ыдохнул пухлый, переходя от бешенства  к полнейшему
удовлетворению. --  Печень я люблю. -- При  этом в  руке у пухлого появилась
весьма серьезная заточка, и не заточка вовсе, а настоящий охотничий нож.
     -- И мозги люблю, -- продолжил, облизываясь, пухлый. -- На крытой  мент
в хату зашел, я его башкой об угол, череп разломил и, как  арбуз, сожрал! --
от  сладострастного  восторга  у  пухлого  потекли  слюни.  --  Вкусный  был
стукачок!
     --  Во-первых,  -- говорю, --  я не стукачок, а во-вторых,  моя  печень
невкусная.
     -- А ты почем знаешь?
     -- По том, что не стукачок.
     -- Да? Ладно, посмотрим, -- убрав за шконку заточку, сказал  пухлый. --
Вот сода в банке -- оттирай раковину.
     Повертев в  руках  пластмассовую банку,  я  задумался.  По  ходу,  хата
мусорская,  последствия  непредсказуемы. Надо  осмотреться, выиграть  время,
обдумать  положение. Хата покачнулась со  звоном,  мысль заработала  ясно  и
быстро.  Что случилось?! Да это  же был удар. В затылок. Сильно ударили,  но
чем-то мягким и упругим, как резиновым кулаком.
     -- Я тебе что сказал -- чисть раковину! -- зашипел за спиной пухлый.
     Ладно. Почищу. Убить тебя, сука красноглазая, я  всегда успею. А покуда
терпения хватит,  я  буду  терпеть. На  сколько хватит, увидим. Если суждено
всему закончиться здесь,  значит, так  тому и быть.  На продоле обозначилось
движение, в  кормушке мелькнул камуфляж, открылись тормоза, в камеру гуськом
зашли пятеро новеньких с воли,  что было очевидно по  их перепуганным лицам.
Один парень выглядел спокойным, и красноглазый обратился к нему:
     -- Ты какой раз в тюрьме?
     -- Второй.
     -- А эти пассажиры,  надо думать, первый, -- констатировал пухлый. -- А
ну,  брысь  отсюда! Чтоб вас  слышно не было! Поубиваю на  х..!!  --  вид  у
пухлого был кащенский. Народ сбился в кучу у тормозов.
     --  Не прикасаться  к  моему унитазу! -- заорал пухлый. -- На  проверке
чтоб духу вашего здесь  не было! Вы мне здесь и на х.. не нужны! А этого, --
злорадно указал на меня, --  я оставлю, мы с ним в особые отношения вступим.
Да, Абдулла?
     --  Да,  Коля,  посмотрим,  что  это за  товарищ  Сухов,  --  отозвался
молчавший до этого предположительно убивец.
     -- Снимай ботинки,  урод! -- заорал с трясущимися от ярости руками Коля
на  бледного  от страха  первохода. -- Они не твои, а  мои!  Поди, пятьдесят
баксов  стоят.  Ты,  сволочь, что,  такие  бабки  --  заработал?  Это  я  их
заработал! -- Парень стал спешно развязывать шнурки.
     -- Ну его, -- возразил Абдулла. -- Зачем тебе его ботинки. Впрочем, как
хочешь.
     Коля  метался по камере, готовый  растерзать того,  кто пошевелится. Но
никто не шевелился. Оттирая раковину содой, я размышлял. Надо уходить. А это
значит не что иное, как выломиться. Кем теперь ты будешь в своих  же глазах,
да  и в глазах  арестантов. Если это  больни-ца, то  здесь она и закончится,
далее сборка и, видимо, общак; Косуля скажет -- сам виноват, в лучшей камере
не удержался. Если оставаться, то нужно быть готовым остаться навсегда или с
тяжелыми последствиями;  тогда  Косуля скажет -- сам  виноват, что  не ушел.
Коля псих, и  его руками могут  сделать  все, вплоть до того,  что  я  стану
убийцей  или покойником. Сегодня, здесь и сейчас. Ты готов к  этому? Сейчас,
когда замаячил вдали свет свободы, когда появилась уверенность в победе -- и
где она теперь? А потом будешь рассказывать, как ты не выломился, а вышел из
хаты,  что  в два один  один беспредел, и  т.д., и  останешься  ты  навсегда
насекомым, которое когда-нибудь  на  свободе будет  рассказывать, как  мотал
срок  на Бутырке, скромно избегая  маленького неприятного  воспоминания. Вот
что такое мусорской ход, господа.
     Открылись тормоза:
     -- У вас все в порядке?
     -- Да, в порядке, -- отозвался тот, что второй раз на тюрьме. -- Пошли,
старшой, на сборочку. -- И молодежь как ветром сдуло на продол.
     -- Эй,  забери свои шлепацы! -- швырнул ботинки вдогонку Коля. -- А ты,
старшой, завязывай их  ко мне подселять.  Тебе же хуже будет, ты знаешь -- я
за себя не отвечаю.
     --  Все вышли? --  осведомился  старшой,  глядя на меня.  --  Есть  еще
желающие?  -- старшой  медлил и не  закрывал дверь. --  Я спрашиваю, кто еще
выходит.
     -- Ну, иди, -- обратился ко мне Коля. -- Иди, иди. Что ты стоишь?
     Старшой не сомневаясь ждал.
     Когда  тормоза закрылись, Коля стал молча ходить по камере. Минут через
десять, спокойным голосом:
     -- Ты не боишься?
     -- Нет, Коля, не боюсь.
     -- А если я тебя убью?
     -- Не убьешь.
     -- Почему?
     -- Не за что.
     -- А мне  не надо,  чтоб  было, за  что, --  Коля  ухватился резиновыми
пальцами за  ворот моей рубашки, одновременно наливаясь не злобой,  а именно
приходя в ярость, и замахнулся другой рукой для удара:
     -- Башку расшибу. -- И в это можно было поверить.
     Трудны  сомнения.  Принятое решение  все  упрощает.  Сказать, что  было
страшно? Нет. Было  сожаление, что все закончится столь банально, бездарно и
не   слишком  оптимистически.   Глядя  на  занесенный  кулак,   можно   было
предположить  два варианта сценария. Естественная реакция  или непротивление
злу  насилием.  Решение было такое: как  получится.  Время  замедлилось. Оно
всегда  замедлялось  перед  кульминацией  спарринга, т.е.  когда происходила
решающая сшибка -- две-три секунды, в течение которых получалось, что кто-то
победил.  Все  движения,  чужие  и  свои, в  эти мгновения становились как в
замедленном  кино, и  было  время  на  размышление,  выбор  действия. Каждая
тренировка,  а их было за неделю шесть, заканчивалась  двухминутным  боем. В
каратэ нет  весовых  категорий.  Когда  мне  однажды  достался  в  соперники
неожиданно тяжелый  по весу и жесткости каратэк, не  было  ясно, какую взять
тактику. Решение было  такое: как получится. Медленно  пущенная стрелой нога
соперника ударом майя-гири  достигла  цели: самой  болевой  точки  --  паха.
Собственные движения оказались на йоту медленнее, блок  гидан-барэ запоздал.
Так же  медленно стала появляться  боль. Еще одного мгновения хватило, чтобы
блок перевести в захват ноги соперника, пойти  на сближение, сделать  заднюю
подсечку  и --  замедленное  кино  оборвалось. Соперник со  стокилограммовым
грохотом  ударился спиной об пол, а я уже ничего не мог  с  собой сделать: в
непреодолимой ярости кулак врезался добивающим  ударом в упругий лоб лежащей
на полу головы. Способность продолжать бой  потеряли оба. Победитель не  был
определен.   Все   вспом-нилось   в  деталях.  Все   в  том  же  замедленном
пространстве, не выпуская из поля зрения все тело соперника, я  сосредоточил
существенную часть  взгляда  на  лице  Коли, не  фокусируя  внимания на  его
глазах, и отрешенно заметил ему:  "Все, Коля, хорош". Колина рука ослабла, и
время вернулось в обычный режим. Коля  куда-то боком стремительно двинулся к
решке, будто его оттолкнули, что-то поискал, не нашел и быстро заговорил:
     -- Виктор, сыграй с  ним в шахматы, на сто баксов,  а  ты, как там тебя
зовут  --  Алексей? --  ты будешь за дорогу отвечать,  у нас дорога только к
соседям  вправо,  и  за  котом убирать,  он  у  меня умный, я  его  воспитал
по-вольному,  он не знает, что такое тюрьма, вон тряпка около унитаза, он на
нее  ходит, и  не серди меня, это  может  плохо  кончиться, я прямой потомок
графа Орлова, меня  вся  больница  знает,  а вот ты кто такой,  чего  тебе в
тюрьме надо?
     -- Порядочный арестант, заехал случайно.
     -- Пассажир ты, а не порядочный арестант!
     -- Одно другого не исключает.
     --  Ишь наблатыкался. А что же  ты, порядочный  арестант, как настоящий
мужчина, не ударил меня в ответ?
     -- Ты, Николай, человек горячий. Я, наверно, тоже не  холодный, но быть
скорпионом в банке не хочу.
     --  Да? А где была твоя принципиальность  в жизни! --  стало  ясно, что
дуэль перешла в словесное русло.
     -- На месте. У меня с этим все в порядке.
     -- Врешь! Ты всю жизнь врешь!
     -- Нет, Николай, не вру.
     -- Врешь. Кем ты работал на воле?
     -- Много кем.
     -- Вот уже и врешь. Ты вообще не работал.
     -- Как тебе, Николай, будет удобнее.
     -- Как  мне будет удобнее? Это ты сам сказал. А  если мне будет удобнее
твою печень съесть?
     -- Ни в чем себе не отказывай.
     Коля повел глазами по  широкой орбите и вдруг за-думался. Это  открытие
сделал  давным-давно  один мой знакомый. Многолетняя  практика доказала, что
фраза  "ни  в чем себе не отказывай" задевает за живое  абсолютно  всех. Еще
одно  гипнотическое  ее  свойство --  она лишает  энергии.  Попробуйте  -- и
убедитесь сами.
     -- Так кем ты был по воле? Конкретно.
     -- Конкретно много кем. Например, учителем русского языка и литературы.
     -- Чего-чего?!
     -- Учителем русского языка и литературы средней школы.
     -- Это когда?
     -- Давно.
     -- В советское время?
     -- В советское.
     -- Это ты  учил  нас любить Родину и партию, когда  меня  на новогоднюю
елку не пускали за то, что я старовер? Когда я, глотая слезы, с улицы в окно
смотрел,  как  другие веселятся?  Это  ты  не  врешь?!  --  затушенный пожар
разгорался опять. -- Это не врешь ты, у кого не было и нет совести и чести?!
     --  С  совестью и  честью  -- это  несколько громко, Николай. Советская
практика  показала, с этим, думаю, ты  согласишься, что  как  раз  тот,  кто
говорит  о  совести  и  чести,  чаще всего не имеет  к  ним  отношения.  Мне
стыдиться  нечего, кроме  собственных  заблуждений,  а заблуждается  каждый,
кто-то  иногда,  кто-то  всегда.  Учителем  я  долго  не  был,  и чем-чем, а
заблуждениями советской  идеологии,  к счастью,  почти  не страдал. Так что,
Коля, здесь ты неправ.
     -- Я всегда прав, --  отрезал Коля, выслушав такое возражение почему-то
с явным удовольствием.-- Давай, садись к столу, посмотрим, что ты за игрок.
     -- На сто баксов, братан! -- активизировался Абдулла-Виктор.
     -- Нет. Без интереса. Или не играем.
     -- На сто баксов, я сказал.
     --- Нет. Ста баксов у меня нет. Играть не буду. Вот, хочешь,  баул могу
поставить, -- я притянул грязную, как у бомжей с помойки, сумку.
     --  Фу,  --  с  отвращением  поморщился  Коля,  достал  большой  чистый
полиэтиленовый  пакет,  протянул  мне, --  на,  возьми,  а  этот  выкинь  на
проверке. Гулять мы не ходим, а мусор вынести можно.
     -- Ладно, --  смягчился  Виктор,  -- если я  проиграю  -- выполняю твое
желание, ты проиграешь -- выполнишь мое.
     -- Хорошо, Виктор, как скажешь, так и будет.
     -- Я играю белыми.
     -- Давай,  Виктор, ни в  чем себе не отказывай. -- при этих словах Коля
заинтересованно обернулся в нашу сторону и чуть недоуменно улыбнулся.
     -- Где ж так давали, -- ответил Виктор-Абдулла и двинул пешку вперед, и
это бесповоротно означало, что я ступил на самую опасную тюремную стезю.
     Когда  белый   король   получил  мат,   Виктор   потребовал   исправить
случайность.  Когда он проиграл седьмой раз подряд, я  предложил прерваться.
Виктор согласился:
     -- Ладно, завтра продолжим. Куришь?
     -- Курю.
     -- А что весь день не курил?
     -- С вами покуришь. То знакомиться, то в шахматы. А то, может, и курить
нельзя?
     -- Можно. Кури. Николай не курит, я курю.
     -- Николай, ты не против, если курильщиков будет двое?
     -- Кури, кури. Тому, кто в хате убирается, в сигаретах отказать нельзя.
     --  Так, значит,  убираться мне  не только за котом.  Ладно, это я тоже
переживу.
     -- Как, Виктор, насчет желания.
     -- Мы же шутили, братан. Ведь шутили?
     -- А ты сомневаешься?
     К  вечерней  проверке  привычно захлопали  издалитормоза, застучали  по
решкам  и шконкам  деревянные молотки. Виктор  и я встали с руками за спину.
Вошедшего проверяющего Коля встретил сидя по-турецки на шконке под решкой.
     -- Почему не встаешь? -- зловеще спросил проверяющий.
     -- Не  хочу,  --  ответил Коля.  Проверяющий сделал  движение,  но  был
ухвачен за рукав вторым вертухаем:
     -- Оставь его, не надо, пусть сидит, я тебе потом расскажу. Кто выходит
из хаты? Ты выходишь? -- глядя на меня, спросил вертух.
     Я не ответил. Тот подождал, помялся у двери и закрыл ее.
     -- Николай, ты по какой статье заехал? -- поинтересовался я после столь
дивной картины.
     -- Людоедство.
     -- А ты, Виктор?
     -- У меня бандитизм и убийство, но это они не докажут.
     Наступило затишье, разгадывание кроссвордов, ужин, приготовленный Колей
из  совершенно нетюремных продуктов,  извлеченных из холодильника. Дискуссия
продолжалась почти вяло:
     -- А все-таки, что же ты мне не ответил на удар? -- сказал Коля.
     -- По воле разберемся.
     -- А если я тебя за такие слова ударю?
     -- То я не отвечу.
     -- Нет, Николай, -- решительно покачал пальцем Виктор. -- Нельзя. Я все
понял. Алексей -- это камень. Этот камень его и утянет на дно. Но не здесь.
     -- А мне до фонаря, -- без какой-либо горячности отозвался Коля, причем
красные глаза его постепенно сделались карими. --  Я все могу. У меня костей
нет в руках,  а я  могу делать  что угодно. Не веришь? Врачи  тоже не верят.
Рентген сделали, а все равно не верят.
     Оставалось только согласно кивнуть головой, нельзя
     будоражить больного.
     -- И полчерепа у меня из пластика. Меня когда в лимузине взорвали, была
груда мяса. Но у меня энергия такая -- я регенерируюсь.
     Я кивнул.
     -- Как ты думаешь, Алеша, может кисть человеческая работать без костей?
     -- Не знаю, Николай, тебе виднее, -- попытался уклониться я.
     --  А ты  попробуй, --  вкрадчиво сказал Коля, --  не  стесняйся, --  и
протянул мне руку: "Жми сильнее, щупай, ломай, не бойся".
     --  Я не  боюсь, -- холодея  ответил  я:  на ощупь  в  кисти руки кости
отсутствовали.  Медленно  закружилась   голова  в  страшных  предположениях:
сошел-таки с ума; гипноз; психотропные  препараты?.. Нет, ничего  подобного,
кажется, нет. Налицо факт: костей в руке нет.
     -- Я не  человек,  -- продолжал Коля.  --  Вернее, человек,  только без
ограничений.  Знаю  пять  языков, в  том  числе  язык  инков, денег  у  меня
одиннадцать триллионов долларов,  яхта, банк;  я могу  добиться всего,  чего
хочу.
     -- Почему же ты в тюрьме? -- поинтересовался Виктор.
     -- Я, как  настоящий мужчина, рожден для испытаний и  всегда  добиваюсь
своего.  Я  потомок графа  Орлова.  Смотри -- похож? --  Коля  повернулся  в
профиль.
     -- И правда, похож, -- соврал я.
     --  Вот, -- довольно согласился Коля. -- А  пацан  у меня умница, я его
воспитал, как человека. Куклачев мне в подметки не годится:  он к кошкам как
к  животным  относится.  А кот -- это воплощенная идея. Как человек. Мальчик
мой, иди ко мне, -- не меняя тона, позвал кота Коля. Задорный кот, весь день
носящийся по хате, летающий по  шконкам  и  неустанно  развлекающийся ловлей
тараканов, стремительно  оторвался  от своих  затей и оказался  на коленях у
хозяина.
     -- На, поешь, -- Коля дал ему с руки кусок мяса. --
     А теперь иди. -- Кот спокойно слез на пол и пошел по своим делам.
     Ужин закончился, разговоры утихли. Я лежал на нижней шконке и размышлял
о  многообразии  мусорского  хода. Через несколько  часов  Коля обратился  к
Виктору:
     -- А ведь Алеша мне не верит. Я видел, как он  мне не  поверил, когда я
сказал,  что  кот  приносит мне  брошенную  палочку.  Придется  пожертвовать
веником. Леша, оторви  от веника несколько  прутьев, нарежь десяток палочек.
Вот, ножик возьми.  -- Я аккуратно взял нож так, чтобы не остались отпечатки
пальцев, и сказал, что обойдусь без него.
     -- Не верит, -- подтвердил Коля.
     Приготовленные палочки я  отдал  ему, а  он  тут же про них  и забыл, к
моему душевному облегчению; совершенно не хотелось выслушивать, что кот не в
настроении или устал. Более всего устраивало отсутствие приступов психопатии
в хате. Разговор ушел в  дебри, в которых имели место философия вперемешку с
фантастикой и элементами шизофрении и интерес к тому,  сколько у меня денег,
знаю  ли  я кое-кого из  Минфина, братвы  и  т.д.  Коля  оказался  верующим,
субъективным идеалистом крайнего толка, похлеще чем  Беркли, и,  быть может,
действительно не человеком.
     --  Смотри,  -- поменял  тему  Николай.  --  Пацан, принеси-ка  мне эту
палочку, -- обратился  он  к  коту  и бросил  кусок  прута  к  тормозам. Кот
сорвался  с места  и, урча и  улыбаясь,  пришел  назад  с палочкой  в зубах.
Подошел к Виктору, поднял морду, потом ко мне,  поступил так же,  после чего
пошел к Николаю.
     -- Правильно, молодец, Вите  показал, Алеше показал, теперь отдай папе,
-- кот почтительно положил палочку перед Николаем.
     -- Как зовут кота? -- спросил я.
     -- Никак. Кот. Он рожден свободным и в имени не нуждается.
     Палочки Коля  швырял на шконки, под шконки, на подоконник под решеткой,
и  кот исправно их приносил. Если Коля говорил,  что  добычу  нужно показать
только Виктору или мне, кот так и делал. И так далее. Коля передал мне  один
прут  и предложил поговорить с котом. Брошенный мной прут кот принес, но, не
взглянув ни на кого,  -- Николаю. Засыпая, я  был  склонен предполагать, что
если не разума, то рассудка все-таки  лишился.  Частичное подтверждение тому
явиться не замедлило. Лежа на спине, я подумал, что ученый кот может затеять
игру со мной,  залезет под шконку и из-под нее цапнет меня когтями за правый
глаз. Поэтому я закрыл правый глаз ладонью и попытался заснуть. Не  удалось.
Потому  что  вскорости  по  ладони, закрывающей  глаз,  настойчиво застучала
из-под шконаря упругая кошачья лапа. Йод в хате был.
     Более длинных тюремных суток до сих пор не было.
     На другой день вызвали к врачу, и сомнения рассеялись: это больница.
     --  Какие  лекарства  от  головы  принимали  на  воле?  --   приветливо
осведомилась женщина в белом халате.
     -- Циннарезин, кавинтон.
     -- Циннарезин  у нас есть,  --  обрадовалась женщина и не  без гордости
открыла створку шкафа, где на полке лежали зеленые упаковки лекарства.
     -- У врача был? -- спросил Коля. -- Чему так радуешься?
     -- У них есть циннарезин, это то, что мне нужно.
     -- У них есть нужное тебе лекарство, и они тебе его дадут? -- глядя как
на психически нездорового переспросил Коля, стараясь убедиться, не ослышался
ли он.
     -- Да, именно так.
     -- Ты в это веришь? -- лаконично усомнился Николай.
     После  того, как в  течение нескольких дней Виктору, Коле  и  мне раз в
сутки передавали "лекарства", а именно по одной таблетке глюконата кальция в
день  каждо-му,  несмотря  на  то,  что,  например,  заболевание  Виктора --
сломанное ребро, --  стало понятно,  что в  Бутырке  в  среднем  по больнице
температура нормальная. Заглянула в кормушку главврач и передала Коле цветок
в маленьком горшочке:
     -- Глядите за ним, а то завянет.
     -- Не завянет. Мы в ответе за тех, кого приручили.
     -- Кто это сказал -- знаете?
     -- Конечно. Маленький Принц Лису.
     Тетенька улыбнулась, кивнула и ушла.
     Ха-рошая х...., как говорил один мой знакомый...
     Пошли в баню. -- "Ты там поаккуратней, старайся кожу  не  повредить, не
поскользнись ненароком, а то ходишь скрюченный  как саксаул. Там и спидовые,
и тубики, и гепатитчики моются. А то и менингит бывает. Это вообще смерть на
месте.  Мыться будем  сколько  хотим,  но  стирать  вещи  лучше  в  хате  --
безопаснее" --  наставлял  Коля.  В  банный  день  обитатели  больничных хат
пересекаются на продоле и в самой бане. Завидев Николая, некоторые арестанты
вжимали голову в плечи,  а некоторые уважительно  приветствовали, а он шел с
тростью(!) прихрамывая и надменно смотрел вперед:
     -- Сегодня опять два один три не вышла в баню. Ничего, я их достану.
     Когда  на решке идет разговор, нельзя  ругаться, оскорблять, глумиться,
решка  -- это  дорога голосом, а  дорога  -- это  святое,  но  иногда  народ
с