ну, раз  чистый, то  что разводить шуры-муры.  Голод -- не тетка. Чтобы
срезать путь к хавчику, я грациозно, но решительно запрыгнул на колени к Лее
и подставил голову под ладонь.
     --  Белка,-- сказала она  изумленно,  гладя  меня за ухом,-- это просто
праздник какой-то. Смотри, как он меня снимает!
     Что-то отдельное от  Леи приветственно  взыграло  в  ее  животе. Словно
вынашиваемый ею  детеныш обрадовался возможности поиграть  с котом. Но Леина
ладонь рыбой  не пахла. Ошибочка вышла. Она здесь такой же гость,  как и  я,
дорогой.
     -- Завидую,--  ухмыльнулась черная.-- А я уже больше ни одному самцу не
нужна.
     Лея слегка поддала мне ладонью, и это было, как нельзя,  кстати. Всегда
предпочитаю, чтоб без обид. Во всяком случае, с малознакомыми, не  успевшими
мне сделать ничего  плохого, вертикалами. Я прыгнул в заданном направлении и
оказался на других коленях.
     -- Да это не кот, а просто кобель какой-то!
     За  такое оскорбительное  для  дорогого  кота сравнение,  следовало  бы
вцепиться в морду, но в голосе Белки было истинное восхищение, и я  простил.
Да и кто сможет не простить женщину, с пахнущими рыбой руками.
     Уверенность в том, что накормят, как ни странно притупила голод. Как же
я  устал!  Я развалился на  коленях Белки,  растекся  по  всем этим выемкам,
мягкостям,  теплоте.  Вокруг  были  подушки,   вертикалки  ворковали,   рыба
готовилась и благоухала. Освещение было тоже мягким, таким,  как я люблю  --
слегка подсвечивающим темноту. Наконец-то мне было хорошо и просто. Мать моя
кошка, как бы  я хотел стряхнуть с себя все  лишнее  и остаться в этой сытой
теплой простоте навсегда...  ну  хотя бы  на  одну из жизней... Застрять  на
подоконнике между опасностью свободы и скукой уюта. Ну почему, почему другим
можно, а мне, дорогому, нет? И зачем я позволил навязать себе этот Обет?
     И тут все повторилось. И  в  животе Белки тоже взыграл детеныш. Вроде и
ерунда все это, а странновато. Мне  и  раньше доводилось сиживать на коленях
беременных  вертикалок  --  и  у приятельниц  Аватаров, и  у  одной подружки
Партнера по  Симбиозу -- и никогда раньше ничего подобного. Интересно, в чем
тут  дело --  во мне, дорогом, или в этих вертикалках. То есть, если второе,
то как раз неинтересно. А вот если первое -- очень даже.
     И тут мне  стало  ясно, что блаженная отупляющая усталость, давшая  мне
передышку,  кончается. Встреча  со Сфинксом  была  как  удар  по башке --  я
потерял  не  дар  речи,  но  тормознул, впал  в простоту,  иначе  говоря  --
защищался  от  шока, как мог. А теперь вот,  увы,  отрелаксировал.  Надо все
время  помнить, что  теперь со  мной не может происходить ничего случайного.
Что же общего у этих двух беременностей? Да ничего. Одна беременность отдает
насилием, а другая обманом.



7. ОХОТА НА КОТА


Кинолог

     Давить "ментов  лежачих" надо на скорости -- иначе не в кайф. Так, чтоб
сиденье катапультой пинало в зад. Ийе-ех! Спасибо родной фирме за лизинговую
тачку  --  весело и не жалко. "Хорошую девочку  из хорошего семейства"  дали
плохому мальчику. "Вот бегает дворовый  мальчик, в салазки Жучку посадив..."
Жучку,  положим, я уже высадил.  Остался  запах цепких  пнинарозенблюмовских
духов  --  спецом,  чтобы  самцов  метить.  Да  туберкулезные   окурочки   в
пепельнице... везде. Вот сука,  тоже спецом порассыпала. Тормозим у мусорки.
Вот так,  чистота  залог  здоровья.  А  запахи  к  делу не  пришьешь.  Мужик
засранный какой-то. Наш, похоже. Пакетики проверяет.
     -- Земеля, эй!
     Не понимает.  Не  свой.  И хорошо. Значит, румын.  Все равно жалко его,
солагерника социалистического...
     Соседей  злит, как я гоняю. Ларке жалились,  суки. Экстремал  районного
масштаба. А вы как хотели? Забивать, значит,  нашу кишку своими драндулетами
--  это можно... Перетопчетесь... Ийе-ех! Айн,  цвай, полицай... еще один  и
дома...
     Аха, Ларчик. Всматривается, вглядывается.  Принюхивается... С этой, как
она считает, спортивной  сумкой. В бассейн, значит,  невтерпеж. Что-то она в
этот  бассейн   в   последнее   время,  как   с  цепи   рвется...   надо  бы
проинспектировать. Но не сегодня, раз Давид. Озирается. Достала его Ларка...
     Все  хорошее  порождает  если не зло,  то  уж  какую-нибудь  парашу  --
обязательно. Вот родная фирма-мать, кормит обедами, а если чуть задержишься,
то и ужинами --  светлое коммунистическое хорошо.  Но  Ларка же из-за  этого
совсем обнаглела. Муж приходит  с работы. Поздно. Даже если не  голодный, то
найди, что сделать. Тапочки в микроволновке согрей и подай. Или, наоборот, в
холодильнике охлади. Мало ли  что. Но  не встречай мужа,  сука, на  стоянке,
пританцовывая  от нетерпения, чтобы забрать тачку и свалить в свою лужу! Тем
более, если  рядом с  тобой гость, пусть даже  незваный, пусть  даже ты  его
считаешь придурком -- не тебе решать с кем мне общаться. Гостя должна была в
дом отвести. Виски, кофе,  беседа... Да, с Давидом ее беседы надо слышать...
Стервенеет  на  второй   фразе.   Еще  жалуется:   "Мозги  у  меня  от  него
переворачиваются". "Это ж какой, Ларка, надо иметь пустой череп, чтобы в нем
мозги  могли свободно ворочатся!" Не, не любит  она Давида. Она  его даже по
имени  не  называет,  если  рассказывает подругам,  он у  нее  "один  старый
знакомый  моего  мужа, проверяющий уже который  год сумки в  супере".  Сука,
все-таки. Пусть катится отмокать. А мы тут сами тоже...
     -- Давид, чем дезинфицироваться будем?
     -- Да все равно... Странно, никак к твоей кухне не привыкну.
     -- Это  все  Ларка. Мне иногда  хоч