а. Потом он  взял  рисунок,  изображавший
рабочего, вскочил и поставил его рядом с наброском человеческой фигуры  на
своем незаконченном полотне.
   - Теперь я вижу, в чем у меня промах! - воскликнул он.
   Он схватил карандаш, повернул  мольберт  к  свету  и  провел  несколько
стремительных линий, не сводя глаз с рисунка Винсента.
   - Вот теперь лучше, - сказал он, отступая от полотна. - Нищий как будто
стал похож на живого человека.
   Он подошел к Винсенту и положил ему руку на плечо.
   - Не волнуйся, - сказал он. - Ты на  верной  дороге.  Наброски  у  тебя
топорные, но в них есть правда. В них есть жизненность и ритм, которого  я
часто не могу найти. Бросай к черту свои копии, Винсент, берись за кисть и
палитру! Чем скорее ты начнешь работать красками,  тем  лучше.  Рисунок  у
тебя пока неважный, тебе нужно будет еще потрудиться над ним.
   Винсент решил, что наступило время рискнуть.
   - Кузен Мауве, я собираюсь переехать в Гаагу и продолжить работу здесь,
- сказал он. - Вы не откажетесь помочь мне? Мне необходима  помощь  такого
человека, как вы. Хотя бы в мелочах, вроде тех, что  вы  показали  мне  на
ваших этюдах сегодня. Каждому  молодому  художнику  нужен  учитель,  кузен
Мауве, и я был бы очень вам благодарен, если бы вы позволили мне  работать
под вашим руководством.
   Мауве задумчиво  оглядел  все  свои  незаконченные  полотна.  Когда  он
отрывался от работы, пусть даже ненадолго, он любил  быть  дома,  в  кругу
своей семьи. Теплоты и радушия, с которыми  он  встретил  Винсента,  вдруг
словно не бывало. Вместо них появилась внезапная  отчужденность.  Винсент,
который всегда хорошо улавливал перемену в  отношении  к  себе,  сразу  же
почувствовал это.
   - Я занятой человек, Винсент, - сказал Мауве,  -  мне  трудно  помогать
другим. Художник должен быть эгоистом, он  должен  беречь  каждую  секунду
своего времени. Я сомневаюсь, что смогу оказать тебе серьезную помощь.
   - Я и не прошу многого! - воскликнул  Винсент.  -  Позвольте  мне  хоть
иногда  работать  здесь  с  вами  и  смотреть,  как  вы  пишете   картину.
Рассказывайте мне о вашей работе,  как  рассказывали  сегодня,  а  я  буду
смотреть, как находит свое воплощение замысел. А иногда, когда  вы  будете
отдыхать, вы могли бы взглянуть на мои рисунки и  указать  ошибки.  Вот  и
все, чего я прошу.
   - Тебе кажется, что ты просишь немного. Но поверь, взять ученика -  для
меня дело нешуточное.
   - Право же, я не буду вам в тягость.
   Мауве погрузился в долгое раздумье. Он не хотел иметь  ученика,  потому
что не терпел подле  себя  посторонних  во  время  работы.  У  него  редко
появлялось желание поговорить о своих  картинах,  а  в  ответ  на  советы,
которые он давал начинающим, он слышал лишь оскорбления.  Но  Винсент  его
родственник, дядя Винсент Ван Гог и Гупиль покупали его картины, и,  кроме
того,  в  юноше  есть  какая-то  грубая,  неистовая  страстность,  которая
чувствуется в его рисунках и располагает к нему.
   - Ну, хорошо, Винсент, - сказал Мауве, - давай попробуем.
   - О, кузен Мауве!
   - Имей в виду, мне трудно тебе что-либо обещать. Из этого может  ровным
счетом  ничего  не  выйти.  Когда  устроишься  здесь,  приходи  ко  мне  в
мастерскую, и мы посмотрим, можем ли мы помочь  друг  другу.  На  осень  я
собираюсь уехать в Дренте, а ты приезжай в Гаагу,  ну,  скажем,  в  начале
зимы.
   - Как раз в это время я и  думал  приехать.  Мне  еще  надо  поработать
несколько месяцев в Брабанте.
   - Значит, договорились.
   Пока Винсент ехал обратно, в душе  его  не  умолкал  какой-то  ликующий
голос: "У меня есть учитель. У меня есть учитель. Скоро я буду  учиться  у
великого живописца, скоро начну писать сам. Я буду работать, о, как я буду
работать тогда, и он увидит, чего я добьюсь".
   Приехав в Эттен, он застал там Кэй Вос.



6

   Горе, постигшее Кэй, сделало ее одухотвореннее. Она горячо любила мужа,
и его  смерть  оборвала  что-то  в  самом  ее  существе.  Исчезла  вся  ее
жизнерадостность, ее бодрость, энергия и веселость. Казалось, потускнел  и
потерял  свою  теплоту  даже  цвет  ее  пышных  волос.  Лицо  заострилось,
приобрело что-то аскетическое, в голубых глазах сквозили  глубокие  темные
крапинки, восхитительный блеск кожи словно померк. Но если в  ней  уже  не
было прежней живости, которая поразила Винсента в Амстердаме,  то  красота
ее стала более зрелой, а неизбывная печаль придала  ее  натуре  глубину  и
значительность.
   - Как чудесно, что вы наконец приехали к нам, Кэй, - сказал Винсент.
   - Спасибо, Винсент.
   Они назвали  друг  друга  по  имени,  не  добавляя  слова  "кузен"  или
"кузина", и сами не знали, как это произошло, даже не заметили этого.
   - Яна вы, конечно, привезли с собой?
   - Да, он в саду.
   - Вы ведь впервые в Брабанте. Как хорошо, что я здесь и  могу  показать
вам город. Мы вволю побродим по полям.
   - С удовольствием, Винсент.
   Она говорила ласково, но без всякого  воодушевления.  Винсент  заметил,
что голос у нее стал более глубоким и звучным. Он вспоминал, как тепло она
отнеслась к нему там, в доме на Кейзерсграхт. Нужно ли говорить  теперь  о
смерти ее мужа,  стараться  утешить  ее?  Конечно,  полагалось  бы  что-то
сказать по этому поводу, но он чувствовал, что будет деликатнее совсем  не
касаться ее горя.
   Кэй оценила такт Винсента. Муж для нее был святыней,  и  она  не  могла
разговаривать о нем. Как и Винсент, она тоже вспомнила те чудесные  зимние
вечера на Кейзерсграхт, когда она играла  у  камина  в  карты  с  Восом  и
родителями, а Винсент садился у лампы, где-нибудь в дальнем  углу.  Глухая
боль стеснила ей грудь, а темные глаза  словно  заволокла  дымка.  Винсент
мягко накрыл ладонью ее руки, и она взглянула на него с  трепетом  горячей
благодарности. Он видел, как страдание обострило все  ее  чувства.  Прежде
она  была  лишь  счастливой  девочкой,  теперь  перед  ним  сидела   много
испытавшая женщина во всей красоте, которую только могут  родить  глубокие
душевные муки. И снова ему  вспомнилась  старинная  мудрость:  "Красоту  и
порождает страдание".
   - Вам здесь понравится, Кэй, - сказал он тихо. - Я целыми днями брожу в
поле и рисую; мы будем брать Яна и ходить вместе.
   - Но ведь я вам только помешаю!
   - О нет! Я люблю ходить не один. Я покажу вам много интересного.
   - Ну, раз так, я охотно пойду в вами.
   - И Яну это будет очень полезно. На воздухе он окрепнет.
   Она слабо сжала ему руку.
   - Мы будем друзьями, правда, Винсент?
   - Да, Кэй.
   Она выпустила его руку и устремила невидящей  взгляд  через  дорогу  на
протестантскую церковь.
   Винсент вышел в  сад,  поставил  там  скамейку  для  Кэй  и  помог  Яну
построить из песка домик. На  время  он  совершенно  забыл,  какую  важную
новость он привез из Гааги.
   За обедом он объявил, что Мауве  согласился  взять  его  в  ученики.  В
другое время он не обмолвился бы и  словом  о  тех  похвалах,  которые  он
слышал по своему адресу от Терстеха или  Мауве,  но  сейчас  ему  хотелось
предстать перед Кэй в самом  лучшем  свете.  Анна-Корнелия  была  безмерно
польщена.
   - Ты должен во всем слушаться кузена Мауве, - наставляла  она  сына.  -
Кузен Мауве знает, как добиться успеха.
   Рано утром Кэй, Ян и Винсент пошли  в  Лисбос,  где  Винсент  собирался
рисовать. Сам он никогда не заботился о том, чтобы взять с  собой  поесть,
но мать сунула ему  в  руки  корзинку  с  завтраком  на  всех  троих.  Она
воображала, что они решили устроить нечто  вроде  пикника.  Проходя  через
кладбище, они увидели высокую  акацию  с  сорочьим  гнездом;  мальчик  был
взволнован этим, и Винсент  обещал  ему  добыть  яйцо  сороки.  Скоро  они
очутились в сосновом лесу, где под ногами  сухо  потрескивали  иглы  хвои,
потом вышли на желтовато-серые  пески  пустошей.  Там  они  наткнулись  на
брошенный плуг и  повозку.  Винсент  установил  свой  маленький  мольберт,
усадил Яна на повозку и быстро сделал  набросок.  Кэй  отошла  в  сторону,
глядя, как играет Ян. Она  была  очень  молчалива.  Винсент  же  не  хотел
докучать ей, ему было довольно и того, что она с ним рядом. Раньше он и не
подозревал, до чего хорошо работать, когда рядом сидит женщина.
   Они прошли мимо нескольких домиков, крытых соломой, и вышли на дорогу к
Розендалу. И только тут Кэй заговорила.
   - Знаете, Винсент, -  сказала  она,  -  увидев  вас  за  мольбертом,  я
вспомнила одну вещь, которая часто приходила мне в голову в Амстердаме.
   - Что же это такое, Кэй?
   - Даете слово, что не обидитесь?
   - Конечно, даю!
   - Ну, тогда я скажу. Я всегда была уверена,  что  вы  не  рождены  быть
духовным пастырем. И я знала, что вы понапрасну тратите на это время.
   - Почему же вы мне не сказали этого тогда?
   - У меня не было на это права, Винсент.
   Она убрала несколько прядей своих рыже-золотых волос под черную шляпку;
крутой поворот дороги заставил ее прижаться к плечу Винсента. Чтобы помочь
ей удержать равновесие, он взял ее Под локоть и забыл убрать свою руку.
   - Я понимала, что вам надо дойти до всего самому, - продолжала  она.  -
Разговоры не принесли бы никакой пользы.
   - Теперь я вспоминаю, - сказал Винсент, - как вы  предостерегали  меня,
чтобы я не сделался узколобым пастором!  В  устах  дочери  священника  это
прозвучало странно.
   Он ласково улыбнулся, но глаза Кэй были грустны.
   - Да, конечно, - сказала она. - Но видите ли, Винсент, Вос  открыл  мне
многое такое, чего сама я никогда бы не поняла.
   Рука Винсента, поддерживавшая локоть Кэй, мгновенно опустилась.  Всякий
раз,  как  он  слышал  имя  Воса,  между  ним  и  Кэй  вставала   какая-то
непреодолимая, невидимая преграда.
   Через час они вышли к Лисбосу, и Винсент установил  свой  мольберт  для
работы. Теперь он хотел нарисовать маленькое болотце. Ян принялся копаться
в песке, а Кэй села позади на складной стул,  который  Винсент  прихватило
собой. Она держала в руках книгу, но не читала ее. Винсент рисовал быстро,
вдохновенно. Этюд рождался под его рукой  с  такой  стремительностью,  как
никогда прежде. Винсент сам не  знал,  почему  его  карандаш  обрел  такую
смелость и уверенность - то ли от похвал Мауве, то ли  потому,  что  рядом
сидит Кэй. Винсент сделал несколько рисунков, один вслед за другим. Он  ни
разу не оборачивался и не смотрел на Кэй, и она  тоже  не  заговаривала  с
ним,  но  сознание  того,  что  она   рядом,   наполняло   его   ощущением
необыкновенной полноты жизни. Ему  хотелось  рисовать  сегодня  как  можно
лучше, так, чтобы Кэй восхищалась им.
   Когда наступило время завтрака, они пошли в ближнюю дубовую рощицу, и в
прохладной тени Кэй вынула еду из корзинки. День был безветренный.  К  еле
ощутимому  запаху  дубовых  листьев  примешивался  аромат  водяных  лилий,
долетавший с болотца. Кэй и Ян сели по одну сторону корзинки,  Винсент  по
другую. Кэй подавала ему бутерброды с сыром. Винсент вспомнил, что вот так
же мирно сидела за обеденным столом семья Мауве.
   Винсент глядел на Кэй и думал о  том,  что  никогда  не  видал  женщины
прекраснее ее. Толстые ломти желтого сыра были очень аппетитны, вкусен был
и хлеб, испеченный матерью, но есть  Винсент  не  мог.  В  нем  просыпался
новый, неутолимый голод. Он как зачарованный смотрел на нежную  кожу  Кэй,
ее точеное лицо, задумчивые, темные глаза, полные,  свежие  губы,  которые
теперь немного поблекли, но скоро, он знал это, расцветут снова.
   Позавтракав, Ян заснул,  положив  головку  на  колени  матери.  Винсент
смотрел,  как  Кэй  гладит  светлые  волосы  ребенка,  вглядываясь  в  его
безмятежное личико. Он знал, что в чертах  сына  она  ищет  другие  черты,
черты мужа, что теперь она там, в своем доме на Кейзерсграхт, с человеком,
которого она любила, а не здесь, в брабантской  глуши,  со  своим  кузеном
Винсентом.
   Он рисовал до самого вечера, и Ян частенько сидел у  него  на  коленях.
Ребенок привязался к Винсенту. Винсент позволил  ему  разрисовать  черными
пятнами несколько листов энгровской бумаги. Мальчик громко смеялся, кричал
и носился по пустошам, то и дело подбегая к Винсенту, о чем-то  спрашивал,
поднимал что-то с  земли,  показывал  и  требовал,  чтобы  его  забавляли.
Винсент не сердился; ему было приятно, что маленькое теплое существо льнет
к нему с такой любовью.
   Осень была уже не за горами, и  солнце  село  очень  рано.  Возвращаясь
домой, они часто останавливались у озер, чтобы полюбоваться отраженными  в
воде красками заката, яркими, словно крылья бабочки, - они медленно  гасли
и исчезали  в  сумерках.  Винсент  показал  Кэй  свои  рисунки.  Она  едва
скользнула по ним взглядом - то, что она увидела, показалось ей  грубым  и
неуклюжим. Но Винсент был ласков с Яном, и к тому же  она  слишком  хорошо
знала, что такое боль.
   - Мне нравятся рисунки, - сказала она.
   - Правда, Кэй?
   От этой похвалы все его чувства прорвались наружу. Кэй была так ласкова
к нему в Амстердаме, она поймет все, к чему он стремится. Пожалуй,  только
она одна во всем мире может его понять. С родными бесполезно разговаривать
- они толком не знают  даже,  о  чем  речь,  а  перед  Терстехом  и  Мауве
приходится держаться  со  смирением  начинающего,  которое  он  испытывает
далеко не всегда.
   Он раскрывал перед Кэй свою душу, бормоча торопливые, бессвязные фразы.
В пылу влечения он все ускорял шаг, и Кэй едва  поспевала  за  ним.  Когда
Винсент бывал чем-то глубоко взволнован, от его сдержанности не оставалось
и следа, он  вновь  становился  нервным  и  порывистым.  Благовоспитанного
человека, каким он был весь  день,  словно  подменили:  этот  неотесанный,
грубый провинциал одновременно удивил и напугал Кэй. Его  страстный  порыв
казался Кэй нелепым мальчишеством.  Она  и  не  подозревала,  что  Винсент
оказывает ей редчайшую честь, какую только может оказать мужчина женщине.
   Он излил перед ней все, что таилось в нем со дня отъезда Тео  в  Париж.
Он рассказал ей о своих мечтах и планах, о том, что  хочет  он  вложить  в
свои рисунки. Кэй не поняла его волнения. Она не прерывала его,  но  и  не
слушала. Она вся была в прошлом, только в прошлом, и  ей  было  неприятно,
что кто-то может с такой бодрой  уверенностью  заглядывать  в  будущее.  А
Винсент был слишком увлечен собой, чтобы почувствовать  ее  отчужденность.
Размахивая руками, он все говорил, пока не произнес имя, которое привлекло
внимание Кэй.
   - Нейхейс? Это художник, который живет в Амстердаме?
   - Жил раньше. А сейчас он в Гааге.
   - Да, да. Вос дружил с ним. Он приводил его к нам несколько раз.
   Винсент сразу осекся.
   Вос! Всегда и всюду Вос! Зачем? Ведь он умер. Умер вот уже более  года.
Пора забыть его. Вос принадлежал прошлому так же, как и Урсула. Почему  же
Кэй  по  всякому  поводу  вспоминает  Воса?  Еще  в   Амстердаме   Винсент
недолюбливал мужа Кэй.
   Осень вступала в свои права. Хвойный ковер, устилавший землю в сосновых
рощах, стал ржаво-коричневым.  Кэй  и  Ян  каждый  день  ходили  вместе  с
Винсентом в поле. От долгих прогулок на щеках Кэй появился легкий румянец,
а ее походка приобрела уверенность и твердость. Она брала теперь  с  собой
свою рабочую корзинку, чтобы, как и Винсент,  заниматься  делом.  Говорила
она теперь больше и охотнее,  рассказывала  о  своем  детстве,  о  книгах,
которые она прочла, об интересных людях, которых знала в Амстердаме.
   Семейство Ван Гогов смотрело на  эти  прогулки  с  одобрением.  Винсент
развлекал Кэй, будил в ней интерес  к  жизни.  А  ее  присутствие  в  доме
смягчало характер Винсента. Анна-Корнелия  и  Теодор  благодарили  бога  и
делали все возможное, чтобы молодые люди бывали вместе почаще.
   Винсент обожал в Кэй  буквально  все  -  ее  хрупкую,  изящную  фигуру,
затянутую в строгое черное платье, ее красивую черную шляпку, которую  она
надевала, идя в поле, аромат ее тела, который он  чувствовал  всякий  раз,
как она наклонялась к  нему,  манеру  двигать  губами,  когда  Она  быстро
говорила,  испытующий  взгляд  ее  темно-голубых  глаз,  прикосновение  ее
трепещущей руки, когда она брала у него  Яна,  ее  грудной  низкий  голос,
который потрясал все его существо и звучал у него в душе, когда он ложился
спать, блестящую белизну ее кожи,  рождавшую  в  нем  нестерпимое  желание
жадно прильнуть к ней губами.
   Он понял теперь, что много лет жил неполной жизнью, что в  нем  погибло
столько нерастраченной нежности и его иссохшие уста не  могли  припасть  к
чистому студеному роднику любви. Он был счастлив только тогда,  когда  Кэй
была рядом с ним; ее присутствие как бы окружало его лаской. Когда она шла
с ним в поле, он рисовал быстро и легко, но стоило  ей  остаться  дома,  и
каждая линия давалась ему  с  мучительным  трудом.  По  вечерам  он  сидел
напротив Кэй за большим  деревянным  столом  в  гостиной  и,  склонившись,
перерисовывал свои этюды, но ее нежный облик  неизменно  стоял  перед  его
взором. Время от времени он поднимал на нее глаза, а она, в тусклом  свете
большой желтой лампы, отвечала ему слабой, печальной и  ласковой  улыбкой.
Порой он чувствовал, что не может  выдержать  больше  ни  минуты,  что  он
сейчас вскочит с места и  схватит,  прижмет  ее  к  себе  что  есть  силы,
припадет своими горячими губами к ее прохладному рту.
   Он боготворил не одну только красоту Кэй, но все ее существо, каждое ее
движение:  ее  спокойную  поступь,  ее  удивительное   самообладание,   ее
воспитанность, сквозившую в каждом жесте.
   Он даже не подозревал, как одинок он  был  все  эти  семь  долгих  лет,
утратив Урсулу. За всю жизнь ни одна женщина не  подарила  его  ни  единым
нежным словом,  ни  единым  ласковым,  любящим  взглядом,  не  дотронулась
тихонько до его лица и не прижалась губами к его губам, которых только что
коснулись ее ласковые пальцы.
   Ни одна женщина не любила его. Такая жизнь равносильна смерти. Когда он
любил Урсулу, это было еще не так ужасно, потому что  в  ту  пору  -  пору
юности - он стремился отдать самого себя, и его  лишили  только  этого.  А
теперь, когда пришла зрелая мужская любовь, он хотел не только давать,  но
и брать в равной мере. Он знал, что если  Кэй  не  утолит  охватившую  его
жажду, жизнь будет немыслима.
   Как-то раз ночью он читал Мишле и наткнулся на такую  фразу:  "Il  taut
qu'une femme souffle  sur  toi  pour  que  tu  sois  homme"  [чтобы  стать
мужчиной, нужно, чтобы на тебя дохнула женщина (фр.)].
   Мишле, как всегда,  прав.  Он,  Винсент,  не  был  мужчиной.  Хотя  ему
двадцать восемь лет, он еще как бы не родился. Кэй дохнула  на  него  всем
благоуханием своей  красоты  и  любви,  и  лишь  теперь  он  стал  наконец
мужчиной.
   Он желал теперь Кэй с неудержимой мужской страстью. Желал горячо, желал
отчаянно. Он любил и Яна, так как мальчик был частицей женщины, которую он
любил. Но он ненавидел Воса, ненавидел всеми силами души, потому  что  Кэй
не могла и не хотела забыть его. Прежняя ее любовь к нему и ее  замужество
огорчало Винсента не больше, чем годы мучений, которые принесла ему любовь
к Урсуле. Оба они закалились в горниле страданий, и  любовь  их  будет  от
этого только чище.
   Он чувствовал, что сумеет заставить Кэй забыть этого человека,  который
ушел в прошлое. Его любовь вспыхнет  таким  пламенем,  что  испепелит  это
прошлое без остатка. Скоро он поедет в Гаагу, станет учиться у  Мауве.  Он
возьмет с собой Кэй, и у них будет семья вроде  той,  какую  он  видел  на
Эйлебоомен. Он хотел, чтобы Кэй стала его женой, чтобы она всегда  была  с
ним. Ему хотелось иметь свой дом, детей, которые были бы похожи  на  него.
Он стал мужчиной, бродяжничество пора было бросить. Ему была нужна любовь:
любовь сгладит острые углы, смягчит  грубость  его  рисунков,  придаст  им
жизненность, которой им недостает. Он только теперь понял, что  без  любви
многое в нем было мертво, знай он это раньше, он не рассуждая влюбился  бы
в первую встречную женщину. Любовь -  главное  в  жизни,  только  в  любви
человек может п