ывают,  что  все в  порядке,  ничего  особенного  не
происходит, и стараются дать  мне возможность стоять посвободнее; предложили
обезболивающие  таблетки,  конфеты. Оба, говорят, заехали за  наркоту,  но у
обоих  на лицах написано,  что  они на работе. Хотя поверить, что сюда могут
быть командировки,  трудно. Рядом  происходит  ссора, гул опасно  сгущается.
(Алан и Гоги подвигаются и, сомкнув плечи, отгораживают меня от ссорящихся).
Бритый хохол продвигается  в сторону  решки и, возвратившись, сильно бьет по
голове сверху  вниз своего оппонента. Сразу вокруг них образуется  свободное
пространство.
     --  Але,  вокзал! Вы, двое,  подойдите.  --  Под  решкой  оживление,  у
тормозов тишина. Оба послушно пробираются к  дубку. На нижней шконке у решки
спокойный парень  распоряжается выключить телевизор и негромко, через дубок,
задает вопрос:
     -- Ты его ударил?
     -- Конечно!
     -- Обоснуй.
     --  Слава,  да он  же меня  дураком назвал!  Все  слышали, -- убежденно
говорит хохол.
     -- Я не слышал.
     -- Другие слышали!
     -- Кто  другие?  -- Слава  говорит тихо, почти отвлеченно. --  Леха, ты
слышал?
     -- Нет, я не слышал, -- с удовольствием прикуривая,
     говорит  парень  с  шконки  напротив, тот,  что  лазит  на решку. Слава
обращает взгляд  к тормозам,  в его неопределенного цвета  глазах  прочитать
ничего нельзя.
     -- На вокзале. Кто слышал?
     Тишина.
     -- Ты, -- говорит Слава пострадавшему, -- называл его дураком?
     -- Я не помню точно...-- мнется пострадавший.
     --  Так.  Я не слышал. Леха  не  слышал. На вокзале  никто  не  слышал.
Значит, ты врешь?
     -- Я -- вру?! -- задохнулся хохол.
     -- Значит, сознаешься...
     -- В чем сознаюсь?
     -- Что врешь. Ты только что сказал. Твои слова: "Я вру".
     -- Я не сознаюсь! -- хохол разгорячен, но тверд и убежден.
     -- Значит, врешь и не сознаешься?
     -- Я не вру!
     -- Так не врешь или не сознаешься?
     -- Не  вру  и не сознаюсь!  Слава,  я запутался! Но это правда: он меня
дураком назвал.
     -- Запутался или попутал?
     -- Да, попутал! Ты же понимаешь!
     -- Понимаю, когда вынимаю. Леха, что скажешь?
     Леха, серьезно обдумав вопрос:
     -- Кто пиздит, тот пидарас?
     -- Конечно! -- хохол явно хочет угодить, но Леха непреклонен:
     -- Значит, ты пиздишь?
     -- Почему? -- парень начинает бледнеть.
     -- Потому что ты сказал, что попутал, врешь и не сознаешься.
     -- Я этого не говорил.
     -- Значит, мы со Славой пиздим?
     -- Нет, вы со Славой не пиздите.
     -- А кто пиздит, тот пидарас?
     Хохол едва не плачет:
     -- Мне смотрящий разрешил.
     С верхней шконки слезает до этого  молча наблюдавший за хатой мужчина в
спортивном костюме,  с  рукой без двух  пальцев, присаживается  за  дубок и,
глядя в упор на хохла темным каменным взглядом:
     -- Что разрешил?
     Хохол в отчаянье:
     -- Володя, ты же сам сказал!  Я говорю -- что мне делать? А ты говоришь
-- дай ему по голове.
     --  А  если я  скажу  тебе  повеситься?  Ты  в  курсе,  что  на  тюрьме
рукоприкладство запрещено?
     -- Володя, я не хотел...
     Слава сочувственно:
     -- Не хотел, но ударил. Наверно, немного хотел?
     -- Немного -- хотел.
     -- Значит, пиздишь,  -- подвел итог Леха. -- А кто  пиздит, тот пидарас
дырявый. Значит, ты дырявый?
     -- Нет!! Я не дырявый.
     -- А доказать сможешь?
     -- Как?
     -- Да просто: сядь в тазик с водой. Если пузыри пойдут, значит дырявый.
Если нет -- обвинение снимается. Сядешь в тазик?
     -- Сяду! -- твердость вернулась к хохлу.
     В тишине Леха скомандовал:
     -- Тазик на середину!
     Пластиковый  тазик  с  холодной  водой  появился тотчас.  С  убежденной
решимостью  хохол спустил  штаны и  уселся  в  таз,  расплескав воду, и, уже
спокойно, сказал: "Я -- не дырявый".
     -- А ты погоди, -- тоном  эксперта  возразил Слава, --  не  гони волну.
Сейчас  посмотрим. Да где ж увидишь, воды мало, надо подлить. Воды сюда!  Ты
по воле-то кем был?
     -- Футболистом.
     -- Ну, вот -- футболистом. А он дураком тебя назы-
     вает... Сейчас мы тебе  водички дольем. Если пузырей  нет, то  и базару
нет -- оправдан.
     Хата  взорвалась хохотом  и  криками: "Дырявый! Пузыри!  Дырявый!"  Все
завыло, заулюлюкало, запрыгало и закачалось: "Дыря-а-а-вый!"
     -- Кормушка!! -- перекрывая всех, заорал цыган. -- Васю держите!!
     Звякнула и откинулась кормушка, рожа вертухая вперилась в нее:
     -- Это что у вас?
     -- Ничего, старшой! Все нормально! -- раздались голоса.
     --  А ну,  расступись!  Живо, я  сказал!  Хотите  резерв? Что  это?  --
посередине, голой задницей в тазике, горестно сидел футболист.
     -- Ничего особенного, старшой, -- объяснил смотрящий. -- Купаемся.
     -- И все?
     -- Все.
     -- Тогда гулять! -- кормушка захлопнулась.
     --  Дело  передается в  суд,  -- объявил  Слава.  -- Судебное заседание
состоится в прогулочном дворике. Явка обязательна.
     Камера  пришла  в  движение, из угла между тормозами  и ближней шконкой
разобрали  гору  курток,  под  которой обнажилась  чугунная  вешалка.  Через
несколько минут, вся одетая, хата ожидала прогулку.
     По одному,  из хаты на продол, на лестницу, мимо вертухаев, наверх,  на
крышу, в прогулочный дворик, в бетонную камеру, не намного большую, чем хата
228, где  вместо потолка решетка, а  над  ней небо, то самое,  упоминаемое в
шутках, небо  в клетку, серое, сырое и  недоступное. Здесь можно ходить, что
несколько  человек  и  делают,  остальные  расположились на  корточках,  как
зрители перед артистом -- многострадальным ответчиком.
     -- Встать, суд  идет,  -- объявил Слава, и  все встали,включая  Леху  с
литровой  кружкой чифиру в одной руке  и Васей в  другой. -- Прошу садиться,
кто  желает;  кто не  желает  -- присаживаться. Слушается дело по  обвинению
гражданина -- как  фамилия? Доценко? -- гражданина Доценко  -- в том, что он
дырявый; данный факт установлен предварительным следствием.
     -- Я не дырявый, -- затравленно возразил хохол.
     Каменный взгляд смотрящего зловеще похолодел:
     --  В тазик  садился?  Пузыри шли?  Что  молчишь? Порядочному арестанту
всегда есть что сказать. Я задал вопрос.
     -- Шли. Но я не виноват.
     -- Но пузыри были?
     Футболист свесил голову.
     Прихлебнув чифиру и передав кружку дальше по кругу, включился Леха:
     -- Может, ты за собой что-нибудь чувствуешь?
     -- Нет, не чувствую.
     -- Чего не чувствуешь? -- это уже Слава.  -- Не чувствуешь, как  пузыри
идут?
     -- Да.
     -- Подсудимый признался, что не  чувствует, когда  у  него идут пузыри.
Есть подозрение  в неосознанности совершенного преступления.  Подсудимый, вы
осознаете тяжесть совершенного вами преступления?
     -- Я не виноват!
     Смотрящий (доброжелательно):
     -- Но пузыри были? И ничего за собой не чувствуешь?
     -- Не чувствую.
     Леха (обличительно):
     -- А пузыри?
     -- Это не я.
     Слава (заинтересованно):
     -- А кто? Кто в тазик садился?
     -- Кто-то положил в воду таблетку.
     -- Какую таблетку?
     -- "UPSA".
     -- Подсудимый бредит. У какого пса?
     -- Это аспирин. "Aspirin UPSA". Шипучий.
     -- Где ты его взял?
     -- Я не брал. Мне подбросили!
     -- Никогда не брал аспирин?
     -- Никогда.
     Леха:
     -- А кто пиздит, тот пидарас? Никогда ни у кого не брал аспирин "UPSA"?
     -- Нет, вообще, конечно, брал, но не сегодня.
     -- Значит, вообще у пса брал, но не сегодня?
     -- Да.
     Смотрящий:
     -- Подсудимый признался, что брал у пса. Часто брал?
     -- Мне подбросили.
     -- Я интересуюсь, часто брал?
     -- Нет, не часто.
     Слава:
     -- Подсудимый неоднократно признался, что брал у пса, но не  часто. При
этом утверждает, что не  чувствует, как у него идут пузыри. У какого  пса ты
брал, но не часто? У одного или нескольких?
     Судя  по задрожавшим  рукам футболиста,  до него  наконец-то  дошло. Не
поднимая головы он молчал.
     Леха погладил Васю:
     -- Хороший кот! Хороший Вася. Подсудимый, Вам предоставляется последнее
слово.
     -- Я не виноват...
     -- Та-а-а-к. А что скажет прокурор? В какой палате у нас прокурор?
     Слава:
     -- Надо выслушать адвоката.
     Леха:
     -- А в какой хате адвокат?
     Смотрящий:
     -- Подсудимый, ты что-нибудь понял?
     -- Да...
     Если  кто-нибудь  позволит  себе так обращаться  со мной, это  кончится
плохо. Сразу. И, вероятнее всего, -- для меня. Почему они улыбаются. Что это
-- забава зэков или улыбка людоеда. Что будет дальше. Говорят то ласково, то
как  палачи.  Скорпионы.  Сволочи. Эти  трое. Остальные  -- подлое быдло. За
этими  мыслями я и не заметил, что, как раненый волк, один хожу взад-вперед,
остальные участвуют в заседании.
     --  Подсудимый, что ты  понял?  -- голос  смотрящего  смягчился. --  Ты
понял, что на тюрьме рукоприкладство не приветствуется?
     -- Да!  -- выдохнул  с  надеждой хохол. --  Я больше не  буду. Простите
меня!
     -- Бог  простит. А  вот как прокурор?  Так в какой хате у нас прокурор?
Ладно, с этим адвокат разберется. В тазик -- зачем садился?
     -- Чтобы доказать.
     -- Что доказать?
     -- Что я не дырявый.
     -- Ну, и доказал? По-другому не мог?
     -- Вы же сами сказали.
     -- А если б тебе сказали повеситься? Еще в тазик сядешь?
     -- Нет, не сяду.
     -- А зачем садился? Порядочный арестант в тазик не сядет.
     -- Володя, а что я мог сказать?
     Слава:
     -- Да что угодно. Знаешь, что я сказал бы?
     -- Что?
     --  Тому, кто мне предложил бы сесть в  тазик,  я бы сказал: "Я сяду  в
тазик, если ты мне в х.. дунешь, чтоб пузыри пошли". Понял?
     -- Понял.
     Смотрящий:
     -- Мой совет: не забудь, когда на общак съедешь.
     Все встали  и сразу забыли  хохла. Какой-то цыган громко  обратился  ко
мне:
     -- Тебя как зовут?
     -- Алексей.
     -- Погоняло есть?
     Опять погоняло...
     -- Нет.
     -- Будет. Богатырь Алеша Попович. Согласен с таким погонялом?
     -- Сам ты попович, -- отвечаю на всякий случай.
     -- Я тебя чем-то обидел?
     -- Нет. И надеюсь, это взаимно.
     -- Тогда просто Богатырь. Согласен?
     -- Просто оставь себе.
     -- Хорошо. -- Богатырь?
     Желая как-то прекратить этот диалог, молча поднимаю и опускаю руку.
     -- Верно!  -- одобрительно кричит цыган, как Коля Терминатор в ИВСе. --
Больше дела, меньше слов!
     Так  я  узнал,  что  такое погоняло и значение  сделанного мной  жеста.
Заскрипела дверь, заглянул  вертухай: "Домой!"  Это значит в  хату, ибо, как
утверждает братва,  тюрьма -- наш общий дом. В хате вновь прибывших, включая
меня, по очереди, по двое-трое,  позвали к решке,  к смотрящему (где  ж было
мне тогда  знать,  что  смотрящих  на спецу не бывает),  предложили сесть за
дубок. -- "Ну,  что я  вам  могу сказать, -- серьезно  начал  Володя.  -- Вы
заехали на централ Матросская Тишина,  на Большой спец. Есть еще  корпус ФСБ
-- Малый спец, общий корпус, больница, туберкулезный корпус,  хозбанда живет
отдельно.  Тюрьма перегружена, рассчитана на  полторы тысячи человек, сейчас
на  тюрьме  восемь  тысяч.  Самое  тяжелое  положение на общем корпусе.  Вам
повезло, Вы попали в одну из лучших камер Большого Спеца и  централа вообще.
Я в хате смотрящий за положением, зовут  меня Владимир,  можно  Володя;здесь
обычно по именам: лагерный  пацан считается до  шестидесяти. Сижу почти год,
статья  тяжелая  --  контрабанда,  от  семи  до  двенадцати лет.  Тюрьма  на
воровском  положении,  на тюрьме  Вор,  Багрен Вилюйский. За Большим  спецом
смотрит Измайловский. К ним можно обращаться по серьезным вопросам. С десяти
вечера до шести утра работает  дорога,  вот дорожник  -- Леха.  Если  хотите
отписать знакомым,  подельникам, отдавайте малявы  ему, он  отправит.  Можно
пустить  поисковую  по  всему   централу,  если  хотите  кого-нибудь  найти.
Поисковая пройдет всю тюрьму, даже тубонар и больничку. В отдельных случаях,
если  есть  серьезные основания, можно  найти  дорогу и  в карцер, и  даже в
корпус  ФСБ.  В  малявах  советую  лишнего  не  писать,  бывает,  их  мусора
перехватывают, да и  вообще неясно, через какие хаты они проходят. Работа на
Дороге  ответственная,  запала  быть не  должно, особенно  если  идут важные
сообщения, например Воровской Прогон.  Кроме того, на этой половине решаются
вопросы, о которых вам лучше и не знать. Поэтому передвигаться по хате можно
до дубка, дальше не надо. Если  что важное, можно обращаться ко мне, к Славе
и Лехе. В камере собирается общее. С камерного общака уделяется на тюремный,
с тюремного греется тубонар, больничка, карцер.  Если кто получает передачу,
по  желанию, может передать часть на  общее.  Когда дорожник на решке, шнифт
должен быть  забит, поэтому тот, кто  ближе к  тормозам, должен сразу  после
команды встать  так, чтобы его закрыть.  От  нас идет БД (Большая Дорога) со
всего корпуса на больничку, это особая ответственность. Если вертухай увидит
дорожника на  решке и дорожник попадет под  раздачу, отвечать будет тот, кто
стоит ближе всех к шнифтам. Петухов в хате нет, под хвост никто не балуется:
можно чифирить, докуривать  за соседом. На сборке,  когда пойдете на вызов к
адвокату или следователю, за незнакомыми докуривать не  надо. Петухи сами не
представляются,  а информация по тюрьме расходится  быстро. Когда  иде-те на
дальняк, сразу пускайте воду, кран отворачивайте и закрывайте до конца. Если
кто-то  ест,  лучше подождать  или попросите прерваться;  это  на  общаке не
важно, там столько народу, что никто не  обращает внимания, а  здесь строго.
Все  конфликты решаются здесь, у решки. Беспредела в хате нет. С футболистом
-- не принимайте всерьез. Вольные посылания забудьте.  За это жесткий спрос.
Речь  должна быть выдержанной и  понятной, иначе можно  оказаться в  трудном
положении.  Живем  мы, в  основном,  семьями по три-четыре  человека. Каждая
семья сама питается, семейники поддерживают друг  друга. Общайтесь, может, с
кем найдете общий язык, и вас возьмут в семейку. В общем, сами смотрите, что
к чему, интересуйтесь у тех, кто сидит долго. Пока все. Потом поговорим еще.
Вопросы есть?"
     Вопросы, конечно, есть. Как можно  круглые  сутки сидеть или лежать  на
шконке,  как можно до  бесконечности стоять у тормозов, где несусветный гам,
сырость и вонь, хотя и  работает  вентилятор. Здесь, у решки, даже как будто
дышать  можно, а  там?  По  какому  признаку у  решки  каждому по  шконке, в
середине по месту на двоих-троих,  а  у тормозов одна шконка на  десятерых и
спать  нам  по  очереди, по два  часа каждому. Чем здесь  питаются,  если на
вопрос, заданный  в окошко: "Баланду будете?"  -- последовал ответ: "Сам ешь
свою баланду!"  Тем не  менее, некоторые  передали  свои  шлемки,  в которые
баландер налил такой гадости, что сразу стало понятно: это есть можно только
под угрозой голодной смерти. И  что нужно, чтобы не попасть на общий корпус.
Есть  ли вероятность,  что  окажут  медпомощь. Много  вопросов. Только не  к
спеху. Главное -- все это скоро закончится, не  может  не  закончиться; если
человек не виноват,  не могут его долго  держать в таких условиях. А пока --
упереться рогом и держаться. -- "Нет, -- говорю, -- вопросов нет". Некоторое
облегчение  принесла возможность сидеть  по очереди на первой нижней шконке:
один  спит, а  четверо  сидят с краю. На верхнихместах -- только по  одному.
Точно: вокзал. Все шконки застелены бельем, а на этой только грязный матрас.
Впрочем, антисанитарной обстановку назвать  нельзя, все  стараются соблюдать
чистоту и,  если  так можно выразиться,  порядок. По стенам  наклеены разные
коробочки для  мелочей, у решки есть клееная полка с книгами, около раковины
под  электрической розеткой картонная полочка для кипячения воды, под дубком
подвесное полотнище с ячейками для посуды -- парус; вентилятор над тормозами
погружен  в  самодельный  картонный  тубус,   веревочные  растяжки  устроены
оптимальным образом,  картинки на  стенах и  потолке подобраны  не случайно,
бросается в глаза  одна: сфинкс и  призыв "не  бояться страха". На картинках
много  надписей.  Закрываю  глаза, загадываю  на будущее.  Открываю,  наугад
останавливая взгляд на одной из них. "Все будет  так,  как мы захотим сами".
Да, наверно, все-таки хотел... Если бы не такое количество народу, то вполне
терпимо, но,  говорят, эта хата не надолго,  переведут  на общак,  о котором
рассказывают страсти. Но мне-то что до того, не пройдет  и  месяца, как меня
отпустят;  Россия, худо-бедно,  а  стремится  в цивилизованный мир;  понятие
презумпции  невиновности  уже  несколько лет  как перестало  удивлять людей;
поменялся  один  из  важнейших  принципов  в  жизни  общества:  раньше  было
запрещено  все, кроме того,  что  разрешено, теперь же разрешено все, что не
запрещено. Так что ничего. Голова  болит,  спина, но опять-таки  не умер, не
умру и потом,  главное --  рогом, рогом упереться. Покрепче.  Однако  что-то
непросто  упираться.  Вон  уже  Алан  на  пальму  взгромоздился  (что значит
общительность), а мне ждать своих двух часов сна, и сколько еще? Не потерять
бы сознание. Да нет, не потеряю, не должен. Гоги рядом тоже несладко, а  все
с расспросами, ненавязчиво, но тянет  за язык. Ладно, Гоги, слушай, коли так
интересно, чем я занимался на воле. Я тоже развлекусь воспоминанием.
     1987  год.  Чемпионат  Москвы  в классе  техническисложных  восхождений
проводился на базе альплагеря  "Ала-арча" в Киргизии.  Позади тренировочные,
плановые, контрольные восхождения. Соревновательный объект --  пик Свободная
Корея, северная стена. Комбинированный маршрут высшей категории трудности по
практически  отвесной  стене,  почти  не освещаемой  солнцем,  -- объективно
опасен (камнепады, ледопад). Пройти маршрут -- значит занять призовое место.
Накануне  восхождения вдруг в августе  наступила зима.  В  базовом лагере на
зеленую траву и цветы выпало столько снега, что  некоторые палатки порвались
под  его  тяжестью.  Посовещавшись, пришли к выводу,  что снег  на  стене не
помеха, все равно не  задержится, а лавины  с предвершинной шапки через нас,
надо полагать, перепрыгнут. Опять же на морозе меньше вероятность камнепада.
Скалы холодные, натечный  лед -- это неприятно, но зима  -- она и есть зима,
не только же летом ходим в горы.  Категория трудности, если не формально, то
фактически, повышается на единицу, но так  представим,  что дело  происходит
повыше, скажем на  Памире. Правда, это уже был бы высотно-технический класс,
но что  с того --  все согласны:  идем. В первый день  выйдет  одна  связка,
навесит  веревки  настолько  высоко,  насколько сможет  пройти,  спустится в
базовый лагерь, а  на следующий  день по "перилам"  поднимется вся команда и
продолжит  штурм с  ночевками на  стене. Приятно  спать  в палатке,  сколько
хочешь, а проснувшись, выглянуть наружу, смотреть  на падающий снег, курить,
сознавая,  что у Марата и  Аркадия сейчас нет опоры  под  ногами, а ты самым
комфортабельно-свинским  образом  можешь  лежать, как хочешь,  на спине,  на
боку, на животе. Дарит альпинизм и такие простые удовольствия. Чтобы оценить
свободу,  нужно ее временно  лишиться. Как раз завтра  и  лишишься,  поэтому
каждая минута сегодня --  удовольствие. Не торопясь одеться, разжечь примус,
сделать чаю, пойти к друзьям в соседнюю палатку. -- "Зачем мы ходим в горы?!
--  восклицает Валера. -- Это,наверно, как  раньше  на войну ходили". Валера
доволен: он не в команде, ему завтра наверх не идти. Зря радуешься,  дорогой
товарищ, ты -- в спасотряде, и если с нами что приключится, полезешь вслед и
хлебнешь по самое некуда, спасая нас. Валера сам знает это, а потому вдвойне
желает нам удачи.
     Каждый  раз  перед  сложным  восхождением   хочется,  чтоб  нашлась  не
зависящая от тебя причина для его отмены. Уверен,  такое желание, осознанное
или  нет,