е-то  голоса,  шуршание,
постукивание,  где-то  явно  шла  борьба   за  обладание  трубкой,   наконец
сильнейший  взял верх  и, боясь потерять столь  тяжело доставшийся  контакт,
захлебываясь, выпалил: - Это я, Миша. - А баба кто?
     - Я не  знаю, я  ее попросил позвонить, думал, что  подойдет  отец  или
мать.  Я не  думал, что  она  такая  дура. - Но  хоть  симпатичная?  - Какая
разница?
     - Ты еще мал видеть разницу, но разница есть. - Гришка, ты что. пьян? -
Еще нет. - Гриш? - А?
     - Ты  что, один? -  Представь себе. - Они пошли погулять? - Похоже, что
даже поехали. - Гришка, ты же пьян!
     - Я вижу, тебя  не проведешь. Да.  я выпил и тебе советую сделать то же
самое. - Зачем?
     - Чтобы легче пошло. - Что? - Тебе еще рано знать...
     -  Гриша, слушай, я сейчас приду. Бегом. Не  уходи, пожалуйста,  у меня
ключа нет. Я сейчас приду.
     Григорий  некоторое время слушал короткие гудки, потом пожал плечами  и
повесил трубку.
     -  "Он  сейчас  придет",-  передразнил Григорий  брата и,  в недоумении
покачав головой, спросил у тихо вибрирующего холодильника ЗИЛ:  -  А на фига
он. спрашивается, здесь нужен?
     Вот   так,  уважаемый  читатель.  Григорий,   несмотря   на  близкую  к
критической концентрацию отравляющих веществ в своем организме, еще сохранял
здравый смысл  и пусть своеобразную,  но  рассудительность. Судьба давала  в
руки  Лысого счастливый шанс, а может быть, всего лишь продолжала потешаться
над  незадачливым  абитуриентом. Так или  иначе,  но  от  пересечения  улицы
Весенней с Красноармейской  до улицы  Николая  Островского,  даже не  будучи
значкистом ГТО,  ничего не  стоит добраться за  десять. максимум  пятнадцать
минут.  Михаил добирался  час. Увидев из телефонной будки готовый к  отъезду
автобус   на   площади   Волкова    (легендарного    казака-первооткрывателя
южносибирских угольных богатств). Михаил  показал отличный  спринт, добежал,
запрыгнул в  уже закрывающийся проем двери и  счастливо улыбался до тех пор,
пока автобус. почему-то свернувший на Дзержинского, не проехал без остановки
"Старый цирк".
     - Какой это номер? - спросил бедняга с изменившимся лицом.
     -  51,  "экспресс".-  ответил ему  стоявший  рядом,  очень  вежливый  и
привыкший там, в промышленных джунглях правобережной  части  Южносибирска, к
битым и бритым физиономиям молодой человек.
     Пока  Лысый  пробивался  к шоферу,  пока  скреб  стеклянную перегородку
ЛиАЗа,  пока  орал  в  безответный затылок  шофера  автобазы 1454,  пока тот
игнорировал  крики.  пока  Лысый психовал, пока.  наконец, водитель вышел из
себя... короче, выпихнутый на волю суровыми жителями Кировского района Мишка
Грачик  обнаружил  себя на  склоне холма,  знакомого  уже нам по похождениям
Штучки  и  его  музыкальной  подруги,  на  серпантине,  спуске   к  Томи,  в
каких-нибудь  паре  километров  от дома, но  на другом берегу.  До ближайшей
остановки  (ах. какие бывают ужасные водители автобусов "экспресс") пришлись
Лысому  топать минут  двадцать. И  пока  он добирался совершенно  немыслимым
маршрутом до дома,  его  брат наконец обрел  душевный  покой,  иначе говоря,
переместился в  чудесную страну,  страну  дураков, где асе запросто  можно и
даже нужно. Итак, Гриша сидел горячей ванне и читал стихи.
     - Лесорубы,- декламировал он сиреневому кафелю,-  двадцать два богатыря
рубят сосны в три обхвата.
     Говорил он вдумчиво и  после каждого нового десятка лесорубов  принимал
рюмочку коньяка.
     - Лесорубы, тридцать шесть богатырей рубят сосны в три обхвата.
     Несмотря на впечатляющую картину  трудового  энтузиазма, его подъема  и
накала, Гришу  время от  времени начинала бить дрожь, в надежде согреться он
погружался в  воду по  самую макушку и  продолжал отсчет на  глубине, пуская
живописные пузыри.  Споткнувшись  на  сорока восьми, Григорий  нашел все  же
способ наращивать вал, кубометры и в том же поэтическом размере.
     - Лесорубы,- сказал  он,  возвращаясь к началу,- двадцать два  богатыря
рубят сосны в пять обхватов.
     В общем, когда Гриша услышал  наконец веселую мелодию дверного  звонка,
кнопку которого его  младший брат уже минут пять  мучил всеми известными ему
способами,  сосны  шли семиохватные. Итак,  наконец  до  потерявшего остатки
терпения  Лысого из-за двери, из глубины квартиры донеслось тяжелое шлепанье
мокрых ног. Но радости этот звук бедняге не принес, а принес лишь повторение
событий  трехчасовой давности. С той  стороны  толстой  тяжелой двери  Гриша
молча  припал  к глазку и долго мутным оком  изучал неизвестного ему бритого
субъекта со следами  побоев на красном от бега и волнения  лице. - Ты кто? -
наконец спросил он брата. - Я Миша.
     -  Не  ври,-  пребывая в  creative  imbecility,  сказал  Григорий,-  ты
Ухрючина, известный квартирный медвежатник. Я тебя сразу узнал. - Гриша, ну,
кончай  дурить, открой  же... - И не подумаю...- ответил Григорий, никак  не
оценив  неожиданную  для чужого человека  осведомленность о его персоне.  За
дверью вновь  раздалось, на сей раз  затихая  вдали, "пух-пух" мокрых  босых
пяток.
     - Гриша! - завопил Лысый, по неведению  панически боявшийся возвращения
родителей  с  прогулки.-  Гришаааа,-  и  кнопка  звонка  под  его  мгновенно
напрягшимся пальцем вновь соединила контакты немудреной цепи, и "три веселых
гуся" вновь явили  на свет скудость своей гармонической идеи. Примерно минут
через  пятнадцать с начала  этого безобразного своим однообразием концерта с
той  стороны  двери  послышались  какие-то  осмысленные  звуки.   Утомленный
навязчивостью гостя, Григорий выкрутил пробки,  после чего отчаявшийся Лысый
стал лупить по двери ногами и локтями.
     -Скотина, пьяное животное,- кричал он на весь подъезд.
     -Хорошо,- наконец подал голос и Григорий,- но, прошу  заметить, вы сами
меня  к  этому  вынуждаете,  - сказал  он, изрядно помучившись  с  последним
длинным словом.- Если вы сейчас же не уйдете, я позвоню сами знаете куда.
     -Григорий, это я. Это я, Гришенька, ну, открой...
     Наконец-то Григорий уловил звуки своего имени, прислушался, убедился "в
самом деле" и прореагировал, прямо скажем, неожиданно.
-Заговор, - тихо сказал он сам себе и снял телефонную трубку.
     Нет Лысый, услышавший из-за двери беседу Григория с дежурным сержантом,
не поверил в ее реальность. Безусловно, он принял эту  выходку за  очередную
пьяную  шутку  брата, а  заплакал  вовсе не от страха перед  людьми  в серых
шинелях, а от безысходности.
     Григорий,  в  свою   очередь  услышав  за  дверью  плач,  тоже  неверно
истолковал происходящее.  "Должно  быть,  вышел  недавно,  неохота  снова за
решетку",  - рассудил Гриша и, ощущая  себя  отчасти  виноватым в беде пусть
чужого  и  социально чуждого  ему  человека,  решил на прощание  (на  добрую
память?)  угостить  неудачника  коньяком.  Пошел  Гриша  в  ванную,  слил  в
пластмассовый стаканчик для  зубных  щеток  остатики коньяка и,  огорчившись
скудости, щедро дополнил мамашиным вечерним лосьоном "Медовый".
     И вот здесь нас ждет последняя встреча  с сослагательным наклонением, с
wicked  fortune  of  Григорий Грачик.  Если  бы пластмассовый стаканчик  мог
пролезть  в  щель,  образованную дверью  и  косяком при неснятой цепочке, то
братья  бы  не  поменялись местами,  но гуманность совсем  затуманила  мозги
Григория  Сергеевича,  цепочка  была  снята,   дверь  отворена,  после  чего
неизвестная сила повергла Гришу на пол.
     Щедро   умытый  необычным  коктйелем,   Григорий  пытался  преследовать
скрывающегося  злоумышленника,  но  больно ушиб коленку  о  железную  стойку
перил,  раздумал и сел отдохнуть, устало опустив  свой тощий и мокрый зад на
холодный гранит ступенек.
- Далеко не уйдет,- справедливо  резюмировал Гриша.  И не  ошибся, едва лишь
Лысый скрылся  в темном  проеме арки, с другой стороны  двора,  мигая  всеми
пятью фарами, въехала патрульная машина. Вот и все.
     Не станем  из  джентльменской  брезгливости  описывать  грустную  сцену
общения нетрезвого, покрытого  голубой гусиной кожей человека с  обличенными
властью  людьми. Конец  нам  все  равно  известен,  не будем  повторяться, а
посему, до свидания, Григорий Сергеевич. God bless you.
     Поспешим  вослед за стремительно убегающим Михаилом. На часах 22.30, до
отхода  сто  девяносто  третьего  поезда  остается  ровно   двадцать  минут,
автобусом ехать  пятнадцать минут, но его  нет,  нет, нет,  на  такси  ехать
десять минут,  но ни  одно не  останавливается, бегом бежать минут тридцать.
Лысый делает глубокий вдох  и  начинает  марафонский  забег.  Не  удивляйся,
любезный читатель.  вспомни, у нашего героя нет часов, и он,  конечно же, не
прихватил  их  с журнального столика  ввиду кратковременности  своего визита
домой. Обманутый квадратным циферблатом городских часов  (22.10) у  магазина
"Лакомка",  он  потратил  еще  тысячу килокалорий, преодолев  расстояние  от
Центрального универмага до вокзала за двадцать четыре минуты, вернее, он мог
бы это сделать, поскольку покрыл основную дистанцию  за двадцать две минуты,
но вот  когда  повернул  на проспект Ленина с  Дзержинского и  фосфорический
блеск на четыре  часа  отстающего московского  хронометра  оповестил  18.52,
сердце  Лысого   остановилось.  Он  поплелся,  тяжело  дыша,   бритоголовый,
красномордый, с  синяком под  глазом, самым  медленным,  коматозным шагом  и
прибыл к парадным дверям станции Южносибирск в 23.13.
     Здесь  его  ожидал  еще один сюрприз, оказывается,  с 15  мая сего года
решением  управляющего Южносибирского  отделения  Западносибирской  железной
дороги  запрещено  пребывание в  залах  ожидания  и  иных помещениях станции
Южносибирск-главный лицам,  не  имеющим на руках розовых с водяными  знаками
или картонных с дырочкой посередине  проездных  документов, попросту говоря,
железнодорожных билетов. Поскольку наш  герой  собой являл таковое лицо.  то
ему ничего  не оставалось, как стать среди привокзальной  площади и отдаться
поэтическому обаянию майской ночи.
     В  конце концов судьба  сжалилась  над ним. Правда, не кремнистый  путь
заблистал перед Лысым, а новосибирский номер довольно  грязного трайлера. Не
долго думая,  бедняга  влез в  обтянутый  брезентом кузов,  забился в  самый
дальний  угол,  прижался  щекой  к   чему-то  округлому,  обхватил   руками,
пробормотал что-то несуразное и заснул.
     Примерно  час спустя,  около  полуночи, явился  хозяин  трайлера, между
прочим, голодный и злой,  из вокзального ресторана с  поэтическим  названием
"Счастливый  путь",  завел  свою  тяжелую  быстроходную машину,  вырулил  со
стоянки  и, как это ни странно, в самом деле покатил по Кузнецкому проспекту
точно по стрелке "Новосибирск-228 км".
ВЫШЕЛ ЗАЙЧИК ПОГУЛЯТЬ
     Итак,  колеса  закрутились,  и  уже  теперь  точно,  отбросив всяческие
сомнения, можно  смело  заявить:  "Дамы и господа, обострите ваше  уважаемое
внимание, приключение началось". В самом деле. так  оно и есть, но с городом
Южносибирском,  обозначенным  на  карте  в  суровый  год  эвакуации  больших
украинских заводов  на  восток, мы еще не  расстаемся. Читатель, конечно же,
помнит, главных персонажей у нас два, и если один уже начал свое движение на
запад, то второй, Евгений  Анатольевич Агапов,  блистательный  Штучка,  пока
лишь переводит дыхание в начале уже канувшей в прошлое пятой главы. Он стоит
среди длинных  вечерних  теней на  еще  безлистном весеннем  бульваре, и его
рыцарская,  склонная к романтике душа трепещет и расправляет  крылышки, едва
было не обломанные разгневанной рукой Зинаиды Васильевны.
     Между  прочим, пока  мы еще не слишком увлеклись Евгением и его делами,
вставим одно немаловажное замечание,-  тот предмет, который  утомленному  до
бесчувствия Михаилу Грачику показался чуть ли не мягкой и удобной подушкой в
длинном кузове трайлера ЗИЛ-130.  не что иное. как очень твердая, горбатая и
в  пупырышках,  аккуратно  разложенная на  полу  за крупногабаритным  грузом
дюжина японских покрышек к популярному в описываемые нами времена автомобилю
ВАЗ-2101  "Жигули"  (хорошему  нашему   знакомому).  Сии  покрышки,  надежно
прикрытые,   замаскированные  большими   ящиками,  следующие   транзитом  из
Новокузнецка в  Новосибирск, являлись в  знойной середине  семидесятых годов
величайшей редкостью на всей  огромной территории нашей страны, кроме одного
ее маленького  участка  неправильной (ни прямоугольник,  ни  трапеция) формы
площадью   в  три   квадратных   километра,   анятого  облтоповской   шахтой
"Липичанская".  то  есть.  попросту  говоря,  кроме  Рудничного   района  г.
Южносибирска.  Уголь   названной  шахты   очень  полюбился  предпринимателям
известной японской химической компании,  закупавшей оптом и сразу всю добычу
шахты,  а причитавшуюся  забойщикам  валюту  возвращавшей  в  виде  широкого
ассортимента  качественных японских  товаров,  кои  распространял специально
открытый на  территории предприятия наш  советский государственный  магазин.
Теперь,  наверное, нет смысла подробно объяснять,  зачем водитель  трайлера,
грубиян  с  багровыми  щеками, Александр Егорович Алейник,  сделал  дурацкий
крюк,  заехав  в  Южку. и  почему, пренебрегая  сном,  он гонит свою тяжелую
машину по ночной  дороге. Все понятно  и так.  А посему пожелаем  Александру
Егоровичу   счастливого   пути.   но    прощаться   не   станем,   подмигнем
многозначительно удаляющимся  в ночь красным габаритным  огонькам и вернемся
на пару-другую часов назад,  на бульвар, неизвестно почему названный улицей,
улицей Весенняя, к нашему любимчику Штучке.
     Вернемся и выясним в конце концов,  какими  именно словами удалось Маре
так блистательно  воскресить вновь  и божество и вдохновенье. Сейчас, сейчас
посмакуем, но чуть-чуть погодя. И  вот почему - автор чувствует груз долга и
должен  немедленно его облегчить. Право слово. перед нами, и давно, женщина,
барышня,  со всей очевидностью единственный novel-long  женский персонаж,  а
описание прекрасных  персей  и  ланит  до сих  пор  не сделано.  Ну  что  ж,
извольте. Впрочем, со свойственной (и лелеемой) автору непоследовательностью
он  тут же делает  задумчивый вид, разводит руками,  в  общем, предоставляет
читателю  труд вообразить Мару - прекрасную импортную куклу  с густой копной
каштановых  волос   и  огромными   глазами.   Охотно   признавая   краткость
родственницей   всех  на   свете  добродетелей,  автор  старается   избегать
всевозможных красивостей  и мелких деталей, он стремится к  сути  и  поэтому
характеризует  Марину  Доктор  так:  это  была  сверхъестественная  чистюля.
Конечно,  при  взгляде на  капризный  ротик и  пикантный носик  и  в  голову
(безусловно,  наивную  мужскую)  не  приходит,  как  много  сил  и  терпения
истрачено  на этот глянцевый ровный загар и эти  столь естественно. казалось
бы, изогнувшиеся дугой брови, ах ты, Боже мой, ну да мало ли что не приходит
в голову при взгляде на приятное женское (девичье?) лицо. Нет, и не надо, нe
станем,  в  самом  деле.  унижать  наше   мужское  достоинство  парфюмерными
подробностями,  заменим  плотское  слово  "чистюля" (впрочем, не пытаясь тем
самым скрыть Марину слабость чистит" зубы пять раз  в день) на более емкое и
интеллектуальное  -  вруша. Очень  хитрое  и  ловкое  существо с  блестящими
глазами  и  влажными  губами,  лицемерка, обманщица, лентяйка  и  аферистка,
театральная душа, артистическая натура, и Штучка рядом с ней не случаен, но,
но...  Забегать  вперед  не будем.  Заметим  одно,- Мара нам  кажется  самым
цельным, самым приспособленным к жизни. самым взрослым персонажем среди всех
наших едва отпраздновавших  совершеннолетие героев...  А впрочем,  стоит  ли
мешать  читателю своими  симпатиями и антипатиями, ну,  Мара  и  Мара, пусть
лучше  споет  и  станцует,  как  она  это  умеет,  когда  хочет, отчаянно  и
вдохновенно, а для начала произнесет  в  телефонную  трубку:  - Жека,  спаси
меня!
     Честно говоря,  после такого вступления можно с некоей долей сочувствия
взглянуть  на  Штучкины безумства. В  самом деле. Мара (любимая) в  беде, ее
(любовь)  надо  спасать,  вызволять,  защищать,  дабы  в  ближайшем  будущем
радоваться, наслаждаться (петь и смеяться, как дети). Мара ушла  от  мужа, и
этого достаточно,
     - Только ты у меня остался на свете,- даже  такая сакраментальная фраза
была   произнесена,  и  не  раз,  но,  кроме  нее,   однако,  ничего  более,
открывающего  причину такого сужения мира до одной  лишь  Штучкиной персоны.
Впрочем,  Штучка  объяснений и не  требовал, ему  хватило  печальных пауз  и
взволнованного голоса. Ну,  разве в его годы в его  голове могло  возникнуть
подозрение,  будто есть еще, кроме его восхитительного self'a, его  сердца и
души, еще нечто, способное  вернуть Мару в его объятия. Любовь свое взяла, -
возможно, мог  бы  вторить  Евгений  сочинительнице  назидательных афоризмов
журнала для  домохозяек, если хотя бы  из  любопытства просматривал основное
чтиво своей  матери, но поскольку бедняга даже газет не читал, то  он просто
обрадовался как сумасшедший и даже. как мы знаем, прыгнул в окно.
     В самом  деле, любви в вечной силе не откажешь, но если мы привяжемся к
этой,  случайной,  в общем,  фразе,  то,  по  определению  старого  доктора,
запросто можем впасть в  совершенную банальность, даже более того. пошлость.
Само слово не вполне уместно, ибо всем известно,- даже кошки и собачки кое в
чем небезупречны, вот и Мара, всей душой устремляясь к  далекому Штучке, все
прочее,   горячее  и  аппетитное  ежевечерне  уступала  небезызвестному  нам
бас-гитаристу,  в самом деле  длинному и  тощему  и действительно с фамилией
Сычиков.
     Итак, из-за невнимательности и восторженности Штучки мы опять вынуждены
сами выделять из весьма, как уже было замечено, малоинформативных жалоб Мары
наиболее  важные  слова:  - Он решил  меня  погубить! В данном  случае более
справедливым окажется множественное число. Они, они решили ее погубить,  они
- с одной стороны, эмбрион неизвестного пока пола, результат, как уже было с
косой ухмылкой объявлено,  всепобеждающей любви, а с другой. Максим Сычиков.
оказавшийся   при  своей  богомерзкой   профессии  бас-гитариста  человеком,
склонным  в  детях видеть цветы жизни и  наше будущее. Вот представьте себе.
какой  ужас,  какое  несчастье  нежданнонегаданно  на  голову бедной девочки
спустя какой-то  год, в самом начале блистательной сценической карьеры. (Ах,
если бы не вековые завоевания реалистической школы, если бы не строгие глаза
Федора Михайловича, назвавшего  "Кроткую"  фантастическим  рассказом  только
из-за  невозможности  материалистического объяснения своего  соглядатайства.
автор бы решительно поступился истиной, отдал пятинедельный плод симпатичной
чете Григория и Ирины  Грачиков, а Доктор отпустил бы на волю, наладив таким
образом  всеобщее счастье  и  благоденствие.  Но, памятуя  о тех,  кто  ради
торжества идеи на  горло своей песне  наступал,  автор и думать не  смеет  о
легком пути.)
     Увы, деваться некуда, будем продолжать. Впрочем, нет. не будем, все нам
уже ясно и понятно, тема исчерпана, возможно, читателю будет  любопытна лишь
одна маленькая  деталь,- ни сегодня, ни через день  Евгений так и не  узнает
Марину военную  тайну, но  тому окажется виной не иезуитская хитрость  дочки
главврача,  а внезапный  и,  прямо  скажем,  совершенно невероятный  (просто
драматический)   поворот  событий.  Читатель,   друг,  как   ни   прискорбно
однообразие,  но таковы,  видно, геометрические законы природы, всему сущему
предлагающие  на выбор если не  диалектическую  спираль, то  концентрические
круги, короче, сегодняшним вечером Евгений Анатольевич Агапов еще pаз выйдет
в окно, спасая свою жизнь, честь и еще кое-что, по об этом разговор впереди.
     Ну что ж, не станем же медлить в преддверии великих дел. Пусть горнисты
играют подъем, впрочем, время около семи вечера, как ныне  принято объявлять
настраивающимся на самое интересное,  "м