жил, что исходящий номер -- тот же, хотя и написан
в другом месте.
     --  А  как быть с  этим?  --  я  показал  полученное в  процессе  своих
протестов  подтверждение ее  же  ведомства  о  том,  что  в положенные сроки
уведомление о продлении в тюрьму не поступало.
     -- А это ошибка. Девочки напутали. Печати же нет.
     -- А разве вы ставите печати?
     -- Нет, не ставим.
     Оставалось  развести руками или разбить  голову  о  тормоза.  Предпочел
первое. Безумная нервная активность  подорвала силы. Началась депрессия. Мне
бы  адвоката.  Обычного, не  знаменитого.  Договорился  с Артемом,  чтобы он
своего ко мне направил, но Артем,  придя с вызова, только помотал в отчаянье
головой  и сказалшепотом:  "Труба  дело". Пришлось  в  тетради  написать еще
несколько   столбиков   чисел,  которые   предстояло   зачеркнуть.  Странное
удовольствие стала  доставлять  попытка  решить  геометрическую  задачу,  не
имеющую решения. Как-то раз, будто вынырнувший  из небытия  Славян  объявил,
что  отдаст  весь  запас своих  сигарет тому, кто,  не  отрывая карандаша от
бумаги, нарисует такую фигуру:












     Хата   обрела   занятие.   Никто  задачу  не   решил.   Вова,   свысока
посматривавший на всех, заявил: делать нечего, упражнение для детей,  но был
обескуражен, не доказав этого. Слава  заявил, что Архимед эту  задачу решил.
Если арестант сказал, ему нужно верить, если он не фуфлыжник. Фуфлыжником же
Славу никто не  объявлял, в отличие от некоего Карабаса с большого спеца, по
поводу которого прошел  прогон за подписью смотрящего за корпусом; в прогоне
ясно  говорилось,  что коллегиальным решением  Братвы,  с  ведома и согласия
Вора,  Карабас из хаты 218 объявляется фуфлыжником,  со всеми вытекающими по
понятиям последствиями. Обсудив с Артемом, решили: коль задача не решается в
одной плоскости, можно попробовать искривить  пространство -- свернуть  лист
бумаги  гармошкой  и в определенный момент  рисования, не отрывая карандаша,
распрямить  бумагу,  вытянув  за  край ту  часть  начатого рисунка,  которая
сначала  мешает, а потом необходима для  завершения  фигуры. И это  удалось.
Славе показали решение. -- "Нет, не складывая листок " -- грустно сказал он.
     --  Слава, а ты  это  говорил? Твое условие  -- не отрывать карандаш от
бумаги. Так? -- строго задал вопрос Артем.
     -- Вы не спрашивали.
     --  Слава,  ты  три  года  сидишь.   Спрашивают   за  проступки,  а  мы
интересуемся.
     Сигарет Славиных мы  брать  не  стали. Но решить задачу,  не  складывая
листа бумаги, зная о невозможности решения, показалось заманчиво; погружение
в абстрактные  рассуждения  и  логические  доказательства  несостоятельности
вариантов  позволяло  забыться, а  среди множества схем с цифрами получилось
незаметно  записать  номера  телефонов  --  на память  уже  рассчитывать  не
приходилось.  После  истории с  несостоявшимся освобождением  в  хате  стало
необычно  спокойно.  Разговоры  только  за  жизнь, и  ни  слова  о  чем-либо
напоминающем закон. Появилась колода новеньких  карт. Азартная игра и тюрьма
--  вещи  весьма   совместимые.  Тюремная  карточная   колода  --   стос  --
изготавливается из  чистых  листов  бумаги,  искусно склеенных  в  несколько
слоев, и разрисовывается тюремно-лагерной карточной символикой, отличающейся
от общеизвестной  и не  позволяющей  официально  признать  набор  узоров  за
игральные карты, что может иногда помочь их обладателю избегнуть карцера или
ШИЗО. У нас были обычные настоящие  карты. И начали мы резаться в дурака и в
двадцать  одно  (серьезно  ошибется арестант, сказавший что-нибудь  типа "мы
играли в очко") на сигареты, от зари и  до  зари. Поняв безмерное честолюбие
Володи, я  проигрывал  ему и тогда, когда мог выиграть, чем  приводил его  в
прекрасное расположение духа и, как мне казалось, можно было оттянуть момент
ухода  на  общак.  В  дурака  играли   "без   интереса",  т.е.,  по  вольной
терминологии,  именно  на   интерес.  Нечто   веселое,  жизнеутверждающее  и
непринужденное появилось  в атмосфере хаты. Опять про нас забыли коридорные.
Играли  не таясь, слушали лагерные  песни из магнитофона  (где  еще  их  так
прочувствуешь). Не тюрьма, а санаторий ВЦСПС. И что наша жизнь? -- игра.
     Много народу прошло через хату, лица слились в одно. Обыкновенно я и не
запоминал, как кого зовут, неделая  из этого проблемы: "Извини, братан, не в
огорчение будь сказано, забыл, как тебя  зовут" -- и затруднений нет, хотя и
странно, что  на площади всего  в несколько квадратных метров можно  кого-то
помнить, кого-то нет,  с кем-то общаться, а  кого-то не  замечать.  Камерную
идиллию подпортил  петух. Вошедший  в  хату  маленький  чернявый, необычайно
вонючий парнишка под строгим взглядом Вовы рассказал, как на общаке пошел на
поводу у двоих, обещавших,  что все будет тайно, а когда тайное стало явным,
т.е.  сразу, на поводу пошел уже...  в  общем, и со  счета сбился. Место для
жизни  Максиму отвели, как и  положено  в таких  случаях, между  тормозами и
первой шконкой, в углу, где мусорное ведро, напротив дальняка.  Места совсем
мало,  но  таков  статус. Вова провел инструктаж.  За кран  с  водой  петуху
браться можно,  за половую тряпку и веник тоже. К остальному не прикасаться.
Если петух взял в руки чей-нибудь предмет, последний выбрасывается. Наказать
петуха можно фанычем по голове (фаныч на выброс) или другим предметом.  Мыть
пол и дальняк -- обязанность петуха. Можно давать  ему сигареты или поднести
горящую спичку, главное --  не прикасаться, исключая половой контакт, но это
не  здесь,  а  там,  на  беспредельном  общаке.  В  этот  же   вечер  пришла
малява-оповещение: из такой-то хаты  выломилась машка, отзывается на кликуху
"Максим",   была   одета   так-то,   описана   внешность.   Трудно  ломовому
засухариться. Неприятный гость, но он же  и незваный. А в остальном -- опять
лафа, народу мало, без места всего лишь человека четыре.
     В это утро  на проверке  спящих  не будили.  Наигравшись в карты, Вова,
Слава  и  Артем  спали.  Я  же проснулся,  чтобы отдать  на  имя  начальника
следственного изолятора  товарища Прокопенко  заявление о  том, что  начинаю
бессрочную голодовку в знак протеста против незаконного ареста и  содержания
под  стражей.   Мои  требования  --  встреча  с   прокурором,  оказание  мне
медицинской помощи, освобождение из-под стражи. "Алек-сей объявил голодовку"
-- оповестили Вову, когда тот проснулся.
     -- Лех, правда, что ли?
     -- Правда, Володя.
     -- Вот так-то, Слава! -- сказал Володя тоном человека, которому надоело
притворяться, и добавил с нотой презрения: "А ты бы так смог?"
     --  Конечно,  смог.  Мажем,  что  могу? --  азартно,  но  неубедительно
отозвался Славян.
     Вова не ответил.
     -- Лех, голодать будешь всухую?
     -- Нет, буду пить кипяченую воду.
     -- Голодовку могут не засчитать.
     -- Я не голы забиваю.
     -- Когда начинаешь?
     -- Уже начал, в девять ноль-ноль.
     Арестанты смутились, не решаясь завтракать.
     --  Не обращайте  на меня внимания,  ешьте, пейте, живите спокойно,  --
сказал я хате, и все уладилось.
     -- Я тебя буду потихоньку подкармливать, -- шепнул Артем.
     --  Нет, Артем. Во-первых,  я против, во-вторых, глоток сладкого чая --
это  уже  сахар в  крови, возьмут  на анализ  -- все пропало.  Буду питаться
курятиной.
     -- Какой курятиной? -- брови Артема недоуменно взлетели.
     -- "Примой", "Явой", "Мальборо".
     -- Знаешь, -- виновато сказал Артем, -- я не могу  при тебе есть. Давай
я тоже объявлю голодовку, но больше трех дней я не смогу.
     --  Артем, от  души  за  поддержку, но  не надо. Мне, наоборот, приятно
смотреть, как вы трапезничаете.
     -- Добро. Вот твоя кружка на дубке,  в ней всегда будет кипяченая вода.
Сам можешь не кипятить, только скажи, мы сделаем. Вот этот кипятильник будет
только твой. Всегда по зеленой.
     --  Чтобы голодовка была действительна, -- удру-ченно сказал Слава,  --
надо написать отказ от пайки.
     -- Я в курсе, Слава. Написал.
     -- Чего ты добьешься! Кинут на общак -- и все.
     -- Посмотрим, Слава.
     -- Тебе надо старшему оперативнику написать.
     -- Если  не  ошибаюсь, Слава,  ты  говорил, что  порядочному  арестанту
западло  х..  сосать,  куму писать, на продоле убираться,  в жопу е......  и
голодным остаться?
     -- Именно голодным остаться.
     -- Слава, -- разделяя  слова, задал вопрос Артем, -- ты хочешь сказать,
что голодовка -- западло?
     -- Нет,  не хочу, -- поняв,  что выбрал зыбкую стезю, закончил разговор
Славян.
     В первый  день голодовки двое ушли  из хаты, зашел один. Как у  всякого
душевнобольного, каковым  я себя отчасти уже чувствовал, обострилось чувство
справедливости, не стало сил скрывать своего отношения "к общественной лжи и
фальши". В пухлом самоуверенном Вите с первого взгляда угадывался ломовой  и
стукач, мыслью о чем я и поделился с дорожником.
     -- Нельзя говорить бездоказательно, -- мягко возразил Леха.
     --  Артем, --  подступился  я к  семейнику, --  по ходу, к нам  стукача
закинули.
     -- Ты что! -- испугался Артем. -- Пока нет  полной уверенности, о таком
молчат. Никому  больше  не говори. Ошибешься  -- греха  не оберешься. Это --
тюрьма.
     -- Артем, не пройдет трех дней, как всем все будет ясно. Веришь?
     Артем глянул на меня, оценивая, в своем ли я уме:
     -- За три дня никогда ничего не бывает ясно.
     -- Увидишь.
     -- Хорошо, только больше об этом ни с кем не говори.
     Потянулись  длинные минуты,  из множества  которых складывались  сутки.
Вода и сигареты. Сигареты и вода.
     -- Что ты так много куришь! -- восклицал Вова, иполучал ответ:
     -- Очень люблю курить.
     Вова возражал:
     -- Нам покойники в хате не нужны.
     Походило на игру в дразнилки:
     -- Тюрьма, Володя,  -- не запретишь. Следак  тоже интересовался, почему
много курю, наверно в шнифты пасет.
     Вова  качал  головой  и  замолкал.  А когда узнал, что я  по-прежнему в
двадцать  одно  со всей готовностью  -- обрадовался,  и  жизнь опять потекла
азартным образом.
     Через  сутки  в  хату зашел крутой. Обвиняется в нескольких  убийствах,
бандитизме,  рэкете  (попрошайничестве,  как  он  выразился).   А  в  общем,
дружелюбный   парень,   бывший   спортсмен-боксер   с   высшим   медицинским
образованием, в глазах которого крупными  буквами написано, что готов любыми
средствами скостить себе  срок. Пришел, говорит,  с корпуса ФСБ,  оттуда же,
что и предыдущий новенький. Осведомился, кто на спецу смотрит за положением,
где собирается общее. Обрадовался,  что Вор на тюрьме -- якобы его знакомый,
тут же  отписал ему  и сам  отправил  маляву  по дороге вкупе с презентом --
блоком "Мальборо".
     Не знаю,  кто ставил  режиссуру комедии, неспешно протекавшей  в  нашей
камере, но хата не скучала. От  очередных денег Вова отказался, что означало
одно: общак. Оставалось радоваться жизни, пока есть возможность.
     -- А это кто на верхней шконке?-- поинтересовался Валера.
     -- Новенький. Вчера зашел. Витя Мыртынянский. Мошенник.
     --  Витя Мартынянский? -- подпрыгнул  Валера,  -- мошенник?  Да  он,  в
натуре, серийный убийца. Наших завалил  сколько.  Его на общаке опустили. До
воли не доживет.
     Валера подошел к Вите, который заблаговременноулегся на шконке лицом  к
стене.
     --  Витенька, -- ласково позвал  Валера. --  Открой, красавица, личико,
тебя с заду не узнать.
     Витя повернулся, изображая сонного.
     -- Здравствуй, Витя. Вот и  свиделись  нежданно, -- ворковал Валера.  И
вдруг заорал, раздирая на груди рубаху:
     -- Попишу гада!!!
     Если кто  видел, как кошка  играет с мышкой, прежде чем ее  скушать, то
сможет  представить,  что  выглядело именно так. Мышка убегает, кошка ловко,
одним коготком, возвращает ее  на место. Мышка замирает в смертельном ужасе,
кошка одним коготком  придает  ей ускорение. Так Валера  невидимым  коготком
игрался с  Витей,  а когда  показалось, что все, кончится  сейчас весь Витя,
вступил в роль Вова:
     --  Ясность полная.  Валера, оставь его. Витя, вставай  на  лыжи. Через
пять минут я ложусь спать и ничего не слышу. Время пошло.
     Витю  как  ветром сдуло к тормозам, обеими  руками,  и  даже ногами, он
заколошматил по двери и закричал:
     -- Старшой! Скорей сюда!
     -- Ты, сука, если пишешь, пиши, что слышишь, а не то, что думаешь. Твоя
же писанина, падла ты сумеречная, мне в уголовное дело ложится! -- наставлял
его Валера, пока скрипели замки открывающихся тормозов.
     На следующий день в прогулочном дворике, закуривая, тихо говорю Артему:
     -- По ходу, Валера -- тоже стукач.
     -- Ты уж пока не говори никому, -- улыбнувшись, ответил Артем.
     -- И Вова со Славой.
     -- Да, я понял. Только поздно.
     Вдруг Артем странно посмотрел на меня.
     --  Нет, Артем, я -- нет, ты же знаешь: я экстрасенс и ясновидящий,  --
улыбнулся я.
     -- А откуда ты узнал про орехи? Только честно.
     -- Случайность, Артем. Как проявление и дополнение необходимости.
     --  Меня  не  сегодня-завтра  повезут по  сезону. Хочешь, спи  на  моей
шконке.
     Артема в самом деле увезли "по  сезону". Честь семьи в  "двадцать одно"
остался отстаивать я  один,  однако процесс  был важнее результата, помогая,
вкупе с  водой  и  сигаретами,  отвлечься  от  голода.  Каждый  второй  день
голодовки  --  кризисный, особенно с учетом того, что продукты под  рукой, и
едят  на твоих  глазах,  но  все  терпимо. Голодающему  положена  встреча  с
прокурором. У меня ее не было. Валера, Слава, Володя не спуская глаз следили
за мной. Валера, бедняга, почти  без сна. Стоит затеять негромкий  разговор,
он тут как тут, уши греет.
     Через пару дней вернулся Артем, возбужденный, радостный:
     -- На Петровку возили, на очную ставку. Меня пострадавший не узнал! Как
пальцем показал на другого, так у меня и отлегло. А я думал...
     -- Артем! -- обрываю на полуслове. -- Дело есть.
     Присели в моем углу под решкой.
     -- Артем, ты понимаешь, что говоришь?
     -- Что?
     --  За пять минут, сам не  замечая,  ты такого наговорил, что, наверно,
пару лет себе набросил.
     -- Да я сюда после Петров как домой  приехал! По-моему, я ничего такого
не сказал.
     -- Эх, Артем, помолчал бы лучше. Со стороны виднее.
     -- Пожалуй, ты прав. Переволновался я.
     -- Кулаки-то чего разбиты?
     -- Драться пришлось.
     -- С кем? С мусорами??
     -- Нет. Посадили  сначала с  сумасшедшим, но,  по-моему,  он косит. Всю
ночь по хате  на  мотоцикле  ездил.  С ним и повздорили.  Потом к спортсмену
перевели.Между прочим,  он  тебя  знает,  тебе от него привет. Артамонова из
альплагеря "Эльбрус" помнишь?
     -- Конечно.
     -- Это он. Удивился, что ты в тюрьме.
     -- А он почему на Петровке?
     -- Тоже  какие-то  большие  деньги, я особо не интересовался. Этапа  на
Украину ждет.
     -- Вот, Артем, и знакомые пошли. В общем, хорош делиться впечатлениями.
А то ты как первый день заехал. Чифирнем и в бой? Без тебя азарта нет.
     -- Согласен. А ты что, чифиришь?
     -- Нет, я вприглядку.
     И полетели масти перелетными птицами.
     Всемогущее время лечит. Сидя за письменным столом перед широким окном с
видом  на самый красивый на  земле  город,  держа  в руке "Паркер" с золотым
пером  и  описывая  тюремные  дела, ловлю себя  на том,  что  шире и светлее
представляются камеры,  в которых сидел,  настойчиво  чудится в них  дневной
свет и солнце.  А между тем, неправда  это.  Страшна и  неприемлема человеку
йотенгеймская тюрьма. Серьезная, господа, школа.
     Голодать оказалось  не так трудно, как ожидал, соблазна съесть что-либо
тайком не  возникало. Один  лишь  раз не удержался и положил  на  язык  одну
крупинку соли. Увидев,  как  я зажмурился от  удовольствия, Артем сокрушенно
покачал  головой и не сказал  ничего. С удовольствием вдыхая запахи, помогал
Артему резать колбасу, хлеб, чистить лук, что было вовсе не мучительно. Вова
несколько дней что-то  помечал в тетради, всякий раз глядя на  часы. Наконец
объявил мне:
     В среднем  за сутки, с учетом времени сна, ты выкуриваешь одну сигарету
за 12 минут. Это невозможно. Надо завязывать.
     -- Володя,  --  отвечаю дружелюбно, -- кому надо? Ты забыл: страсть как
люблю курить. Покурим?
     Вова только рукой махнул:
     -- Между прочим, на общаке с куревом вообще го-ляк.
     -- А я могу и не курить.
     -- Правда, что ли?
     -- Правда. Только не хочу. Обстановка не та.
     -- То есть?
     -- Воняет очень.
     -- Ты на что намекаешь?
     -- Володя, разве тебе так показалось?
     -- Ты сказал.
     -- Как есть, так и сказал.
     -- Не всегда нужно говорить как есть.
     -- Кто-то знает, когда?
     Такого рода  разговоры -- пример  тюремного скандала: основной  смысл в
подтексте, не  за что  ухватиться. А ошибешься --  беда. Но и в  этом случае
есть   выход:   демагогия   и   словоблудие.   Недаром  они  выручают   даже
государственных  руководителей.   Если  же  не  умеешь  пользоваться  такими
инструментами  --  не ошибайся. -- "Ты что, блядь, делаешь, собака!" -- орет
один арестант на другого. Оскорбленный  тут же возвышается  в самоощущении и
обращается к хате:
     -- Вы слышали? Он меня блядью обозвал.
     (А за это спрос.)
     Но обидчик невозмутимо говорит:
     -- За напраслину -- ответишь?
     (И за это тоже спрос.)
     -- Отвечу. Все до единого слышали, как ты меня обозвал.
     -- Я тебя не обзывал.
     -- А "блядь" говорил?
     -- Говорил. Для связки слов. А обзывать не обзывал.
     -- А за "собаку" ответишь?
     -- За то, что назвал тебя  по имени  доброго и умного животного? За это
спроса нет.
     -- Таким тоном только оскорбляют!
     -- Тебе показалось, братан.
     "Павлов!  На  вызов!"  Думал,  к  врачу.  Пятый  день го-лодовки, а  на
заявление  никакой  реакции.  Оказалось,  к  врачу,  но  другому. Где-то  на
следственном  корпусе оставили одного в пустой комнате  с чистым  деревянным
крашеным полом. Сквозь решетку  без ресничек льется свет спокойным солнечным
потоком, и так хорошо в тишине, что вспоминается детство. Даже курить взялся
как  будто  украдкой. И  очень  долго  никуда  не  зовут. Наконец вызвали  в
соседнюю комнату на "пятиминутку" -- предварительную судебно-психиатрическую
экспертизу. Среди вопросов, заданных мне психиатрами, особо  рассматривались
два: признаю  ли себя виновным,  и почему на тюремной карточке  стоит не  та
статья,   по  которой   мне  предъявлено   обвинение.   На  первый   ответил
отрицательно, на второй "не знаю". Косить не стал, хотя соблазн был. Видимо,
и без  того направят  на Серпы.  В  свое время успешно  удалось  откосить от
Советской Армии. Правда, далось нелегко. Два раза статья "годен к нестроевой
в военное время"  была  опротестована  призывной  комиссией, но  из больницы
имени  Кащенко, куда  направляли на  экспертизу,  я  возвращался  с победой.
Школьное увлечение психологией и  психиатрией дало некоторые знания и  такой
вот результат. Разумеется, справки  для  спортивных соревнований о  том, что
здоров,  я  брал  в  врачебно-физкультурном  диспансере, где медкомиссия  не
связана ни с поликлиникой, ни с  военкоматом. Дела давние, но тут,  конечно,
раскопали. Несмотря на  то, что  в психоневрологическом  диспансере по месту
жительства числюсь как выздоровевший (это в свое время настала пора получать
водительские   права),  --  никто  из   врачей  не   рискнет  утверждать  на
пятиминутке,  что я здоров, тем более что  редкого арестанта  можно  назвать
психически  здоровым,  если он  провел в Матросске или  Бутырке больше одних
суток. Лучше  послать на стационарную  экспертизу в  институт им. Сербского,
чем  брать  на себя  ответственность.  Получилось  иначе. Пришли  Ионычев  с
Косулей  и  ознакомили  меня   с  постановлением  о   назначении  экспертизы
("пятиминут-ки") (то,  что  она уже  состоял