ась, не смутило обоих), а заодно
ознакомили  с  постановлением  этой экспертизы: "Установить  вменяемость  не
представляется  возможным.  Направить на стационарную  экспертизу в институт
имени Алексеева" (переименованная больница Кащенко). Редчайший случай, когда
больница берет ответственность на себя.
     Врача,  председателя комиссии  на  пятиминутке, я помню. Хорошо  помню.
Когда решался вопрос, служить  ли мне в  Советской  Армии, она спросила меня
(сколько лет назад это было...), хочу  ли я в  армию. Тогда,  почувствовав в
ней нечто нормальное и разумное, я сказал: "Вы знаете, нет. Я хочу учиться".
-- "А  Вам не помешает статья?"  --  "Нет".  Далее, здесь же,  при мне,  под
смущенные улыбки членов комиссии, она  объявила, что  данные,  полученные  в
результате  стационарного обследования, не позволяют мне служить в Советской
Армии в  мирное  время;  только  в военное. И  вот мы встретились вновь. Она
меня,  наверно,  не   помнит.  Тогда  она  была  моложе.  Одним   словом,  я
почувствовал,  что  мой  вопрос  решен.  Чем гнить  в  тюрьме,  лучше  стать
невменяемым. В этом случае уголовное преследование прекращается, назначается
принудительное лечение (а это,  в случае  экспертизы в Кащенко,  --  там же,
т.е. почти что  на вольной больнице), и через полгода я выйду на свободу под
надзор   врача    по    месту    жительства.    Методику    психиатрического
освидетельствования в Кащенко я знаю хорошо. Практически не напрягаясь  и не
строя из  себя сумасшедшего, выдам все,  что  нужно для диагноза. Можно МДП,
можно  вялотекущую. Вторая проще и ближе мне по духу, если руководствоваться
шкалой Кречмера. Выздороветь тоже не составит труда.
     "Все, идите, Павлов, -- закончила женщина наш разговор, -- нет, стойте.
К прокурору  обращались?" -- "Да". -- "И  что?" -- "Ничего. Тишина". -- "Как
долго  будете  голодать?"  -- "Сколько смогу". -- "Хорошо,  идите".  --  "До
свиданья". -- "До свиданья".
     "Я  обязательно  выйду  отсюда"  --  говорил я  себе,  куря  сигареты и
вспоминая столь необычную  встречу.  Видимо,  есть  люди,  которым  не нужны
доказательства, потому что у них есть глаза.
     -- У врача был? -- поинтересовался Вова.
     -- Да.
     -- Что нового?
     -- Ничего. Все старое.
     -- Ты думаешь, тебе  кто поверит,  что ты умереть хочешь? Тебе не дадут
умереть. Чего ты хочешь добиться голодовкой! Не надо пыль в глаза пускать.
     -- Володя, давай по порядку. Первое: умереть не есть моя цель. Моя цель
жить.  Второе:  если  мне  не  дадут  умереть,  это  будет  кстати.  Третье:
голодовкой я  хочу  добиться  соблюдения  закона.  Четвертое:  в  отличие от
некоторых  арестантов, мои слова не расходятся с делом; если в хате найдется
хоть один, кто считает иначе, -- пусть обоснует.
     Володя  задумался. Наверно, нелегко  ему согласиться,  что правду можно
говорить вслух.
     Неожиданно ушел  на волю пожизненный арестант -- кот Вася. Сошел с ума.
Стал гадить где попало, рычать по-собачьи и бросаться  на людей. Как будто в
него вселился бес. Зрелище, поначалу смешное, стало жутковатым. С Васи сняли
ошейник, и за  пачуху сигарет вертухай отнес Васю на улицу.  Иной ценой Васе
никогда не удалось бы освободиться.
     Шел седьмой день голодовки. Глубокой ночью, когда мы с Вовой  и Артемом
резались в карты, а Слава отключился, наглотавшись колес, Валера, замученный
сторожевой  бессонницей,  воздел  руки  и  в  тоске  воскликнул:  "Ничего не
понимаю! Голодает. На прогулку ходит. В карты играет. Смеется. Курит"...
     --  А  он  вечный,  -- оторвавшись от игры, позлодействовал  Артем.  --
Ложись спать, Валера, не гони.
     Утром   началась  и  долго   продолжалась   спокойная,  полная  намеков
перебранка Вовы  со Славой. -- "Шила вмешке  не утаишь" --  говорил Вова. --
"Не надо думать, что ты самый  умный" -- отвечал Слава.  -- "С  сегодняшнего
дня, Слава, -- примирительно сказал Вова,  -- я  буду жить отдельно, и ты ко
мне, пожалуйста, не  обращайся. Забери  свои продукты из моей коробки  и  --
расход". Слава молчал. Много прошло времени, прежде чем он  спросил:  "Вова,
ты  пошутил?" -- "Нет, Слава, я  сказал". Прошло еще больше времени, и Слава
снова   подал   голос,  прозвучавший   неожиданно   жалко,   напоминая   тон
Максима-петуха,  когда тот  плакал  у  тормозов и просил  дать ему "покушать
сала":
     -- Вова, и я больше не смогу пользоваться твоими продуктами?!
     Вова не ответил.
     Тягучий тюремный день прошел  под знаком  размолвки между ними.  В хате
установилось затишье, изредка  прерываемое Володиными отповедями. -- "Я тебе
разрешал брать пепельницу? -- грозно  спрашивал Вова вжавшего голову в плечи
Диму-убийцу. -- Три дня тебе сроку, чтоб вернул мне такую же. Где взять? Где
хочешь. Пиши  малявы, договаривайся с баландером.  Три дня тебе, и ни минуты
больше.  Почти  все  в  хату  занес  я.  Ты  что-нибудь  сделал  для  хаты?"
Дима-убийца  испуганно  хлопал  глазами  и  даже  не  пытался  подтянуть  до
отвращения низко сползшие штаны. Найти  такую  же  стеклянную банку,  как он
разбил, ему не под силу. -- "А ты, сукотина, что здесь делаешь, твое место у
дальняка" -- закипел Вова и, не удержавшись, ударил Максима  локтем в грудь.
Петух полетел  в угол.  --  "Кто тебя, гадина, таким  именем наградил. Моего
сына Максимом зовут. Ты имя человеческое опозорил!"
     Ближе  к  ночи  у Славы  начались неприятности.  Отозвавшись  резко  на
какое-то замечание Вовы,  Слава неожиданно получил предъяву в вероломстве  и
стукачестве:
     -- Слава, подлость твоя неизмерима.  Больше года мы жили с  тобой бок о
бок, а ты все это время мне га-дил. Если бы не ты, я бы уже осудился.
     Дело принимало серьезный оборот.
     -- Докажи, -- резонно ответил Слава.
     --  Нечего доказывать,  Слава. Ясность  -- полная. Мой  адвокат,  а  ты
знаешь его возможности, сказал конкретно: весь год показания на  меня  писал
Крюков, т.е. ты. И с больницы меня вернули потому, что ты написал, что я  на
самом деле здоров. И Лехе не дал помочь.
     Это   уже   обо  мне.  Начиналась  гроза,  потому  что  Вова,  глядя  в
пространство  слепым ненавидящим взглядом, тихо и с неподдельным  сожалением
сказал:
     -- Если бы ты, Слава, знал, каких денег ты меня лишил. Каких денег...
     --  Это  всего  лишь слова, --  философски отозвался Славян.  -- Твоего
адвоката здесь нет, и кто знает, что ты говоришь правду?
     --  Леха, --  повернулся ко  мне Вова, -- было такое, что твой  адвокат
что-нибудь говорил про кого-нибудь из камеры?
     -- Было.
     -- Можешь сказать, что?
     -- Могу.  Адвокат  сказал, что в  хате  есть Славян,  который  связан с
кумом.
     Для  Славы это  оказалось  ошеломляющей  неожиданностью.  Делавшие  вид
непричастных Артем, Дорожник и Валера сразу включились в действие.
     -- Слава, это правда? -- несколько  удивленно (каждый в  тюрьме артист)
спросил Артем.
     Славян замялся:
     -- Отчасти.., -- и спохватился, -- только это неправда.
     --  Значит,  я  говорю  неправду,  и Леха говорит  неправду? --  Володя
рассчитал верно, что я в стороне не останусь.
     -- Отчасти...
     -- Слава, два раза отчасти это уже  часть. Ты стучал  на сокамерников и
гадил не только мне. Только тебе Ар-тем  говорил про эпизод, по которому его
возили на Петры. -- Вова неплохо подготовился.
     --  Ты говорил с Артемом о  его  делюге? --  как о  чем-то невозможном,
спросил Славу Леха  Террорист, после чего  демонстративно дал всем на дороге
расход и приглушил телевизор.
     --  Интересоваться делюгой,  -- лицедейски  промолвил  Валера, --  это,
Слава, ты знаешь, что такое. Придется отписать Вору.
     Слава достал горсть таблеток и закинул в рот.
     -- Нет, Слава, -- продолжил  Валера, --  ты этого не  делай, ты трезвым
вышел на базар и за пьяного не проканаешь.
     Вова, не в силах сдержать наболевшее, разразился обличительной речью.
     -- Целый год, Слава, я тебя кормил. У тебя за душой ни гроша, ни нитки.
Целый год я ломал с тобой хлеб, как с порядочным арестантом. Я тебя отмазал,
когда ты десять штук баксов проиграл в карты. Ты понимаешь, что для тебя это
значило? Моя жена собирает тебе посылки, беспокоится, пишет, что Славе нужна
теплая одежда на этап, а ты поступаешь как  неблагодарный негодяй.  Нам дают
под  защиту людей, пусть падших, но  слабых,  а ты как стервятник. За что ты
отпидарасил  Данилку? Он же был как одуванчик беззащитный: дунь и облетит. А
Максим?  Никто в хате ни сном ни духом не помыслил,  а ты взял  и отхуесосил
его. Какая низость, Слава!
     --  Надо было тебя тыкнуть,  пока  ты пьяный  валялся, --  заявил  Леха
Дорожник,  --  и к Максиму  в  угол, чтоб дальняк  мыл и молчал  как собака.
Думаешь, я не знаю, что ты про меня написал? Я тебя, Слава, на воле найду.
     -- Все, что вы говорите, нужно еще доказать, -- твердо заявил Славян.
     Последнее средство защиты -- демагогия  -- длилась несколько часов, уже
показалось, что сейчас всем  все надоест, и конфликт кончится ничем, как это
часто бывает  в  тюрьме, но долго молчавший Леха Террористближе к утру вдруг
оборвал Славу:
     -- Если ты, сука, не заткнешь свою пасть, я тебя заткну сам.
     Слава поверил сразу:
     -- Что же мне делать?
     -- Вставай на лыжи, -- ответил Вова. -- Баул можешь не собирать, а то у
кого-нибудь не хватит терпения. Твое барахло сдадим на проверке.
     Слава  пошел к тормозам: "Старшой!  Подойди  к два два  шесть!" Старшой
подошел,  но выпускать Славу не  хотел, утверждая, что одного  желания выйти
недостаточно. -- "Что же мне делать?! -- воскликнул Слава. -- Брать  мойку и
вскрываться?" Такой аргумент на старшого подействовал, и тормоза заскрипели.
Через  час пришел  какой-то  начальник и,  внимательно глядя  всем в  глаза,
попытался выяснить, что произошло. -- "Ничего, -- спокойно ответил Вова.  --
Человек захотел выйти. Почему? Не знаем".
     "Чувствуешь, как легко стало в хате?"  -- сказал Леха Дорожник. В самом
деле, будто зловонное облако рассеялось. -- "Легче, -- ответил я. -- Кстати,
почему ты Дорожник --  понятно. А почему Террорист?" -- "Славе спасибо. Сижу
за пистолет. А  он написал,  что я взрывал в  Москве троллейбусы -- помнишь,
перед чеченской войной было, все газеты писали.  Так бы уже на  зону ушел, а
тут  почти  год  с  троллейбусами  мурыжили.  Троллейбусы  отпали,  погоняло
осталось".
     Наутро полхаты заказали с вещами,  осталось человек  семь.  Дима-убийца
радовался как ребенок,  что уходит  на  общак. Показалось, что наш гробик не
меньше Дворца съездов.
     В ночь  на десятые сутки моей  голодовки играла музыка.  Справляли день
рождения Вовы. Все  пригубили бражки,  я  поднял  кружку с  водой. Красочные
рассказы именинника  о  свободе (как водил машину, как пил  коньяк в Париже,
как строил дачу) привели народ в лихорадочное возбуждение, требующее выхода.
Но  посколькунад тормозами красовалась  надпись  "нет  выхода", развернулось
театрализованное представление под названием "Развод лохов или курс молодого
бойца".
     --  Денис,  думаешь, на  общаке  не поймут,  почему у  тебя  правое ухо
разрезано? Надо второе  порезать, чтоб не догадались, -- подначил парня Леха
Террорист.  Накануне Денис проявил отвагу, узнав,  что проколотое под серьгу
правое ухо  говорит о  принадлежности  к геям, и располосовал ухо мойкой, да
так, что еле остановили кровь.
     -- Ты думаешь? -- озадачился Денис.
     -- Конечно. Но и второе ухо  тебя не  спасет.  Тебя  спросят,  какой ты
масти, ты  задумаешься,  а тут врасплох  про ухо, ты растеряешься, подумают,
что ты за собой что-нибудь чувствуешь. Вот ты уже и растерялся.
     -- Да нет, не растерялся.
     --  В   зеркало  посмотрись.  Растерялся.   Значит,  за   собой  что-то
чувствуешь.
     --   Нет,  не  чувствую.  --   Денис  насторожился,  видимо,   вспомнив
стремительное развитие истории со Славой,  уже не понимая,  шутят  с ним или
нет.
     -- А  что расчувствовался?  -- поддержал Леху  Вова.  --  Тебе  тюрьмой
интересоваться надо, а ты булки греешь.
     -- Алексей, я интересуюсь!
     -- Проверим. Решишь задачку?
     -- Не знаю. Попробую.
     -- Значит, согласен?
     -- Да.
     -- Ты  убегаешь  от медведя в лесу.  Видишь две бочки.  Одна с дерьмом,
другая с медом. В какую прыгнешь?
     -- Не знаю, -- чувствуя подвох, сказал Денис.
     -- Задачку ты не решил. Тебе дачки заходят?
     -- Да.
     -- Следующую дачку отдашь мне.
     -- Почему?
     -- Сам сказал: решишь за дачку. Не решил. Дачкудолжен.
     -- Алексей, -- погрустнел Денис, --  научи отвечать. Что надо ответить,
чтобы было правильно?
     -- "Дальше побегу". Вторую задачку решишь?
     -- Нет, не решу, Алексей.
     -- Ты не хочешь со мной говорить? Порядочному арестанту всегда есть что
сказать.
     -- Хорошо, попробую.
     -- Почему на малолетке колбасу не едят?
     -- А разве не едят?
     -- Не едят. Почему?
     -- Потому что нет, наверно... Не знаю.
     -- Так. Вторую дачку ты мне тоже должен.
     Казалось, Леха давно не шутит, но Денис не пал духом:
     -- Алексей, как правильно отвечать? Научи, пожалуйста!
     -- Значит, так. Запомни принцип малолетки. Если мать пришла на свиданку
в  красном -- не ходить. Колбаса -- на хуй похожа. Сыр -- пиздятиной воняет.
Рыбы -- в озере ебутся. Понял?
     -- Понял.
     Повтори. Громко.  Три раза. С выражением. Стихи в школе читал наизусть?
Давай.
     -- Колбаса на  х.. похожа! -- заорал Денис, --  сыр  п......... воняет!
Рыбы в озере е.....!
     -- Чего орешь?
     -- Ты сам сказал.
     --  Порядочный  арестант  на  поводу  не  пойдет!  --  рассвирепел Леха
Террорист. -- Что на это скажешь?
     -- Что же  мне сказать?  --  обратился  вдруг  ко  мне Денис,  -- Леша,
помоги. Что сказать?!
     У меня самого закралось беспокойство.  Дорожник -- классный парень, но,
как  говорит  Вова,  одни  преступники  собрались.  Нарочито  значительно  и
меланхолично я вышел на середину, повернулся лицом к решке, хмуро указал  на
Леху, Вову, Артема и Валеру:
     -- Им, что ли? Чего им говорить! -- предъяви им.
     Получилось  в десятку.  Леха Террорист переломился  пополам от  хохота.
Смеялись  все, долго  и до  слез. Дорожник, справившись с приступом смеха, с
упоением повторил: "Предъяви..." -- и снова зашелся.
     Поставили кассету  "Abba".  Грянула музыка,  лирическое облако  окутало
хату.  Зажмурившись,   явно  представляя,  что   он   в   ночном  клубе,   в
жизнеутверждающем  ритме  танцевал Вова.  Мотая головой в нахлынувшем потоке
фантазии,  танцевал Леха Террорист.  Танцевали Артем, Валера, Денис,  кто-то
еще, и даже Максим у тормозов отрывался,  как на  дискотеке,  забыв, что  он
петух.


Глава 19.
ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ. ХАТА ОДИН ТРИ ПЯТЬ

     На одиннадцатый день  голодовки запланировано принудительное кормление.
Так сказал Вова и подтвердил Валера. Будут через металлическую кишку вводить
в  пищевод  манную  кашу.  Процедура  небезопасная  и  негигиеничная.  Могут
поцарапать пищевод. Поэтому на  утренней  проверке  отдал пачку  заявлений с
прежними  требованиями  и  одно  с  оповещением  администрации  о  временном
прекращении голодовки.  Поставил  в курс хату. Вова обрадовался. Валера, как
врач, стал  давать  советы  по  правильному  выходу  из  голодовки. Советы я
выслушал,  и с удовольствием нажрался  колбасы и сала  с хлебом. Опять же  с
крепким чаем, и без каких-либо проблем.
     Тут вызвали к врачу.
     -- Вы что, Павлов, голодаете? -- у нас тут Ваше заявление, -- корпусной
врач  держала в руках  одно  из  моих заявлений. Чтобы не  дать  возможности
администрации тюрьмы не  зафиксировать  голодовку,  приходилось каждый  день
информировать   о  ней  всех:  следствие,  про-курора,   начальника  тюрьмы,
начальника спецчасти, врача, начальника ГУИН, комитет по правам человека при
Президенте  Борисе Ельцине, с  указанием, когда голодовка начата, какой идет
день,  какие  предъявляю требования, и  какие приняты  меры  (т.е. никаких).
Заявление  в руках врача,  адресованное начальнику  спецчасти,  менее других
имеющего отношение к моим требованиям, было наиболее кратким.
     -- А остальные заявления?
     -- У нас одно. Вы писали еще?
     -- Да, минимум по семь заявлений ежедневно.
     -- Ну, и как Вы себя чувствуете?
     -- Сегодня  голодовку  закончил.  Скажите,  пожалуйста, на  какой  день
начали бы кормить принудительно?
     -- Сегодня бы и начали. Я Вас спросила, как себя чувствуете.
     -- Как в тюрьме.
     -- Понятно. С такими ответами не удивительно, что стационар назначили.
     Ага, значит, скоро в  Кащенко. Так это ж дом  родной. Помню, на военной
экспертизе, один псих в коридоре поймал  двух других,  возложил  им  руки на
плечи  и, сияя от счастья, заявил: "Все здесь такие  родные! Кащенские!" Что
ж, я не против.
     Вернулся в камеру. Опять на вызов.
     -- Ты шустрый, -- сказал Косуля. -- Кащенко не будет. Будут Серпы.
     -- С какой  стати, Александр  Яковлевич? Есть  постановление комиссии и
следствия.
     -- Не беда,  я  написал протест. -- И шепотом: "Я уже понял: можешь. Но
надо  наверняка.  На Серпах  у меня завязки хорошие. Вообще ничего  не  надо
делать,  поставят диагноз автоматически. Нужно только  заплатить.  Твоя жена
уже передала деньги".
     Снится  или кажется? Нет,  вот  сидит напротив за столом  в безупречном
костюме  известный адвокат... Не удивительно, что газеты иногда сообщают: на
улице из-бит адвокат такой-то. Этого бы не грех прямо здесь придушить.
     -- Какие, в баню, Серпы! Только в Кащенко! Отзывайте свой протест.
     -- Поздно, Алексей. Поздно. Но ты не беспокойся. Я обещаю. Вот и письмо
принес, как обещал.
     Один человек, читая рукопись  этой  книги, спросил  меня:  "Неужели все
было  так плохо?  Неужели не  было светлых переживаний, какой-то  внутренней
жизни, чего-то  такого,  что  отвлекало  бы от обстановки?"  Конечно,  было.
Письма. Они могли составить отдельную главу, но не сохранились. Восстановить
их не представляется возможным. Неточности были бы кощунством.
     Насмешка судьбы в том, что письма приносил Косуля. Вернувшись в хату, я
увидел Вову и Валеру.
     -- Куда все подевались? На прогулке?
     -- На  прогулке...  --  задумчиво  повторил  Вова.  --  С  вещами  всех
заказали. Тебя тоже.
     -- Шутишь?
     -- Нет.
     Удар ключа о тормоза: "Павлов -- с вещами. Готов?" -- "Погоди, старшой,
он только с вызова. Через пять минут".
     -- Давай,  Леха, прощаться. По воле свидимся. Адрес помнишь?  С  общака
отпиши, как определишься. Если что не сложится, поддержим. Вот квитанция, мы
тебе на счет тридцать рублей положили. Слава был против, но мы настояли.
     В  коридоре  перед  сборкой  висело  горячее  напряжение,  возбужденные
оперативники с дубинками и красными повязками на  рукаве с надписью "резерв"
еще  не  остыли от боя. Двое здоровенных  молодцов  враждебно  двинулись мне
навстречу. Их опередил другой, в котором я признал  Руля, принимавшего  меня
на тюрьму. -- "Я тебя  помню, Павлов,  -- тихой скороговоркой сказал он.  --
Молчи, ни слова, а то хуже будет".
     -- Ребята,  не надо,  этот  от врача, пусть  идет  на сбор-ку, -- встав
между мной и резервниками, сказал Руль и открыл дверь.
     Так называемая  черная  сборка. Сколько  тысяч полотенец  сожгли  здесь
арестанты, прежде  чем когда-то белая штукатурка приобрела  такой вид. Лавок
нет. Посередине подле баулов стоят Артем и Леха Террорист.
     -- Давай  сюда, становись к  нам, ставь  баул  рядом, --  забеспокоился
Артем. -- Ты в порядке?
     -- Я в порядке, а вы? Что случилось?
     -- Через дубинал прогнали.  Дениса унесли. Сказали,  сейчас еще придут:
мы на общак отказались. Что же тебе делать. Тебя нельзя бить.
     -- Я тебя бить не дам, -- спокойно сказал Леха Террорист.
     -- Я тоже, -- отозвался Артем. -- Скажу: меня бейте, а его не трогайте.
     (Честно говоря, трогательно до слез.)
     -- Нет, вы, давайте, за себя. Я пойду на общак. А то оста