,  как  дворец.  Впрочем,
спаситель-провидец  так  и не нашел случая  представиться, что  же  касается
ревизоров, то они и не пытались скрывать внешность, намерения и уж тем более
сожалеть  о  возможных последствиях своей неподкупности. Они вошли в девятый
вагон электропоезда Черусти - Москва после краткой стоянки у голой платформы
с дождями подмытыми  буквами "Анциферово", объявились сразу,  одновременно с
двух  сторон  и, блистая  щипцами и петлицами, стали сходиться  к центру,  к
жесткой желтой лавке, на которой, протянув поношенные кеды к чужому грязному
и рыжему рюкзаку, дремал утомленный Михаил Грачик.
     -  Ваши  билеты,-  прозвучал вопрос, нарушив  сон  усталого паломника в
чудесную страну исполняющихся желаний.
     -    Проездной,    -   внося    в   пробуждение   необходимый   элемент
сверхъестественной фантастики, ответил  за Лысого некто, длинный, плечистый,
облаченный  в синюю армейскую  майку и распахнутую  телогрейку.- Проездной.-
бесстыдно  сказал,  неизвестно  когда  и  как  материализовавшийся  напротив
Грачика обладатель пыльных карболитовых уродов без одного заушника, молвил и
кирзовым  носком сапога поддел выцветший вещмешок. Карабинчики на веревочках
задорно звякнули.
     - Где?
     - Да вот же,- вновь встряхнул незнакомец поклажу.
     - Пройдемте.
     - Командир, да из  колхоза мы, я ж тебе, как родному,  намекаю, прямо с
птицефермы, с поля, с барщины.

     - Из колхоза?
     - Так точно. Совхоз "Белые лиаы" Шатруского района.
     Контролеры  переглянулись,  вид   двух  оборванцев  был  красноречив  и
убедителен.
     - Но платить-то все равно надо,-  без особого, однако, нажима попытался
тем не менее один, круглолицый и безбровый, разжечь в себе прежнее служебное
рвение.
     -  Пойдем,  Романыч,  -  не  одобрил  попытку  второй,  красноглазый  и
вислоносый.
     - Коммунизм, парень,- подмигнул Мишке небом  посланный избавитель, едва
лишь грозная пара удалилась. Подмигнул, обдал жаром догорающих от ежедневных
противоестественных   промываний   кишок  и  с  бахвальством   пренеприятным
поинтересовался: - А что, уберег я тебя, парень?
     И сам же без промедления и подтвердил, коротко и ясно:
     - Факт... Да... А другие не станут.
     - Кто другие?
     - Дяди,- сообщил тридцатипятилетний младший научный  сотрудник.- Дяди,-
сказал и наградил щербатой и неимоверно зловонной улыбкой.
     Но,  может быть,  он  просто пьян,  нарезался по самые  некуда и  несет
околесицу,  этот  лихой шеф  совхоза "Белые  липы".  Отрицать нельзя,  вчера
действительно не соблюдал  меры в рассуждении духовитого первача и сегодня с
двух целительных бутылочек "Арзни" переживает новый прилив мыслей  и чувств.
И  тем  не   менее  слова,  изреченные  им  после  демонстрации  разрушенных
неправильным   режимом   питания   зубов,  внушают   если  не   гордость  за
непобедимость разума,  то требуют, во  всяком случае, кое-каких разъяснении.
Но, впрочем, что же он сказал? А вот что.
     -  Сынок,- спросил и  прищурился,- думаешь,  этот психдом под  открытым
небом навечно?
     Итак,   само  течение  событий  заставляет   нас   наконец   воссоздать
историческую  картину, описать  ту  неделю,  протянувшуюся  из  мая  в июнь,
невероятные  семь  или пять  дней,  кои  ныне  у  многих живых  свидетелей -
обитателей  апельсиново-банановой  (а  в  ту пору  и  шоколадно-колбасной, и
деликатесно-диетической,  и  лицензионно-импортной. и  прочая, и  прочая,  и
малая, и белая за четыре двенадцать) метрополии вызывают уже даже не гнусные
смешки, не недоуменное пожатие плеч, а, как правило, лишь  стойкое нежелание
оторвать взгляд от свежим свинцом дурманящей полосы "Советского спорта".
     Да,  не  обойтись   без   правдивого   описания   необычайных  событий,
происходивших в том  бесконечно  далеком году  всеобщего  детанта на берегах
Москвы-реки в пору цветения тюльпанов.
     Ну что  ж,  действительно  ли  следует  связывать  исчезновение  загодя
развешанных на улицах и  площадях главного города  страны плакатов, флагов и
транспарантов   "Привет   участникам   международного   молодежного   форума
"Московская инициатива"  с неожиданным появлением компаниями по два, по три,
а то и целыми  семьями по четыре и пять в скверах и залах ожидания вокзалов,
в проходных, мхом и кирпичом поросших дворах, в подворотнях и электрическими
запорами не  оборудованных подъездах  и,  главное,  главное,  в  прекрасном,
руками энтузиастов  некогда разбитом лужниковском парке юных существ, собой,
определенно, являвших позор и брак отечественной педагогики и педиатрии?
     Нет,  прямо два события не связаны. Изъятие атрибутов молодежной фиесты
началось  несколько  раньше,  за неделю-полторы до  беспримерного  нашествия
нестриженых  и  неумытых. Почти  немедленно после приглашения  двух  молодых
людей,   состоявших  сопредседателями  оргкомитета  грядущего  фестиваля,  в
необыкновенный,  на высоком холме воздвигнутый  дом,  имевший вдобавок  в ту
пору целых три разных, во все  стороны  света  глядевших фасада. (Увы, один,
углом выходивший  на  юго-запад, с романтическими завитками периода русского
модерна, ныне уже неразличим под желтой многослойной штукатуркой.)
     Итак,  два организатора праздника  молодости  и  мира вышли  из  своего
учреждения  (и   по   сей   день   остающегося  ярким  образцом  архитектуры
революционного конструктивизма) и, глянув  на  темной искрой блистающий  меж
деревьями бульвара мрамор эпохи "песни о встречном", двинулись (ловя на ходу
подхваченные ветром языки галстуков) по узкому проезду на широкую площадь.
     Внеплановость    приглашения    не     зря    смутила     души     двух
спортсменов-выдвиженцев. В кабинете, где  до  сих пор ласково  курировали их
созидательную  деятельность,  обоим  был  представлен  носитель   вкрадчивой
фамилии Беседа и сухо выкашливаемого звания - полковник.
     Афанасий  Антонович,  кстати, ныне пенсионер, с  коим  любой желающий в
солнечную  погоду  может  поменяться ферзями,  если,  конечно,  не  ошибется
скамейкой  на  Пречистенском бульваре,  продемонстрировал двум  незадачливым
антрепренерам с полсотни  билетов на  заключительный концерт,  куда  вход по
плану  мероприятия  предполагался  только  и  исключительно  по  специальным
пропускам.
     А.  А.  Беседа,  кроме  того, проинформировал лицами  посеревшую пару о
факте "совокупного" изъятия лишь в трех союзных столицах и Северной Пальмире
россыпью и целыми билетными  книжечками уже  более восемнадцати тысяч  ловко
состряпанных  подделок,  из  чего  сделал  справедливый  вывод о несомненной
дерзости и масштабности беспрецедентной аферы.
     И  далее  вдруг  с  необъяснимым  увлечением  и  энтузиазмом (верно,  и
тридцатью   шестью   вершками  едва  ли   способный   похвастаться,   отчего
производивший  на  плечистых  представителей оргкомитета  впечатление  особо
злонамеренного и ехидного)  полковник  занялся  перечислением, казалось  бы,
совершенно неуместным, промахов и недостатков, допущенных  неизвестными,  но
обреченными, конечно же, на неминуемое разоблачение умельцами.
     -  Впрочем,- заключил  полковник,  как  бы  желая  приободрить приятным
известием  полумертвых,  ей-Богу,   визитеров,-   несмотря   на   отмеченные
эстетические и  иного  рода  изъяны, цена на изделия  всех цветов и размеров
колеблется  по последним сообщениям  от  пятнадцати  до  пятидесяти рублей в
зависимости от  региона  и  имеет тенденцию  повышаться.  Ввиду  приближения
означенной в них даты, надо полагать,  и ввиду  широко  проводимого  изъятия
следует недвусмысленно заявить,-  сказал  Афанасий  Антонович  и посмотрел в
глаза одновременно и тому и другому, отчего один из сопредседателей, бывший,
к слову сказать, гандболист, непроизвольно попросил воды.
     Кто заподозрен в подлом мошенничестве, у молодых функционеров  сомнений
не возникло,  и лишь недостатком улик могло объясняться то, что  оба в конце
концов очутились на улице и без конвоя.
     Но  если  откровенно,  то  откуда бы  им  взяться,  уликам, если  ничем
предосудительным,  кроме перепродажи кое-каких фирменных  шмоток да изредка,
от  случая к случаю, аппаратуры, ни тот  ни другой  в жизни  не  занимались.
Впрочем,   один,  но  это   еще  черт  знает  когда,  после  дружеского,  но
неоправданно   затянувшегося   застолья   угнал,  то   есть  взял,   хозяина
предварительно  не  уведомив, покататься серый,  исключительно приемистый  и
бесшумный "седан", невезучий же мастер ручного мяча, впрочем, тоже  давно  и
случайно,  шестнадцатилетнюю,   необыкновенно  развязную   особу  принял  за
двадцатилетнюю.  Но,  повторяем,  в  незапамятные еще времена  все  это было
искуплено, искуплено и выкуплено и, главное, ни в какое сравнение ни вместе,
ни  порознь не  могло идти с только что открывшееся  авантюрой  на (Господи,
упаси, год-то 197...) идеологическом фронте.
     Подумать  только, восемнадцать тысяч, как  сказала эта карла с  плешью,
только изъятых  билетов, мама-почтальонша, сколько же  их на  руках? Десять,
двадцать,  сто тысяч? А сколько  будет  жаждущих  разжиться лишним на месте?
Копать  кайлом,  какая  сила  оградит  столицу,  а  с  ней  и  организаторов
международного форума от этой безумной орды?
     - Зашибу,- сказал гандболист по имени Юра Постников.
     - На фиг,- согласился с  ним  любитель быстрой  езды,  и  в эту минуту,
кажется, в последний раз они имели  в  виду  одно и то же.  Думали  о Жорике
Петрушеве, зеленоглазом выкормыше института, притулившегося у малоприметного
стаканчика  "Метро  Парк культуры", коему  так  неосмотрительно была вверена
культурная программа  фестиваля.  Он, он,  красногубый балабон,  и напел это
проклятое название, кое нормальному,  не изнасилованному противоестественным
напряжением средней и задней  спинок языку  исторгнуть принципиально  не под
силу.
     Мать-героиня, женщина и заступница, а  если  выяснится еще  и  из каких
средств, то есть всплывет обоюдовыгодная экономия на удобствах участников из
слаборазвитых стран.
     -  Зарезать  мало,  пусть  ищет того-не-знаю-кого  или берет на  себя,-
решили коллеги.
     Как  видим, ощущением непоправимости  они  еще  не прониклись, мысли их
только путались, и мстительное волнение и опьянение свежим  воздухом внушали
неоправданную надежду.
     Но,  увы,  хрупкая  не  дождалась  даже  завтрашнего  утра,  когда   по
самолетному трапу должен был сбежать на родную землю Жорик  Петрушев, неделю
назад убывший на вечнозеленый остров Дрейка и Нельсона  улаживать  последние
детали грядущего феерического действа.
     Увы, увы, майский ветреный  день вышел black  as  a night, точно такой,
какой привиделся однажды дружкам Мику и Киту и вылился в песню.
     Итак, не успели известные нам двое возвратиться в дом на углу Маросейки
и усесться за широкие деловые  столы лицом  к лицу, как тревожный телефонный
зуммер возвестил о новом приглашении, на сей раз с этажа на этаж.
     Кабинет, куда  позвали  наших  знакомых,  разительно  отличался  от  не
описанного нами ранее, был полон света, красок, флагов, лент, скульптурных и
живописных  работ  даровитой  молодежи,  грамот  и  вымпелов.  Однако  здесь
ласковый  тон   принят  не  был,  с   приглашенными  разговаривали  грубо  и
повелительно,  а  для  начала без всяких слов  и объяснений  сунули  под нос
газету,  со  страницы котором  мелким  зерном  жизнерадостно  скалился  Жора
Петрушев.
     А довольная Жорина рожа означала вот что,- ни завтра, ни  послезавтра и
ни в  один из дождливых четвергов ближайших двух недель прилета  его ожидать
не приходится. Юному мужу прыщавой (и  беременной, о чем уже известно всем и
каждому) дочери  хозяина  еще  одного  кабинета  (наискосок  через  площадь)
приглянулась  земля футболистов  и садоводов,  и  он  решил  ее  не покидать
совсем,  зарабатывать  на жизнь раздачей интервью, каждое следующее из  коих
обещало быть гаже предыдущего.
     Итак,  списать просчеты  культурной  программы  оказалось  не  на кого.
Некому стало ответить  персонально  и лично, а главное,  привести в действие
безотказный механизм спасения на водах. Стоит ли удивляться, если  от такого
сюрприза   гандболисту  непроизвольно  захотелось  отлить  напрасно  выпитый
стакан.
     Впрочем,  отпустили  их  опять  вдвоем,  но,  пройдя  шагов  десять  по
коридору, Юра Постников со  словами: "Счас догоню"- толкнул дверь в  уголок,
где  кафель  голубел  и  тихо журчала вода, а его  товарищ,  которого мы  не
представили, а теперь  и нужды нет, стал вершить  путь по ковровой дорожке в
одиночку.
     А  без  присмотра оставлять  его  нельзя было  ни  в коем  случае,  ибо
последствия давнего пристрастия к беззаботной и быстрой езде (имеется в виду
не перебитый нос и  фарфоровый блеск вставленных зубов, а  нечто внутреннее,
диагносцируемое   в  холодной   клинической  тиши   посредством   резинового
молоточка)   сказывались  на  его   поведении  и  в  куда  более  безобидных
обстоятельствах.  Сейчас  же,  пользуясь  по оплошности  ему предоставленной
полной   свободой,  poor   motorist,  никуда   не   заходя,  ни  с   кем  не
консультируясь,   отправился  в  телексную,   где  продиктовал  переводчикам
следующую  срочную депешу,  адресованную  всем семидесяти  двум национальным
оргкомитетам:
     "Связи неблагоприятного прогноза  июнь Инициатива  переносится  август.
Точная дата сообщается согласованием. Подпись".
     Увы,  к тому  времени,  когда  явились  неразворотливые  люди  в  белых
халатах, в пятидесяти трех странах уже вовсю трубили отбой.
     Ну, а Юра-то Постников, он-то чем был занят, неужели все три или четыре
четверти часа справлял нужду? Останься мы дожидаться его у клозетной  двери,
такое впечатление создаться могло, поскольку, войдя, он уже не вышел.
     И тем не менее необъяснимым образом  ровно через пятнадцать минут после
брошенного им  на ходу "счас догоню" кудесник мяча звонил из  бюро пропусков
дома  с  тремя  фасадами. Принят не  был,  но  смог  оставить для дальнейшей
передачи и рассмотрения семь с  двух сторон исписанных листов, открывавшихся
жирным и дважды подчеркнутым словом "Заявление".
     После  чего  Юрца  видели  в  нескольких  местах, начиная с  приличного
заведения на бывшей Тверской и кончая мерзкой  точкой  у  Киевского вокзала,
прозванной, кажется, Сайгоном, откуда выперли малого около полуночи вслед за
неизвестной барышней,  идти самостоятельно  не  способной,  но гораздой зато
указывать непопутное направление всем желающим проводить.
     Ну, а через день, покачиваясь  ранним утром в телескопически к  небесам
вознесенной люльке, бессонные  молодцы  в  желтых сигнальных жилетах начали,
дабы не сорвал до  августа ветер, не промочил  дождь до ждущего согласования
срока,  снимать  плакаты,  флаги  и  транспаранты  с  изображением символа и
талисмана фестиваля - солнца, которое пусть всегда будет.
     А спустя  еще  неделю,  игнорируя  по  традиции журналистики  той  поры
невнятные объяснения газет, в главный город державы стали прибывать, украшая
вокзалы, скверы,  бульвары и  дворы,  подростки  (in their  teens),  каковые
внешним своим  красочным, но неопрятным видом  наводили разменявших  не один
длинный десяток граждан  на неутешительные мысли о месте молодежи в трудовом
и  общественном  процессе,  о  правах,  обязанностях  и  роли  в  сохранении
культурных ценностей и иных завоеваний отцов и дедов.
     Но никто живописную публику  тем не менее не трогал, путь по радиальным
магистралям,   разрезающим  столицу,   как   златоглавый  и   краснозвездный
бисквитный торт, был открыт. Удивительным гостям не препятствовали двигаться
к  бывшему хамовническому  болоту,  заполнять  скамейки и  газоны  Лужников,
каждый  мог   свободно  устраиваться,  выбирать  себе  место  на  площади  у
плавательного  бассейна, где  провалившие  дело  администраторы  молодежного
праздника успели  сколотить, обвив лентами  и  гирляндами (не иначе  как для
демонстрации единства и солидарности), деревянный помост, сцену, трибуну,  в
общем, сооружение, одним своим видом обещавшее кайф и воплощение мечты.
     Прибывшим не мешали собираться  в одном  месте, ибо  именно так задумал
полковник  Беседа,  потирая  белые сухие  ладони  (короткие пальцы с  рыжими
конопушками)  в  теплом  конусе  света  настольное  ламвы.  Оперативный план
Афанасия Антоновича  предусматривал  поддержание (под строгим  наблюдением и
контролем, конечно) атмосферы  некой  нездоровой сенсации и  ажиотажа вокруг
сорванного мероприятия. Дело  поимки наглых ловкачей, изготовителей билетов,
требовало поощрения циркуляции разноцветных бумажек с контурами БСА,  спроса
и предложения. Впрочем,  об этом несколько позже. Это  уже лишнее. Пока,  во
всяком случае, ибо главное стало ясно,- именно лагерь у Москвы-реки, бивуак,
табор и подразумевал шеф совхоза "Белые липы", употребляя выражение "психдом
под открытым небом".
     Но,  блеснув  метким  московским  словом,  к  подробностям, то  есть  к
систематическому развенчанию  иллюзорной наивности  своего юного  попутчика,
оказался не расположен.
     Крякнул, хмыкнул и удалился в тамбур  курить. Вернулся  не скоро,  но с
прежним  неистребимым желанием творить разумное, доброе, вечное.  Во  всяком
случае, едва сев, немедленно поинтересовался:
     - Братишка, а морковки за так не желаешь?
     Однако   черствый   Грачик,  несмотря  на  сопровождавшую   предложение
демонстрацию отягощавшего  рюкзак  запаса не  слишком даже  грязного  овоща,
отказался.  Тогда незнакомец, одержимый благородным, но навязчивым желанием,
попытался  всучить  ему  последовательно журнал "Аврора" без обложки,  но  с
продолжением милицейского детектива, одноразовую, но французскую  зажигалку,
изящный предмет -  перочинный ножик  с пилочкой для  ногтей и в конце концов
еще нестарые часы "Слава" в корпусе из желтого металла.
     - Спасибо, не  надо,- всякий  раз, однако, демонстрировал  Лысый  смесь
гордыни,  брезгливости и  непонимания  физиологии  углеводородного  сгорания
организма.
     - Ну,  а что,  что  тебе  надо? - потребовал  раздосадованный  "несун",
дезертир трудового фронта уже в виду конечной для него платформы Перово.
     - Сколько стоит метро?
     - Пятачок.
     - Дайте десять копеек,- даже под бременем крайней нужды  честно глядя в
лицо собеседнику, вымолвил Лысый.
     Незнакомец заволновался, порылся в  кармане,  вынул  не  то  документ в
корочке, не  то пластиковый чехольчик.  извлек  из него какую-то  картонку и
протянул Мишке.

     - Устроит? - спросил, вставая и распрямляясь. - На и это,-  решил тут и
с  корочкой расстаться,- катайся на здоровье с именем дяди  Саши,  с моим то
есть, на устах. Желаю счастья.
     Но что, что он ему дал? Друзья, единый проездной на июнь. О!

ОТКРЫВАЙТЕ ШИРЕ ДВЕРИ

     Итак,  неутомимый  транспортир  на  серой  плоскости  фасада  торопился
обрести благословенную  секунду свободы от бесконечного конфликта  тупого  и
острого углов.  Шестнадцать  десять на  глазах  превращались  в  шестнадцать
одиннадцать.
     Ступая по липким кругляшкам с синими снежинками букв "Пломбир Морозко",
Лысый, обладатель  единого  проездного билета на  июнь, двигался  к выходу с
тринадцатой платформы.
     Навстречу  ему   спешили   пассажиры  электропоезда,  следовавшего   до
популярного сорок седьмого километра ("Электрозаводская", "Новая", "Перово",
"Ждановская" и далее со всеми).
     - Лимита,-  скривила губки при виде пропыленных трико нашего героя юная
узкобедрая и сероглазая  наследница дома и  сада в дачном кооперативе "имени
Папанина".
     -  Нет,- оценил  Мишку  ленивым взглядом ее  кавалер,  невоздержанность
которого  в еде  и питье  лишала естественных пропорций  на груди его  синей
майки изображенный солярный знак одного из старейших учебных заведений Новой
Англии.  Сумка в  руках у Лысого (черная,  болоньевая) сделала  тон  знатока
насмешливым и категоричным.- Это Малаховка по колбасу прибыла.
     Да ради  Бога, они могли сме