, она совершенно не похожа  на себя.  Вот
что  значит  сделать глупость, не  сдержаться. Ну,  хоть бы мельком  теперь,
краем глаза посмотреть на Мишку, в чем дело, понять, снять напряжение. Вновь
она открывает дверь, прислушивается  к далеким  уличным  шумам,  выходит  на
лестничную площадку и  сквозь желтоватое, с  позапрошлогоднего субботника не
мытое  окно  пристально вглядывается  в унылую пустоту двора. Ах,  чувствует
женское  сердце беду, Вера Константиновна переступает с ноги на ногу, что-то
мешает  ей сдвинуться с  места,  она  ждет чего-то, и это нечто в самом деле
происходит. Печально ухает дверная пружина, и, шарк-стук, шарк-стук,  Сергей
Михайлович начинает свой нерадостный подъем на третий этаж.
     Вот  так, совершив еще  один  вороний  круг  над полем брани, мы  опять
наткнулись  на  декана  электромеханического  факультета.  Побережем  нервы,
опустим театральные  подробности встречи  супругов (не может быть, не  может
быть!),  не станем  также описывать волнующую сцену свидания  именинника  со
старшим сыном,  почивающим  в  позе  усталого  воина  ("Гриша!  Господи,  ты
заболел?").  Оставим все эти  детали прошлому, все туда,  в ящичек  с биркой
197...  Все  - подробности, переживания,  все туда, займем  себя  чем-нибудь
поинтереснее, в  общем,  поступим  так, как привыкли делать юные герои нашей
истории. Закругляясь  же,  заметим,-  потрясенные  "предки" (к месту ввернув
словечко)  не  смогли  в  четырех  стенах, да  еще  по соседству  с  невинно
всхрапывающим  осквернителем вынести свалившееся на  них несчастье. Примерно
через  полчаса после того,  как  Лысый покинул  двор, под  старыми  тополями
украдкой прошли Сергей Михайлович и  Вера Константиновна. Да, да, настал  их
черед заночевать  на даче. И не только  заночевать, а провести три печальных
дня  в  глуши,  во  мраке...  Но  что  посеешь,  то  со  всей  неизбежностью
категорического императива и пожнешь, другого пока не дано.
     Ну и  хорошо,  а  теперь  попрощаемся  с Сергеем Михайловичем  и  Верой
Константиновной,  больше  они  нам  не  встретятся  на   пути   приключения,
поклонимся  и  Зинаиде  Васильевне.  Good  Night. Sleep  Tight, по капле  ее
валокардин мы тоже считать не будем. Всего хорошего! Привет. привет!
     И пока  еще  рановато  веселым  "доброе  утро" приветствовать  Григория
Сергеевича, пока  Григорий  вздыхает и отворачивается от света, поговорим  о
Михаиле.  Ведь  сегодня он,  Лысый,  отчасти разделит чувства родителей, ибо
пожнет бурю от ветра,  посеянного братом.  Итак, какой же блистательный план
родился в  голове выпускника физматшколы номер один? В то чудное  мгновение,
когда  из  окна  второго  этажа явился  Штучка,  как  мимолетное поэтическое
виденне,  вернее,  мимут  десять спустя, в  голову Мишки  неожиданно  пришла
блистательная  идея,  план  вызволения бумаг,  в  случае удачи  которого  на
горизонте  светлым  солнышком  маячила  прекрасная  возможность  сегодня  же
вечером с  поездом  N 193  в  двадцать  два часа  пятьдесят  минут  покинуть
индустриальный, лишенный романтики Южносибирск и отбыть в столицу  сибирской
науки. Итак, Лысый предполагает, а располагает, конечно же, автор, который и
рад бы сузить generation gap, да муза пальчиком грозит.
     Нет, нет, раз уж правда, то  пусть приходит нагая, со всеми неизбежными
в  этом  случае анатомическими подробностями. Впрочем,  согласимся в  одном,
спора нет, за все сегодняшние свои подвиги, исходя из простой логики  закона
сохранения  энергии,  Мишке-идеалисту  никак  не  миновать  хорошей   порки.
Поскольку, однако, за последние лет сто ввиду разных социальных  катаклизмов
вышли  из  обихода  изысканные виды  рукоприкладства,  там,  розги, шомпола,
шпицрутены, то сегодняшним вечером, через каких-нибудь полчаса Мишке Грачику
без  особого  эстетства (флагов, барабанов и моральных  переживаний)  просто
расквасят физиономию. Причем в мгновение ока, покуда в его юных мозгах будет
формироваться вопрос "за что?", губы окажутся разбитыми, бровь рассеченной и
под глазом набрякнет синяк. А когда же запоздалый  вопрос наконец прозвучит,
в виде занавеса явится откровенный ответ: "За все!"
     Такой  у нас сегодня, товарищи,  именинный  пирог. Ну, а  что поделать,
если  Лысый сам  направляет  стопы в логово зверя,  он идет. полный дурацких
надежд, беспечно помахивая  болоньевой сумкой, в  которой польские  джинсы и
клетчатая рубаха румынского производства, снятые и аккуратно сложенные перед
злополучным  футболом,  топает  прямо  в зудящие с  самого  утра лапы  Игоря
Альфонсовича Вальдано. Да,  вот  и  еще одно разочарование в  художественном
методе, ведь, вглядываясь в магический кристалл, созерцая еще в самом начале
смутные  тени  персонажей, автор  надеялся  встретиться  там,  на  свободных
просторах повествования, лишь с милыми его сердцу людьми. Но не тут-то было,
тяжелый взгляд Игоря  Альфонсовича требует своей доли  бессмертия.  Вот так,
начали с порывистой, немного сумасбродной девушки с чудными глазами по имени
Ирина   Вальдано,   а   кончили   ее  братцем,   студентом   третьего  курса
Южносибирского  филиала Омского института  физической  культуры. Бр-р-рр. Но
иначе  и быть не могло, Инь  обуславливает  Янь, inscription  Seth Imperator
immortalis  требует фигуру прогресса с аэропланом в руке на обратной стороне
медали.
     Итак, была у  человека, у  Игоря Вальдано, борца-вольника, была  давняя
(заветная) мечта  "настучать в бубен" кому-нибудь из Грачиков и  вот наконец
исполнилась.  А зародилась  мечта  в  коротконогом,  но  широкоплечем  Игоре
Альфонсовиче  еще в пору хрустальной  (заимствуя эпитет) юности,  когда ему,
тогда  тринадцатилетнему,  в  порыве  нежности и восторга  шестнадцатилетняя
сестра  открылась,  на кого похож наш Григорий. Знаете,  если  были  в  роду
благородные  рыцари и прекрасные  дамы,  то  никаким воспитанием  не помочь,
где-то это  непременно  проявится.  Ну,  и  на  кого,  вы  думаете,  походил
Григорий? На  птицу,  смуглый  Грач, будущий  алкоголик, в  семнадцать  лет.
представьте себе, казался донне Ирине птицей, жаворонком.
     -  А я  на  кого похож? -  тут  же спросил уже в те годы  злонамеренный
Игорек.
     И сестра  замялась, и в  глазах ее мелькнула растерянность и жалость, и
скрыть это чувство стыда от настырного взгляда не удалось. - Ты Винни-Пух.
     -  Потому  что  толстый?  -обнаружив мазохистские  наклонности, уточнил
Игорек. - Потому что добрый,- нашлась гуманная  сестра. Впрочем, куда-то нас
повело не туда. Стоп машина, право руля. Значит, так,  хоть и собирала вчера
вечером Ирина  Алексеевна вещи,. хоть и обещала уйти, но идти ей, по  правде
говоря, было некуда. Ее семья, включая папу. маму и брата Винни-Пуха, всегда
скептически относилась  к Иришиному браку и в желанном утешении с неизбежным
злорадством  бы  отказала. Да  и  отец  убеждал: "Он  тебе не пара", и  мать
обещала: "Пожалеешь". И тем не  менее,  пока братик  рос,  совмещая  занятия
культуризмом с занятием  другим,  не менее интересным оздоровительным измом,
девочка Ирина  влюбилась  в  мальчика  с соседней дачи, имевшего  глупость в
детстве катать ее на раме велосипеда, а в более зрелые годы (лет в двадцать)
поить  "жигулевским"  пивом  и  целовать  под  соснами  до  изнеможения,  не
произнося ни  слова, ломая руки, запрокидывая голову, ах ты,  Боже  мой,  со
счастливыми блестящими глазами.
     Итак,  любовь,  вива, ура,  банзай,  именно  она, ломая строгую  логику
поступательного движения, еще не раз на наших глазах будет  превращать скуку
порядка  в  безумие приключения.  Но  в данном  случае  особой  веселости  и
бесшабашности ждать не приходится.  Увы, мы не в опьяняющем надеждой начале,
а в суховатом от сдержанного покашливания  конце.  На промежуточном  финише.
Через несколько  часов Гриша попадет в вытрезвитель, Игорек спустя  какую-то
неделю с персональным делом под мышкой - на заседание комитета  комсомола, у
его сестры  Ирины случится первый в жизни нервный срыв, а отделавшийся легче
всего Михаил, Мишка, Лысый на дорожку получит в ухо.
     М-да, кстати,  похвальная честность неудавшегося  журналиста заставляет
автора  заметить,-  добряк  Вальдано  "начистил"  Лысому "репу", движимый не
только и  не  столько простоватыми мотивами  провинциальной  вендетты. Кроме
жалости к сестре, чего он особенно и не испытывал (скорее уж презрение), при
случайной  встрече во дворе кукольного театра с  Мишкой Грачиком Игорек имел
персональный  повод  сорвать  злость не  просто  на отпрыске гнусного  клана
Монтекки,  а  на представителе одной столько лет старательно,  но безуспешно
ассимилирующейся  народности,  к  коей Мишка Грачик  и,  кстати, автор имеют
честь принадлежать.  (Но если  последний, в жилах  имея три четверти древней
крови, благодаря настойчивости матери и благосклонности Провидения причислен
к расе коренных обитателей  сей  бескрайней  земли,  то Грачик  с  невинной,
простительной половинкой, увы,  жертва папашиных предрассудков  и упрямства,
имеет в главной графе анкеты краткую запись с преобладанием гласных. Да, да,
о  чем, к  сожалению, в его доме говорить не принято, а жаль, возможно, и не
казался бы родитель уж совсем безнадежным занудой и тупицей.)
     Ну,  ладно,  а  теперь,  когда  все  мотивы ясны и  побуждения понятны,
осталось лишь  выяснить, как  два молодых человека в какой-то момент времени
оказались одновременно  в отдаленном  от  ареалов  их обитания и  постоянных
путей   перемещения,   но   идеально  приспособленном  для  антиобщественных
поступков темном дворе кукольного театра.
     В   траурный   день   сорокавосьмилетия   декана   электромеханического
факультета   Игорь   Альфонсович  получил  третий   неуд   по  историческому
материализму у безжалостной  старушки  Фаины  Ефимовны  Голод.  (Папа  Фаины
Ефимовны, кстати, назвавший свою дочь не Фаей, а Руфью,  герой Перекопа Хаим
Бен  Гольд, покуда был способен удивляться, а способен он  был до  последних
дней сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго, никак не мог взять в толк
смысл сего  абсурдного  (нелепого)  превращения мягкого  знака  в букву "о".
"Послушайте, гольд -  это же золото,  а что такое голод? Такого слова вообще
нет,  если  вас  интересует   мое   мнение".  Увы,  его  мнение   никого  не
интересовало,  семантическое  тождество  нарушилось, в  результате чего  все
лингвистические  сложности  для потомства  Хаима  Гольда снялись сами собой.
Половина  его  правнуков  стала Карпухиными,  а  вторая  Янушевскими.) Итак,
лишенный одним  росчерком  пера  радостей отъезда  в  спортивный  лагерь  на
живописных берегах Томи, Игорек Вальдано решает в виде компенсации предаться
буйному загулу. Наличность,  необходимую для должной широты  и размаха,  наш
уездный  атлет  справедливо  надеялся выпросить у  своей жалостливой сестры.
Возможно, если бы он ограничился лишь добычей червонца, все  бы обошлось для
наших героев, но Игорек не мог упустить случай проявить родственную заботу и
интерес, чем довел и без того совершенно потерявшую голову  девочку до слез,
результатом  же  расстройства  чувств  явилось  неосторожное и  абсолютно не
предназначенное для ушей  братца признание. Получив, таким  образом, искомый
отрицательный  заряд в  дополнение к  уже имеющемуся, Игорек  с  червонцем в
кармане отправился в расслабленный весенним солнышком мир разряжаться.
     Презрев необычное обилие  игристых вин  в  магазинах областного центра.
Игорек  со  своим  приятелем,  тоже  Игорьком,  но  Шубиным,  самбистом, уже
отчисленным  из Южносибирского филиала  год назад за  аморальное  поведение,
выраженное нежеланием грех искупить  венцом, грех сожительства с секретаршей
деканата (впрочем, автор,  борясь за справедливость, повода для осуждения  в
этом случае не усматривает, ибо грешил, прямо скажем, Шубин не один. а вот в
жертву должен был по, возможно, просто не слишком современным представлениям
загса принести себя лично),  так или иначе, презрев огнетушители Абрау-Дюрсо
с  черными этикетками,  два Игорька  раздобыли пару бутылок  "Кавказа" (ave,
цезарь, знакомое  начало), забрались  в  уютный темный двор  театра кукол  и
расположились на облупленных скамейках у щербатого стола.
     Когда последний сосуд  емкостью (0.5 литра был  опустошен и мерцал  под
столом  зеркальной зеленью,  в этот критический  момент рука Творца ввела  в
сырой  кошачий  двор  Мишку  Грачика.  Надеюсь,  читатель   помнит,  где  мы
находимся,  мы  не  на  Садовом кольце  в  столице  нашей Родины, где каждый
полдень у  театра Образцова  справляется  музыкальный  парад.  Мы  на  улице
Весенней в городе Южносибирске.  Местный  кукольный театр, фронтон  которого
еще   лишь  в  воображении  молодого  гения  обварен   и   окован,  занимает
всего-навсего,   как  заурядный   гастроном,   первый   этаж   обыкновенного
(построенного  еще  до  времен  волюнтаризма)  пятиэтажного дома. В  третьем
подъезде которого, в пяти минутах ходьбы от Южносибирского горного, проживал
с мамой и  сестрой  уже знакомый нам ассистент кафедры общей электротехники,
бывший   руководитель  ансамбля  "Темп"   приятель  Григория  Грачика  Алеша
Бессонов.  Вот  кого  Миша, опасаясь  позвонить  и нарваться  на  родителей,
определил  на  роль  посредника,  на роль  связиста-телеграфиста, да  только
непредвиденное  вмешательство  Игорька  Вальдано  сделало  сей отличный план
неисполнимым. Потеряв в мгновение ока  лицо. Мишка  не решился пойти в чужой
дом.
     Вообще Лысый повел себя очень мужественно,-  когда  два  бравых молодца
сбежали, оставив его  "жевать  сопли", он  открыл пальцами лишенный  вентиля
дворницкий  кран  и  стал  приводить себя в порядок без  слез и  причитаний,
предчувствуя, должно быть,- куда более подходящий случай разрыдаться сегодня
еще  представится.  Умывшись  и  слегка  придя в  себя,  Мишка уже  не  смог
(израсходовав  адреналиновый НЗ)  закрыть кран, поэтому, оставив  прозрачную
струйку растекаться в грязную лужу, бедняга,  растерявший за каких-то полдня
половину того, что в человеке должно быть прекрасно, вышел на улицу Весенняя
и попытался из автомата  узнать телефон Алеши Бессонова, проживающего по ул.
Весенняя, д. 18. Он старательно пытался, минут  двадцать  набирал 09 длинные
гудки  менялись  на короткие,  шум  прибоя  на  сухое  пощелкивание  далеких
контактов, когда  ж  наконец где-то  между небом  и  землей трубку  подняли,
прозвучало не угрюмое "тридцать шестая", а  полился бодрый позывной "Маяка".
Потеряв надежду, наш герой,  не  решаясь при этом  явить миру  свидетельство
своего унижения на  юном лице, зашел в близлежащий, столь же мрачный,  как и
двор  кукольного двор  кафе "Весеннее"  (ныне  ресторана  имени  венгерского
города-побратима,  ресторана '"Шалготарьян"), уселся на скамейку и  принялся
созерцать пустые ящики, вдыхать аромат прелой картошки и думать о будущем.
     Пока  он думает,  мы  поинтересуемся,  как дела  у  его брата Григория.
Проспав  примерно  полтора часа,  Гриша  около  девяти  вечера был  разбужеи
телефонным  звонком.  Пять  раз  веселой  капелью раскатилась по дому трель.
Григорий вскинулся, повел  головой,  вскочил, разом  перепугавшись, "сколько
времени прошло? пять  минут, десять, видел ли меня кто-нибудь?" - уронил  на
пол  праздничную  скатерть, выбежал в  коридор,  ушибся о  дверь...  Прости,
Господи...
     - Ма...- тихо произнес  этот,  еще плохо соображающий  Робинзон Крузо.-
Это...- добавил он, озираясь.
     Ничто не отозвалось в ответ, квартира безмолвствовала, душа Григория на
миг  отделилась  от тела,  метнулась по  опустевшим  покоям и,  ужаснувшись,
вернулась на место холодным кусочком льда.
     И  в этот  в  высшей  степени  иррациональный, мистический миг  веселое
"зз-зз-ззз-ззз" неожиданно снова ожившего телефона превратило высокую поэзию
откровения  в судорожные  детские мурашки. Да кто  же это, спросим мы,  пока
Григорий снимает трубку, так настойчиво и бесцеремонно  окунает его  в холод
неприглядной  реальности? Это жена  Ирина  Алексеевна.  Бедная  девочка,  не
перестаем  мы  восклицать.   В   чем  же,  кстати,   призналась  она  своему
несимпатичному братцу? А в том, что у них с Гришей не  получается ребенок, в
самом деле, год совместной жизни не оказался у молодых плодотворным, но если
до сего дня при  этом можно было предполагать у супругов  понятное нежелание
обременять себя, то после Иркиной глупости утешить себя уже было нечем.
     - Ну, и кто ж виноват? - спросил, не без умысла, гнусный братец.
     - Наверное, я,-  ответила сестрица. -  Долго думала? -  поинтересовался
подлец.  - Долго,- честно созналась Ирина  Алексеевна. И в самом деле, долго
думала и,  главное, Гришине пьянство  отнесла на  счет неудовлетворенности в
результатах воспроизводства и  вообще Бог знает чего себе насочиняла, но вот
самое  важное,-  поборов  католическое  целомудрие, решилась  Ирина раскрыть
тайну - пойти к врачу. И так вот разом себя освободив и укрепив, стала Ирина
Алексеевна разыскивать своего милого Гришу, дабы и в него вселить радость, и
надо же, с первого раза угадала его местонахождение.  В сказанном не следует
усматривая  иронию, от всего случившегося, право, голова шла кругом. так что
забыла Ирина  о  дне рождения свекра  напрочь. Кстати, это  она  и разбудила
Григория  минуту назад, но, не поверив безответным  гудкам, набрала еще раз,
и, Боже мой:
     - Алло...- ответил родной  голос. Ну, как ей  тут помочь? Как  выручить
Григория?  Да  никак,  часы давно  уже запущены,  строгий судья не позволяет
крикнуть  спасительное "берегись", протокол составлен, и  затвор  фотофиниша
взведен.
     - Как  ты?  -  неуверенным, но полным надежды голосом  спрашивает Гришу
жена, но  оптимизм и надежда,  увы, останутся неразделенными, поздно, на том
конце провода, нам-то доподлинно известно, только что наступил конец света.
     - Я один,-  отвечает  Григорий. -  В смысле? -  теряется Иринка. -  Без
смысла,-  отвечает Григорий.  Наступает болезненная пауза. Григорий слушает,
как  на  кухне, медленно  набухая,  с носика крана  срываются  капли.  Ирина
слушает его  тяжелое дыхание. - Ты опять?.. - Хуже. - Что это значит?? - Это
значит, я один. - В смысле? - Без смысла...
     И вновь разговор  повисает на неоконченной  фразе, над Гришиной головой
легонько вздрагивает  потревоженный каким-то движением внутри  дома  красный
пластмассовый абажур и не предвещает счастливой развязки.
     - Гриша,- еле сдерживается вновь  доведенная  до отчаяния  женщина.- Не
пугай меня, Гриша, скажи что-нибудь. Гриша, Гриша...
     -  Не кричи,-  неожиданно тихо говорит  Григорий,  он  не  слушает, его
взгляд скользит по стене,  натыкается на его собственную детскую  акварель.-
Все глупо,- говорит Григорий. - О чем ты? - Ни о чем. - В смысле?
     Но привычная пауза  не  возникает,  не  звучит в тишине пустой квартиры
многозначительное "тик-так" старого будильника.
     - Я тебя ненавижу! - кричит  женщина. - Я сам себя ненавижу! - отвечает
ей  эхо. Ненавижу,  ненавижу, ненавижу,  это  носится и  сумрачном лабиринте
квартиры, Григорий  открывает  дверцу  румынского  бара  и  некоторое  время
обозревает    многоцветную,     уцелевшую     во    время    кораблекрушения
(светопреставления) роскошь. "Какой пассаж",- думает  он, решая погибнуть  с
музыкой. Его  рука,  переломившись  в  составном  зеркале, берет  серебряную
родительскую свадебную  рюмку, а другая  - святотатственно  плещет в  символ
нерушимости  союза  Веры Константиновны  и  Сергея  Михайловича темную струю
югославского вермута.
     Когда  бутылка уже  была  на  три  четверти пуста,  в  мрачном  сумраке
коридора опять зазвонил телефон.
     - Гришу можно? - спросил незнакомый женский голос. - Я.
     - Гриша,- обрадовалась незнакомка,- скажите,  но только честно, сколько
вам лет?
     На  что  ошалевший  в  буквальном  смысле  слова  Григорий  лишь  после
продолжительного раздумья ответил вопросом: - А ты кто?
     Но  ему  сразу  не  открылись.  Слышались  каки