ь белое  назвать
черным, или голубым, или зеленым... или понедельник пятницей?
     Ain't got nothing but love babe
     Eight days a week
     Eight days a week I love you
     И снова Битлз показывают пример, преподносят урок непослушания, да, да,
это у них челки падают на брови, пиджак лишается воротника, и за деньги  уже
невозможно  купить радость.  Это у них восемь  дней в неделю любовь, то сеть
"лав", точнее, "лов",  в общем,  перефразируя  в нашей  игре "задом наперед"
русский разночинский лозунг  для мерсисайдского просторечия,  скажем  -  как
пишется, так и слышится. Yes it is.
     Love, love me do
     You know I love you
     I'll always be true
     So please love me do. who ho love me do

     Лов, лов ми  ду! Лов, любовь, битловский синоним слову - радость, крику
-  кайф, мечта об исполнении желаний.  Из восьми  песен,  сочиненных  дуэтом
Джона и Пола  для  первого парлафонского  long  play'я, только в  одной  нет
восторженного  "лов", в  песне  с выразительным  названием "Misery".  Зато в
"Love me do",  составляя призывы, просьбы  и  обещания,  возвышенный  глагол
встречается  двадцать  два  раза.  (Сие  не  предел.  Впоследствии  тот   же
показатель  у  "All  you  need is  love"  составил,  если  не подводит метод
загибания пальцев, тридцать восемь единиц.)
     Впрочем, неважно. У них любовь, у нас астрофизика, дело  не в тотеме, а
в  отсутствии табу.  Дело  в Шизгаре, это  о  ней, о  ней  пела великолепная
четверка:
     When I'm walking beside her
     People tell me I'm lucky
     Yes I know I'm lucky guy.
     Lucky -  не смотрите в словарь, вслушайтесь, it correctly mispronounced
- локи. Локи гай - счастливчик.
     Проверьте, самое молниеносное  и  незаметное исправление (одно движение
руки) - исправление  минуса на плюс. All bad children go to heaven. Yes they
do go.
     Кстати, раз уж мы обмолвились об арифметике, о формальной стороне дела,
то уж не упустим случая  и укажем источник, место, тот неземной  чертог (out
there),  откуда струятся чарующие звуки теперь уже  "My  woman from  Tokyo".
Божественное   фортепианное  стаккато  вытекает  из  окна  соседствующего  с
пристанищем   студентов   физфака   общежития   математического   факультета
Новосибирского  государственного университета. Там, на пятом этаже, радуются
непрерывности  жизни,  воздают  чуду  воспроизводства,  подвластного   всему
сущему, словом, празднуют счастливое  рождение  дочери  у  Саши  Колованова,
одурманенную голову  уткнувшего в  этот ночной  час  в колени худой и бойкой
старосты.  Пусть  он  уже не  способен ни на что  отвечать  взаимностью,  но
мужской  его  подвиг  продолжает  веселить  друзей-одногруппников.  Заметим,
компенсируя  упущенную  официальную  часть,   фиеста  плодородия   отольется
молодому отцу выговором по комсомольской линии  и угрозой выкинуть из общаги
по административной, заметим также, угроза прозвучит в адрес всех участников
"без  кайфа нет  лайфа", отметим  это и  продолжим  задорное  наше "разное".
Сначала коротко  о Саше Коля-о-Ване.  окончившем спецшколу номер один города
(правильно) Южносибирска три года  назад, четыре месяца назад женившемся (на
студентке параллельной группы) и сегодня ставшем папой, о чем его рано утром
известила заверенная  тестем Петром Антоновичем Гомезой телефамма из  города
Талды-Кургана.
     "Поздравляем рождением Анечки. Три двести, пятьдесят два, шесть".
     Впрочем, сюда,  на пятый  этаж, мы  поднимались  не ради  бесхитростных
подробностей  студенческого  быта  и  отнюдь  не  для полномочному  собранию
небезынтересного  сопоставления  положения  часовых  стрелок (три) и  носика
регулятора громкости  (девять).  No, we don't. Вело  нас сюда стремление  не
упустить случай  и, во-первых, полюбоваться на молодого  человека, в прошлом
году желание выразившего (в  полумраке танцующего  холла-фойе) видеть Лысого
студентом НГУ. Военная подготовка в  этом семестре лишила его былого  русого
хвостика на  затылке, очки  же самокаты в легком угаре праздника  юноша снял
сам  и,  обнажив  тощее солнышко  живота с  пупком  посредине,  все пытается
протереть синим краем рваной (сие неизменно) майки с надписью "human being".
Пытается,   пробует   уже   полчаса,   трет,   смотрит   сквозь   линзы   и,
неудовлетворенный,  только  чем,   неизвестно  (степенью  просветления   или
объектом наблюдения), вновь пытается добиться от стеклышек адекватной свето-
и цветопередачи. Он,  кстати, вовсе  не  физик, этот Валера Сенцов, уроженец
города Караганды. Овладевает он специальностью  "экономическая кибернетика",
но  друзей имеет  на  всех  без  исключения факультетах. Будущность  у  него
системного программиста, редактора стенгазеты "Система Ниппель" и отца троих
детей.
     Вот  так, друзья. Но  это между  прочим, все  же  не Валериной  судьбой
интересуясь, явились мы сюда. мы  пришли,  пока  не поздно, убедиться (утром
экземпляр исчез самым непостижимым образом, как впоследствии из библиотек  и
красных уголков), убедиться в существовании, в физическом  бытии номера  (от
16  мая сего  года) популярной московской газеты "Молодая смена". Именно эта
газета, точнее.  небольшая заметка  на  ее  четвертой полосе, эти сто  строк
нонпарелью (нет,  все  же петитом), это они сегодня, а  вовсе  не, как можно
было  бы ожидать, количество битловских альбомов,  смысл имени Urian Heep  и
вербальность  первого слова в  сочетании Led Zeppelin  вызвали в  сизой  (не
спасало и растворенное окно) от табачного дыма  атмосфере комнаты и споры, и
толки,  и  гипотезы,  и догадки. И  главное,  не только в ней  и  не  только
сегодня...
     В общем, две колонки, озаглавленные "Праздник дружбы и песни", сообщали
буквально следующее:
     "Вчера  в  оргкомитете Международного фестиваля  молодежи  и  студентов
"Московская  инициатива"  состоялась  пресс-конференция  для   советских   и
иностранных  журналистов. Выступивший на  ней председатель  оргкомитета Олег
Феофанович  Драч  проинформировал  собравшихся,  что заканчиваются последние
приготовления к форуму передовой молодежи планеты,  который  должен пройти в
нашей  гостеприимной столице с 30  мая по 5  июня  и собрать  представителей
более  чем ста  стран и континентов. Олег  Феофанович  подробно  рассказал о
проделанной    оргкомитетом    огромной    работе    по   подготовке   столь
представительного  праздника  дружбы.  Особое  внимание  выступающий  уделил
обширной культурной программе, гвоздем которой должен стать концерт-митинг 4
июня  в Лужниках. В этот день на зеленом газоне Центральной спортивной арены
выступят более пятидесяти исполнителей и коллективов из нашей страны и из-за
рубежа, в том числе, как подчеркнул О. Ф. Драч, и весьма именитые.
     В  культурном  отделе оргкомитета  нашему  корреспонденту сообщили, что
помимо  исполнителей из всех  пятнадцати  республик нашей страны  и братских
стран социализма на праздник к нам ожидается прибытие музыкантов из США, ФРГ
и Великобритании.  В  числе  тех, кто  уже  принял  приглашение,  и всемирно
известный английский коллектив..."
     На  сей  раз  "и" и "Ј"  в названии оказались на  месте,  зато вкралось
неожиданное "р".
     Итак, пятерка "густо-лиловых", как, продемонстрировав изобретательность
и эрудицию,  перевел неподдающееся  истолкованию  название  автор  статьи  о
группе,  кстати,  по странному совпадению  опубликованной (что  само по себе
более  чем удивительно) в февральском номере малотиражного и потому особенно
любимого журнала "Сверстник". Пятерки "глубоко-пурпурных", во всяком случае,
ее связь  со словами "Москва",  "июнь".  "Лужники" существует (хоть и  не мы
одни  тщимся  отвергнуть  абсурд),  существует  не  только  в  отлетающих  и
прилетающих головах Лапши  и Свири,  она существует наяву,  в самом деле,  в
предвещающем знойное лето мае 197... года. М-да...
     Впрочем, пока мы читали  и  перечитывали строчку  за строчкой, пожимали
плечами  и  цокали языком,  истерзанный  тяжкими испытаниями  Лысый  заснул.
Заснул с улыбкой на губах, заснул со сладкой верой в удачу, поджидающую  его
на длинном и извилистом пути от левого бедра к правому уху. Он уснул под Яна
Лорда,  но  приснилась  ему,  однако, песня, исполненная под  художественным
руководством заслуженного артиста БССР Владимира Мулявина. Песня о хорошей и
большой любви, в коей три в алфавитном порядке поставленные буквы "г", "д" и
"у" повторялись по семь раз после каждого куплета...
ПРИГОТОВЬТЕ НАМ ОТДЕЛЬНЫЙ КАБИНЕТ
     ...Но вот уж лунного луча  сиянье гаснет...  Между маем и  июнем,  увы,
пора  снов и грез так  скоротечна.  Раз... два...  три...  И вот  уже  утро.
Исчезают обманчивые тени, светлеет даль,  мир  обретает цвет,  и нетаящиеся,
бодрые, самодовольные звуки дня идут на смену ночной обманчивой дьяволиаде.
     Итак, заря начинает  третий день нашего приключения. Утро красит нежным
цветом кроны  заповедных  елей  и сосен. Рожок пастуший  будит  селянина. На
самом же деле не рожок, а колокольчик и подковное  "цок-цок" мохнатой каурой
лошадки,  прокатившей  в  девятом  часу под  окном общежития (какая, однако,
неожиданность в храме, в монастыре науки) довольно ладную повозку на четырех
вертолетных дутышах.  Правил кобылкой  мужик,  точно  амазонка,  свесивший с
подводы своей ноги в кирзовых сапогах, а за  его спиной,  слепя окна бегущих
мимо  общаг,  развратно  лежали, развалясь  на  солнце,  две  сорокалитровые
алюминиевые фляги.
     Человек,  пробудившийся  от пасторальных  звуков,  успел  увидеть,  как
солнечный  зайчик, игривый фляжный привет, метнулся над его головой наискось
по  потолку.  Человеком,  открывшим  глаза  под  перезвон  колокольчиков  на
лошадиной шее, был Штучка. Евгений Агапов.
     Ну-с, поздравим молодой организм с победой. Многократная чистка желудка
и  сон  на свежем  воздухе если  привлекательности ему  не добавили, то,  во
всяком  случае,  способность  к нормальной  жизнедеятельности  вернули.  Да,
представьте себе,  Евгений  привстал,  не испытав головокружения, не  ощутив
соблазна  лечь, откинул одеяло,  и сел, и (вот верный признак восстановления
правильного  обмена  веществ) устыдился,  и  ожег  его  позор,  и  стлоо ему
мучительно больно за бесцельно прожитые два дня и за невосполнимую утрату их
из ряда  жизни, данной один раз. Ощущая в  членах легкость необычайную, а  в
голове  пустоту  удручающую (однако  не ноющую,  не звенящую), Евгений встал
зеленкой обезображенными ступнями на хладный пол и с  омерзением поглядел на
свидетелей  своего ужасного  унижения. Впрочем,  все  трое были безмолвны  и
неподвижны.
     Эта ведьма, эта по-мальчишески стриженная баба, гипнотизерка, чудовище,
влившее  вчера  в него,  в  умирающего ("клин клином"),  полстакана огненной
воды,  она  лежала напротив, уткнув  свою  кошачью, бесовскую  физиономию  в
треугольный штамп университетской кастелянши. Ногами к месту, где  мгновение
назад  почивала Штучкина голова, лежал  с подлым выражением умиротворенности
на широкой  своей харе  грубый  и  самодовольный  хозяин  притона,  берлоги,
обшарпанной  этой комнатухи.  Впрочем,  голову свою он поворотил к  облезлым
обоям, так  что в тени шкафа, со стороны ушной-подбородочной едва ли в самом
деле, не будь воображение его растревожено селезенкой, мог Штучка разглядеть
черты Емелиного лица.
     Ну, а на присутствие Мишки Грачика лишь намекало одеяло, скрывавшее, по
всей  видимости,  одушевленный  калачик  на  кровати  у двери.  Лысый  спал,
накрывшись синими клетками, и определить, где у него ноги, а  где голова, не
представлялось возможным. Да и необходимым тоже. Бежать, бежать отсюда, пока
не  началось...  пока  ничего  не  вертится,  не   мутит,  не  хихикает,  не
принуждает. Прочь, и как можно скорее,- иного императива не было в Штучкиной
голове в ту минуту, когда, дыша утренней свежестью,  он натягивал дарованную
прошлой  ночью  брезгливым  Грачиком  застиранную  рубаху.  Поскольку  обувь
кавалеру преподнести  никто  не успел,  а  ждать очередной милости уже  было
просто  опасно, Евгений воспользовался  кредитом,  ленд-лизом,  занял  кеды,
приткнутые нос  к носу в углу темной прихожей. Искалеченным его ногам весьма
кстати оказалось  некоторое  несоответствие  собственной  кости  полустертым
цифрам  42.5 на  подошве, не  говоря уже  о  паре черных, из  старых валенок
вырезанных стелек. Деньги Евгений тоже занял, не без колебаний, но  с той же
уверенностью  в  благородстве и широте души  ближнего своего, он  выудил  из
болоньевой   грачиковской  сумки   (накануне   раза   два   самим   хозяином
извлекавшийся) светло-коричневый бумажник с вытесненным словом "Ленинград" и
невским  адмиралтейским  sky-line'ом,  отсчитал   себе  три  (скромный,  без
претензий молодой человек) червонца, остальные же честно вернул на место.
     И уж затем мрачно зыркнул по сторонам и, прихватив с тумбочки бесценный
свой полиэтиленовый пакет,  отбыл, не только  для слов  "не поминайте лихом"
ротовой свой сфинктер не разверзнув, а и невернвм желудком вверх по пищеводу
пущенную чесночную волну и ту выпустив через нос.
     Впрочем, Бог с ней,  с физиологией  и психологией тоже,  вот он  (хотел
написать - слуга Мельпомены, но  выяснилось, правильнее Евтерпы и Эраты,- от
потери  благозвучности расстроился и решил эрудицией не блистать), итак, вот
он,  Женя  Агапов,  стоит  в  пасхальных  утренних  лучах  летнего  (ура!!!)
солнышка, а за спиной у  него  неплотно прикрытая, то  есть, как и вчера, не
запертая  (sic!)  дверь  холла-фойе.  С  минуту  он  стоит  среди  всеобщего
беззаботного  чириканья  и   наконец,  действительно  ощутив  себя  целым  и
невредимым, делает шаг,  другой, ступает  резиновой  подошвой на асфальт, по
которому минут  десять назад прокатилась  забавная тележка на конной  тяге и
досаафовских дутышах,  оглядывается  и, выбрав направление, уходит в сторону
белеющих за деревьями больших  и высоких  домов. Уходит навстречу свободе  и
счастью,  однако грядущая радость,  как это ни странно, меньше чем через два
часа заставит  его не только вернуться этой же дорогой,  но  и  подняться на
третий злополучный этаж с души воротящего общежития физического факультета.
     Да, приходится согласиться, путь наших героев полон неожиданностей,  но
сие  не  дань  условностям  приключенческого жанра, а  следствие  мемуарного
характера нашего сочинения. Иначе  говоря, изобилие удивительных, а  порою и
просто  невероятных  событий  отнюдь  не  авторский  каприз,  а  всего  лишь
очередное  скромное  свидетельство   верности  того,  что  правда  по  части
необычайного  любой выдумке сто очков вперед  даст.  Итак,  на втором  этаже
конструктивистского здания, именуемого  торговым центром  (ТЦ).  у стойки  с
яичницей  и томатным соком  ждет  Штучку  встреча,  то  есть, стыдливо играя
словами,  Мара.  Марина Доктор,  беглая  солистка  вокально-инструментальною
безобразия по имени "Шагая с песней".
     Впрочем,  пока Штучка идет к ней меж дерев но  росистому асфальту, мимо
гостиницы   с  неожиданным  здесь,  в   сибирском  центре  умозрительного  и
рассудочного, джек-лондонским, клондайкским именем "Золотая долина", пока он
у  почты-телеграфа спрашивает у тетечки в  вязаном  сарафане  (между прочим,
доктора экономических наук),  где тут можно поесть,  пока он входит  в ТЦ  и
поднимается по лестнице,  ведомый запахом кофе, пока он это все делает,  мы,
дабы скоротать беседой время, расскажем, как раскованная прическа Лисы-Алисы
превратилась в  мальчишеский  "гаврош".  Виной тому ночная прогулка в черной
дыре, подробности  которой  исчезли из  памяти, а  смола в волосах осталась.
Отчаявшись  отмыть  окаянную, Лиса вознамерилась отстричь склеившиеся пряди,
эстетического  совершенства  не  добилась  и  была  вынуждена  обратиться  к
специалисту, он,  женский мастер Анатолий (кажется, Анатольевич) Варенников,
и  помог  ей  расстаться с  остатками  каштанового оттенка,  при  сем, между
прочим, назидательно заметив:
     - Укоротить вам могу, а добавить, увы, гражданочка, не в силах.
     Ну вот, а теперь мы можем, с явным расчетом на эффект, написать - когда
вилка голодного  Штучки  опустилась на сытостью налитый  глаз-желток, на шею
страдальцу легла горячая женская ладонь  и влажное дыхание, согрев затылок и
ухо, вошло в него словом:
     - Же-е-ееня.
     Бывает,  повторяем  мы  не  без  удовольствия.  Бывает.  И,   с  легким
(ироническим) "кхе-кхе"  поглядывая  на  от  изумления  прояснившуюся, столь
анемичную с  утра  физиономию  Штучки, отступаем, оставляем голубков вдвоем,
отбрасываем  на  счетах   судьбы   костяшку  суток  обратно  в  общую  кучу,
возвращаемся в Южносибирск на потревоженную ночной стрельбой  Аэроклубовскую
улицу.  Здесь,  в доме номер двадцать  шесть,  мы не без  основания надеемся
получить объяснение  чуду, чуду волшебного появления Мары  у  заброшенного в
чужие, недружелюбные края Евгения за спиной.
     Итак,  когда  веер дроби за  стеной  распахнул  оконные ставни,  Вадюша
(Каповский), весь во власти сноровистого Притона, лежал на  спине и тихонько
хрюкал в подушку. После того как крики, шум и движение  переместились в сад,
он, внезапно оставшись в одиночестве  и едва  ли что-либо от  смеси досады и
удовольствия соображавший, еще пытался руками ловить свое счастье, и  только
когда   собачья   перекличка   последовала  за  зигзагами   погони,  Купидон
приподнялся  с  сырого  ложа и с придыханием плохо себя осознающего человека
спросил Риточку,  стоявшую  (надо же) уже в халатике, ухо  к фанере, рука на
щеколде:
     - Ты чЈ!
     На сие нелепое мычание лишенная плодов заслуженной победы Рита Захарова
ответить не соизволила, она  постояла  некоторое время в  той же напряженной
киногеничной позе и  затем  все так  же молча отодвинула щеколду, приоткрыла
дверь  и из  темноты заглянула в совершенный мрак drawing  room (горницы). В
щелку  струилась  тишина  и  с  ней  едва  различимый  не  то  плач,  не  то
всхлипывание.
     - Одевайся, и быстро,- не  оборачиваясь,  объявила Рита  глупо пялящему
глаза партнеру, одернула халатик и исчезла за дверью.
     Когда  пару  минут  спустя Каповский  уже  обиженно шарился в горнице в
поисках выключателя, из смежной, вроде  бы  Штучкой  и  Марой Доктор занятой
комнаты до него донеслись звуки нервной возни, шелест одежды, скрип стульев,
глухой стук роняемых предметов вперемежку с захаровским злым шипением:
     - Да брось... совсем сдурела, что ли...
     И в ответ Мариной капризной скороговоркой:
     - Нет, я с ним... я с ним...
     Ну, а  когда  Купидон,  пребывая  в расстройстве и недоумении,  наконец
наткнулся  на  карболит "вкл-откл" и  беленую комнату  с  окном  в  огород и
неприбранным   столом  посредине  осветила  развесистая  пластмассовая,  под
хрусталь  состряпанная люстра, за его спиной  отрывистый  захаровский  голос
прикачал:
     - Потуши.
     Но до того как требование повторилось с интонациями еще  более суровыми
и в ночь вновь погрузился родительский свадебный портрет на стене, дедушка в
кителе и сама Риточка (трех  месяцев  от  роду) au  naturel,  в краткий  миг
ясности Вадик  успел  обернуться, успел увидеть  сверкание  Притиных  глаз и
кривую  улыбку на губах ее,  успел заметить  и  Марину неотразимую  фигурку,
лицо, полное отчаяния, и синюю дорожную сумку в красивой руке.
     - Туши, кому говорят.
     - А что такое, в чем дело?
     - В...-  ответила  Рита.  поразив  видавшего  виды Купидона не  столько
родным российским глаголом, сколько силой и глубиной своих чувств.
     - Захаров приходил... и стрелял...- вступила было Мара, но всхлипнула и
умолкла.
     - А Штучка где?
     - Он за ним погнался... Захаров... с ружьем...
     - С ружьем,- проговорил  Вадик, в уме довольно  быстро соединяя  с этим
словом,  организуя  вокруг  него всю, до  сих  пор казавшуюся  бессмысленной
мешанину звуков  и движений,-  Захаров...- Еще  мгновение  он сводил концы с
концами  и,  молиниеносно  и  гениально оценив безопасность  всех