няем, и  потому, наверное, просто бессовестно  его
преследовать в эту минуту с лейкой и  блокнотом, право, пусть придет в себя,
проветрится,  let  him  to  cool  a  bit down,  дождемся Мишку,  освеженного
вечерним  зефиром,  у  того   места,  где  двум  великим  демократам  юности
свойственное  отсутствие  рогов  позволило  в  мрачные  времена  абсолютизма
обняться для торжественной клятвы.
     Ну,  а  пока  Лысый в  прекрасной  невесомости, не изводя наблюдать  за
положением небесных светил, вершит свой путь от парадных флагштоков чертогов
науки  мимо  фонтанов  и  елей  к  обзорной  площадке,  над  городом великих
возможностей  господствующей с самого дня основания,  то есть с двенадцатого
века, мы, предоставив его самому себе, отправимся на Казанский и узнаем  все
же, зачем хам и  фрайер в фуражке таксиста отвел Серегу Винта в дезинфекцией
смердящий закуток.
     -  Короче,  такая каша,-  сказал  мерзавец  через  губу,- я  могу  тебе
устроить дачу по Белорусскому, но надо еще дать.
     - Сколько?
     - Четыре сверху.
     - Да ты чЈ. друг, полторы сотни отсосать хочешь ни за что...
     Ах, кажется, подробности этой  беседы нам придется  опустить, поскольку
для передачи ее  духа  и  буквы попросту нечего выбрать  из пятидесяти  семи
тысяч нормативных единиц ожеговского однотомника.
     Впрочем,  автор  хитрит, больше  того, ленится,  но  не в  ущерб  тебе,
читатель, его  невинная игра,  право, oписание всех  тридцати минут  мужских
доводов  и  контраргументов  на  солнышке  под  карболку   не  стоят  одного
мгновения, не  могут  сравниться  с вопросом  Лапши и  ответом  аборигена  в
ободранной куртке, коими обменялись - эти двое - он.  занимая место спереди,
а  она  -  сзади.  Хотя  нет, отметим  все  же  благородство  Винта,  твердо
отказавшего  плюгавому московскому  субчику в праве первой ночи, ну и походя
уже,  общий  итог  -  десятка,  все же "отсосанная  сверху" за проезд "сорок
минут, и там".
     Итак, отсчет минут и секунд будет начат в момент, когда, досадуя на без
толку урчащий автомат, Винт задержался, пытаясь получить за свои три копейки
и газ, и  воду,  именно в этот миг его  краткого  отсутствия язык  Лапши, не
занятый мороженым, шевельнулся.
     - А далеко до Лужников? - пожелала знать девушка.
     А  водила, железным  ключом оживляя  железного друга, ответил  (даже  в
зеркальце на медсестру не глянув):
     - Это не по пути.
     Что   ж,   худшие   Ленкины  опасения  подтвердились,  не  усыпил  Винт
бдительности   Лаврухи   портвейном   и   половиной  стандарта   из  аптечки
позаимствованных  колес,  кои  по самочинному  вдохновению  положил  считать
димедролом.
     Итак, на первом же перекрестке, посреди бескрайней, как нива, и потому,
конечно. Колхозной названной  площади Лапша  храбро  приоткрыла дверь и  под
звуки  оглушавшего   двух   подлецов  романсом  о  картинно  гребущей  Нинке
фортепиано сползла  с сиденья, согрела руки  и коленки сухим теплом  летнего
асфальта.  На четвереньках  бесстрашно  пробралась  вдоль  белой  на красном
надписи  "Для авиапассажиров", укрылась за  тупым широким  хвостом, перевела
дыхание  и,  ловя  момент  неподвижности  противостоящих  армад  перегретого
металла, кинулась опрометью поперек белых полос к далекому радужному берегу.
     Шофер  черной  "татры" вильнул вправо, что было,  то  было,  но  ногу с
педали на  педаль, согласно памятке,  не перенес. Ну, а интерн в близлежащей
больнице, провожая каталку в операционную, про себя отметил беспрецедентный,
истекающую  неделю  характеризующий   и,  право,   необъяснимый  рост  числа
пациентов,  уже в приемный покой  доставляемых  под местным,  а  то и  общим
наркозом.
     Мы  по тому  же поводу  заметим другое,-  из всех  лично  нам известных
паломников, покинувших  Западно-Сибирскую низменность  в  конце прошлой -  в
начале этой недели, теперь лишь у Мишки Грачика оставался шанс попасть туда,
куда устремлялись со всей страны мечтатели и безумцы, в Лужники, на стадион,
где пять великих маэстро должны были сотворить чудо.
     И он его не упустит.
     - Что это? -  очнулся Лысый, с гранитных высот, из поднебесья обозревая
там, за рекой,  на солнцем  обласканной площади между Центральной спортивной
ареной  и   открытым   плавательным   бассейном   взор  туманящее,  а   душу
воспламеняющее разноцветье к многоголовье. - Что это? - спросил Мишка вслух,
улавливая  вдруг  донесшееся  из  прекрасного  далека  пение.-  Что  это?  -
воскликнул   непроизвольно,   жаждая    сейчас   же,   немедленно   получить
подтверждение полноты в природе возможного человеческого счастья.
     И получил тут же.
     - Дурдом,- ответил  ему некто  справа, узкой и пытливой ладонью попутно
увлажняя  то  место, где врезался  в нежное и розовое тело подруги  на смену
китовому усу пришедший нейлон.

SOME FLY EAST, SOME FLY WEST EVERYBODY DO THEY BEST

     Ну.  что  ж,  двигаясь под музыку  сначала  неловко,  слегка  стесняясь
посторонних,  но  такт за  тактом  обретая уверенность, акцентируя сердечной
мышцей каждую четвертую, восьмую, шестнадцатую, тридцать  вторую, ускоряясь,
переходя  на бег,  кувырки,  прыжки,  мчась во все  лопатки, с вдохновением,
напролом,  напрямик,  наш  герой  наконец  воспаряет,  достигнув  блаженного
единения с великой и безумной Шизгарой.
     И вот, когда это светлое чудо совершилось, автору, увы, предстоит ее
     Godess of a mountain top
     Burnin' like a silver flame
     похоронить.  И не  только ее. Предстоит отпеть Beatles. Поставить крест
на самодельных майках и  штанах,  нестриженых вихрах, противогазных  сумках,
магнитофонных  катушках, рисованных значках,  приставке "Нота", босых ногах,
Господи, на самой детской мечте об исполнении всех желаний, которая родилась
со  звуками She loves you, yeah, yeah, yeah и испустила  дух среди всеобщего
попсового шабаша Money, money, makes me funny.
     Впрочем, музыка осталась, блюз жив, хотя тяжел и примитивен, но завтра,
может статься, будет легче  и виртуознее, ибо теперь послушен и себе на уме,
что ж до  боевой смеси кантри  с  ритм'н'блюзом,  то  ей  ныне  и вовсе  все
возрасты покорны, поскольку бодрит и повышает тонус, и  с местом (кхе-кхе) и
со временем (ага) тактично считаясь.
     Однако эта музыка, такая вроде бы  похожая  на оригинал, вся  в  блеске
военных атрибутов давнего  бунта,  со  старым  именем  во лбу  тем  не менее
воображение воспламенять  не способна и сна кого-либо лишить ей не под силу,
не  по  плечу  славная  магия  ушедших  времен  набору  заезженных  клише  и
старательно отрепетированных рифов, в которых не живет душа, иллюзия, вера в
возможность  музыкой,  двенадцатью  аккордами,  верхним  "до",  нижним "ля",
отчаянным "шиворот-навыворот"  что-то изменить. От великого прошлого остался
циничный, сверкающий,  как маникюрный set, комплект приемов воздействия-  на
подкорку  и мозжечок, техника  любви, ставшая ежедневной  пыткой соития  без
надежды  и мечты,  стиль, клише, все  отработанное задолго до  того, как  из
Ливерпуля раздалось неистовое приглашение:
     Please, please me!
     До того  как  родилась  Шизгара, для  которой электрический  звук  стал
земной формой существования, верой и любовью. И тогда он жил, был из крови и
мяса, пульсировал и был способен к воспроизводству, а разгоряченным юным его
мозгам покоя  не давала мечта о всеобщей любви и  праздничной справедливости
будущего детского мироустройства.
     It there's anything that you want
     Но мистический дар шизгарного звукоизвлечения, нездоровая способность к
одухотворяющему опьянению детской  мечтой  оказалась  излечимой.  Time,  как
выяснилось, вовсе не is on our side.
     Свобода,-
     To celebrate anything you want
     To penetrate any place you go
     And syndicate any boat you row -
     вольная воля - проткнуть невпротык, провернуть невпроворот, всесильная,
потому что верная, просветлила,  но не осчастливила, сделала праздник, но не
избавила от будней.
     Целое  поколение  оставило  колею,  но путь  в прекрасную  страну,  где
исполняются все желания, где сказка  становится явью, на поверку вышел  лишь
длинной (long) и незабываемой (ибо winding), но дорогой в обход.
     В аксиоматическом пространстве реальности, in common sense world, точки
"А" и "Б"  оказались  инвариантны, разница  начальных векторов - всего  лишь
грядущее  расхождение во времени и сальдо. Увы,  как  и куда ни рвани из "А"
финиш в "Б" неотвратим.
     Формула "деньги  -  товар - деньги" всегда, во  всех случаях  неизменно
отвечает за наименьший общий знаменатель.
     А  "кайф-облом-кайф",   "кайф-ништяк-кайф",  "кайф-кайф-кайф"   -   это
уравнение всего лишь old capital joke of Master Almight.
     Но  Битлы,  о  Битлы, апостолы, мессии,  сидя за рулем  своей  пожарной
машины, beep, beep mm yeh, стоя на мостике  своей субмарины (everyone of  us
has  all  we  need), они первыми прозрели,  увидели -  впереди не  сказочная
Electric Lady  Land, прямо по курсу земля. Песок, суглинок, чернозем, почва,
где все holes уже давно и надежно fixed.
     Strawberry fields forever
     На пути от шестьдесят шестого к шестьдесят седьмому что-то  произошло с
Шизгарой. С Сержанта Пеппера начался закат, но самое замечательное в другом,
этого никто из двигавшихся at the speed of sound как будто бы и  не заметил.
Почему? Нам, дуракам, блистательный закат казался новым восходом.
     Битлы, великолепная наша четверка бывших провинциальных мальчиков, и до
роковой отметки - тридцать  не дотянув, могли на глазах у всех делить желтую
подводную лодку, плевать на Abbey Road и пинать резиновую душу.
     Все было  по фиг, никто  не останавливался, ужасом объятый, безоблачное
завтра обещало забвение печального недоразумения. Никто не  понял evil omen,
не захотел dig it.
     Everybody had a good time
     Ev'rybody had a wet dream
     Никто не проникся ритуальной честностью поступка.  Просто подумалось  -
самый красивый оказался  самым смекалистым. Вот и  все. Господь Бог умер. да
здравствует Господь Бог.
     Но  кто  он?  Rolling Stones, Doors,  Jethro Tull. King  Creamson?  Led
Zeppelin,  Pink Floyd, Emerson with boys, Genesis, Yes?  Или Т.  Rex, Bowie,
Alice Cooper?
     Никто. No one.
     Nothing to get hangabout
     Strawberry fields forever
     Но на постижение этой печальной истины ушли годы.
     Семь или восемь лет потребовалось для осознания невосполнимости утраты.
И  печальная  доля сказать  это горькое  "прощай" досталась нам,  ровесникам
феерического заката,  нашему поколению. И потому, конечно, автор считал себя
вправе писать эти воспоминания, этот плач  по  Шизгаре, по незабвенной Lizzy
(Dizzy),  Michelle (ma belle), Rita  (Lovely  meter), Martha (My Dear), Suzy
(Кью), Lady (Jane), Mary (Long), Angie.
     Oh, Angie
     Don't you weep all your kisses still taste sweet
     You can't say we're satisfied
     But they can't say we never tried
     Да, мы пытались, и  об одной из попыток  автор  ведет  рассказ,  эпилог
коего уже близок и неотвратим.
     Итак, около семи часов вечера четвертого июня 197... года  под проезжей
крышей  метромоста,  вдоль  клепаной  паутины   зеленого  (синего?  серого?)
металла,  над   неширокой  рекой,  несущей   свои   высокооктановые  воды  в
поэтическую  жемчужину   среднерусской  возвышенности  Оку,  прошел  молодой
человек,  которого  мы  уже  на  протяжении  двадцати  шести  глав  довольно
беспардонно и по-свойски величаем  Лысым. Ободряемый хищным урчанием в чрево
большого города засасываемых поездов метро, Мишка по нешироким (сравнительно
с  длиной)  пролетам каменной  лестницы  спустился  в  лужниковский  парк  и
двинулся, ища проход между кустами и деревьями, навстречу влекшим его сюда с
вершины горы звукам.
     И, отмечая это счастливое прибытие, автор,  одержимый пусть навязчивым,
но  похвальным стремлением  к  установлению  абсолютной истины во всем,  что
имеет  касательство  к   нашей  истории,  должен  без   ненужного  упрямства
признать,- проделать все описанное Лысому не составляло особого труда.
     Да, вообразите, любому досужему прохожему не возбранялось удовлетворить
как  минимум  свое  любопытство,  а  зрелищем  не  соблазнившимся  никто  не
препятствовал добраться до дома на своих двоих.
     Но если такое положение вещей еще можно, скажем, объяснить беспримерным
коварством,  то во  всех  случаях  разум отказывается допускать сознательное
пренебрежение  порядком  и сохранностью  зеленых насаждений  в  общественных
местах.
     И тем не менее около трех  часов пополудни, оставив свои посты у стыков
переносных заграждений, исчезли даже немногочисленные  обладатели фуражек  с
белым воскресным верхом, кои с  утра  еще, поминутно переходя  с "приема" на
"передачу",  наполняли  донесениями эфир. Невероятно, но большую  часть того
незабываемого дня  грандиозная тусовка (впрочем, больше  трех-четырех  тысяч
буйных, глухих к газетному и дикторскому слову голов все же не насчитывавшая
даже в час наивысшего прилива)  была  предоставлена  сама  себе.  Даже  пара
неутомимых поливалок, с  утра до  вечера  драивших площадь перед  бассейном,
третий день без устали с места на место перегонявших терпеливую, чудо ждущую
публику,  и  те, уехав в  половине  четвертого  заправляться, не  вернулись,
канули, исчезли.
     Но что случилось  и  как  все это понимать?  Откроется ли  непостижимая
логика Создателя вдумчивому наблюдателю бури?
     Безусловно,  старательные исследователи  того неповторимого дня не  без
основания утверждают,- в прекрасное летнее утро Творцу угодно было стравить,
столкнуть лбами, поссорить две могущественные организации, ведающие покоем и
сном граждан нашего государства.
     Подумать только, покуда мы шли  по  пятам за нашим  неудачливым героем,
радовались  его  немудреным  радостям и переживали его  несложные  печали, в
высоких   сферах   совершались   события   космической   важности,  масштаба
невероятного и значения необыкновенного.
     Ну,  а  если  точнее  (насколько,  конечно,  раскрытие  этих  скобок  в
интересах  безопасности  Отечества),  одно  всеведущее  ведомство   обвинило
другое,  не  менее  вездесущее,  в  злокозненных  интригах,  в  бессовестной
фальсификации и неприкрытой попытке дискредитировать своих лучших людей.
     Бесшумные мероприятия тишайшего Афанасия Антоновича Беседы, целью своей
имевшие одно  лишь  разоблачение вдохновителей (profiteerin'  mastermind of)
билетного  бума, были объявлены  гнусной провокацией, никакого оправдания не
имеющей, ни морального, ни этического.
     Но как же, как же, откуда могло  явиться  это очевидное заблуждение, уж
мы-то,   приглядеться  успев  к  кабинетному   затворнику,  педантичному   и
исполнительному Афанасию Антоновичу,  и допустить не смеем, все ехидство его
нрава во внимание даже принимая, будто бы мог он покуситься на самое святое,
на нерушимость союза серых шинелей и габардиновых пальто.
     И  тем  не менее, сам того не замечая,  Афанасий  Антонович  занес свою
белую мягкую, с рыжими конопушками руку над братским учреждением.
     Вышло,  правда,  несчастье  исподволь  и  без  умысла.  Надо   сказать,
появление в скверах  и подворотнях  главного  города необычного вида молодых
люден  вполне укладывалось  в оперативную  схему  полковника.  По  известным
причинам недоверие особо неразумной  части молодежи к официальным заверениям
было  на  руку  многоопытному  мастеру  по  обезвреживанию  замаскированного
противника, каким,  без  сомнения, являлся Афанасий Антонович Беседа. Скажем
больше,  полковник  не   только  всеми  доступными  способами  препятствовал
рассеиванию безобидного при должном присмотре сборища молодых бездельников в
Лужниках, он  в интересах проводимой  им акции готов был и после  четвертого
числа  еще день-другой водить  за  нос несмышленых  юнцов  и  их  хитроумных
поставщиков.
     Да, он шел  по следу и ощущал обреченность преследуемых, когда вечерней
порой, приподняв  уголок плотной  портьеры, вглядывался из своего служебного
окна  в смутные контуры памятника первопечатнику. Скоро,  скоро  он  схватит
отчаянных аферистов,  не  побоявшихся  наводнить страну пачками разноцветных
билетов, и уж  тогда  по всем правилам протокольного искусства выяснит, одна
ли  жажда  наживы  подвигнула  пока неизвестных,  но неотвратимо влекомых  в
расставленные  сети  дельцов  на  предприятие,  подвергшее опасности  (ввиду
международного  характера несостоявшегося фестиваля) ни  больше ни  меньше -
престиж горячо любимой державы.
     Вывести же прямиком  на  непосредственных организаторов должны были,  в
чем совершенно не сомневался  Афанасий  Антонович, во множестве попадавшиеся
продавцы. Во всяком  случае, начав с незначительных барышников и  невысокого
полета перекупщиков,  уже  первого  июня  доблестные  сотрудники  полковника
задержали   на  платформе   Сетунь,  куда,  естественно,  сами  же  заманили
голубчиков, двух, по всем наметкам, основных столичных оптовиков.
     Правда, надо заметить, вели себя пойманные с поличным (с двумя кейсами,
полными  краской пахнущих билетов)  исключительно  вызывающе. Так,  один  из
прихваченных уже в первый момент предъявил удостоверение с гербом, а второй,
едва войдя в кабинет лефортовского следователя,  стал с невиданной наглостью
произносить фамилии, кои могли  в те времена кого угодно заставить  забыть о
долге, но, конечно, только не  подчиненных полковника Беседы, железных людей
с холодными головами и горячими сердцами.
     Но,  увы,  увы,  одержанная  победа  оказалась  сродни  той,  над  коей
прослезился царь Пирр в 279 году до нашей эры.
     Уже третьего  числа начальство затребовало у полковника  все  материалы
дела,  ну,  а что до  противоположной стороны, то коллеги, лишь возбужденные
отсутствием  должного  обоснования  столь длительной задержки  своих  людей,
занимавшихся как будто  бы разоблачением все той  же  преступной  махинации,
посчитали себя оскорбленными с намеренной целью и в  виде ответного действия
сочли   недействительными  все  обязательства,  ранее  принятые  в  связи  с
затеянной полковником  Беседой, как оказалось, весьма недружественной игрой.
Иначе говоря, повернулись спиной, отвели  свои  силы, а расстроенную гвардию
бросили вне очереди и без предупреждения на книжных жучков, мешавших проходу
к станции метро "Кузнецкий мост".
     Ну что  ж, здесь мы можем считать историю  того, как Афанасий Антонович
Беседа оказался жертвой своих хитроумных замыслов, завершенной.
     Мир  между  руками (правой и левой) был  достигнут  в  восемь тридцать,
разрешение профессионального спора было решено  передать нейтральной третьей
стороне,  прокуратуре,  ну  а   породившее  взаимное  недоверие  безобразное
попустительство  юнцам  в  Лужниках   было  полюбовно  условлено  прекратить
действием быстрым и эффективным.
     Не прошло и часа, как вслед за этим вдоль всего лужниковского периметра
возникла  запомнившаяся  многим  из  кативших  в сумерках  по левой  стороне
Комсомольского   проспекта   многорядная   цепь  конной  и  пешей   милиции,
необыкновенную  значимость  коей   придавало  присутствие   широкоплечих   и
многочисленных добровольных  помощников,  наряженных в  одинаковые  штатские
костюмы  ПШО  "Орленок".  Цепь  возникла,  уплотнилась  и  стала  совершенно
непроходимой.
     Но  это  "поздно",  все-таки  предпочтенное  "никогда",   по   здравому
рассуждению, должно  быть признано ему  равным. Сочетание служебного  рвения
одной  всесильной  организации  и  неуместных  амбиций   другой,   не  менее
могущественной,  сложились   в  чудо,  то  самое,   вожделенно   ожидавшееся
волшебство, фантастическое происшествие, должное остаться в веках.
     Иначе  говоря, около шести часов  в без  всякого  присмотра оставленные
кущи    въехал   автобус,   единственное   отличие   которого    от   прочих
цельнометаллических  собратьев  составляли  необыкновенное уродство  форм  и
никелированные буквы "