ой!"



6

   На деле все оказалось не так просто, как представлялось  Винсенту.  Тео
согласился посылать еще пятьдесят франков в месяц, но, кроме  того,  нужно
было оплатить проезд Гогена по железной  дороге,  -  а  денег  на  это  не
оказалось ни у Тео, ни у самого Гогена. Гоген  был  слишком  болен,  чтобы
действовать решительно, слишком  обременен  долгами,  чтобы  вырваться  из
Понт-Авена, слишком убит неудачами, чтобы  горячо  взяться  за  выполнение
какого-либо плана. Письмо за письмом летело из Арля в Париж, из  Парижа  в
Понт-Авен и обратно.
   Винсент полюбил свой дом до безумия.  На  деньги,  присланные  Тео,  он
купил еще стол и комод.
   "К концу года, - писал он брату, - я буду совсем другим  человеком.  Но
не думай, что я опять куда-то уеду. Ни в  коем  случае.  Я  решил  прожить
остаток своей жизни в Арле. Я буду художником Юга. А ты всегда помни,  что
у тебя есть в Арле свой дом. Мне очень хочется обставить его так, чтобы ты
мог приезжать сюда в отпуск".
   На повседневные нужды он расходовал ничтожные средства, а все остальное
вкладывал в обстановку. Каждый день ему приходилось решать, как  потратить
деньги - на себя или на какую-нибудь вещь для дома. Купить ли мяса на обед
или приглянувшийся майоликовый кувшин? Новые башмаки или чудесное  зеленое
стеганое одеяло для Гогена? Заказать ли  сосновую  раму  для  картины  или
купить тростниковые стулья?
   И всегда на первом месте был для него дом.
   Он вселял в душу Винсента чувство покоя, так как все, что делалось  для
дома, делалось для будущего. Довольно он уже плавал по воле волн, без руля
и без ветрил. Больше он не двинется с места. Когда он умрет,  какой-нибудь
художник продолжит начатое им дело. Он устроит  постоянную  мастерскую,  в
которой будут работать художники из поколения в поколение,  -  они  станут
живописцами Юга. Им завладела мысль расписать дом так, чтобы этот его труд
оправдал все средства, затраченные на него в те годы, когда он  не  создал
ничего достойного.
   Он снова с головой ушел в работу. Он  знал,  что  время  и  пристальное
внимание  к  вещам  сделали  его  зрелым   и   научили   глубже   понимать
действительность. Раз пятьдесят ходил он к полю  у  подножия  Монмажура  и
упорно вглядывался в него, не выпуская из рук кисти.  Мистраль  мешал  ему
работать свободно, одухотворяя чувством каждый мазок, а мольберт  отчаянно
трепетал и колыхался от ветра.  Винсент  работал  с  семи  утра  до  шести
вечера, не разгибая спины. Каждый день по картине!
   - Завтра будет настоящее пекло, - сказал Рулен однажды  вечером,  когда
уже наступила поздняя осень. Они сидели за кружкой пива в кафе на  площади
Ламартина. - И тем не менее зима уже на носу.
   - А какая зима в Арле? - спросил Винсент.
   - Скверная. Все время дожди, отвратительный ветер и  холод,  холод.  Но
все это длится очень недолго. Не больше двух месяцев.
   - Значит, завтра у нас будет последний солнечный денек. В таком  случае
я пойду на одно место, которое  мне  равно  хочется  написать.  Вообразите
себе, Рулен: осенняя роща, два кипариса цвета бутылочного стекла, по форме
тоже похожие на бутылки, и три невысоких каштана, листья у них табачного и
оранжевого  тона.  Есть  там  еще   маленький   тис   -   крона   у   него
бледно-лимонная,  а   ствол   фиолетовый,   и   два   каких-то   куста   с
кроваво-красной, пурпурной и багряной листвой. И немного  песка,  травы  и
клочок голубого неба...
   - Ах, господин Ван Гог, когда вы описываете то, что видели, я чувствую,
что всю жизнь был словно слепой!
   Наутро Винсент  встал  вместе  с  солнышком.  У  него  было  прекрасное
настроение. Он подстриг  себе  бороду,  причесал  остатки  волос,  которые
пощадило на  его  голове  арлезианское  солнце,  надел  свой  единственный
приличный костюм и привезенную еще из Парижа заячью шапку.
   Рулен не ошибся в своем предсказании. Желтый, пышущий жаром шар  солнца
выкатился на небо. Заячья шапка надежно защищала голову, но не  прикрывала
от солнца глаза. Роща, которую облюбовал Винсент, была в двух часах ходьбы
от Арля, по дороге на Тараскон. Деревья жались друг к  другу,  взбегая  по
склону холма. Винсент поставил мольберт на вспаханном  поле,  наискось  от
рощи. Он бросил на землю заячью шапку, снял куртку и укрепил на  мольберте
подрамник. Хотя было еще совсем рано,  солнце  припекало  ему  макушку,  а
глаза словно застилала танцующая огненная пелена, к которой он  давно  уже
привык и приноровился.
   Он пристально вгляделся в пейзаж, отметил  про  себя  составляющие  его
цветовые компоненты и  проследил  его  линии.  Убедившись,  что  он  понял
пейзаж, Винсент размял кисти, открыл  тюбики  с  краской  и  очистил  нож,
которым он разглаживал свои жирные мазки. Он взглянул  еще  раз  на  рощу,
наметил на белом полотне углем несколько линий, смешал на палитре краски и
уже занес в воздухе кисть.
   - Ты так торопишься начать работу,  Винсент?  -  услышал  он  голос  за
спиной.
   Винсент резко повернулся.
   - Еще очень рано, дорогой. У тебя впереди целый день.
   Винсент в изумлении смотрел на  незнакомую  женщину.  Она  была  совсем
юная, но уже не девочка. У нее  были  синие-синие,  как  кобальтовое  небо
арлезианских  ночей,  глаза   и   волной   спадавшие   на   плечи   густые
лимонно-желтые, словно солнце, волосы. Черты лица были  нежнее  и  тоньше,
чем у Кэй Вос, но в них чувствовалась знойная зрелость южанки. Кожа у  нее
была темная, золотистая,  открывавшиеся  меж  улыбчивых  губ  зубы  белели
подобно цветку олеандра, если смотреть на него сквозь пурпуровое вино.  На
ней было длинное, плотно облегающее фигуру белое платье,  заколотое  сбоку
квадратной серебряной пряжкой. На  ногах  у  нее  были  простые  сандалии.
Охватывая ее крепкую, сильную фигуру,  глаз  плавно  скользил  по  чистым,
сладострастным линиям ее груди и бедер.
   - Я так долго была вдали от тебя, Винсент, - сказала она.
   Она встала между Винсентом и мольбертом, прислонившись к белому полотну
и загораживая собой рощу. Солнце полыхало  в  ее  лимонно-желтых  волосах,
огненными волнами скатываясь на спину.  Она  улыбалась  Винсенту  с  такой
нежностью, с такой любовью, что он провел рукой по глазам, словно стараясь
убедиться, что он не бредит и не спит.
   - Ты не понимаешь меня, мой дорогой,  мой  милый  мальчик,  -  говорила
женщина. - Как ты жил, когда я была так далеко?
   - Кто ты?
   - Я твой друг, Винсент. Самый лучший твой друг на свете.
   - Откуда ты знаешь мое имя? Я никогда тебя не видел.
   - Да, но я видела тебя много, много раз.
   - А как тебя зовут?
   - Майя.
   - Майя - и только? И ничего больше?
   - Для тебя, Винсент, я только Майя.
   - Почему ты пришла за мной сюда, в поле?
   - Потому же, почему я шла за тобой  по  всей  Европе...  чтобы  быть  с
тобой.
   - Ты принимаешь меня за кого-то другого. Я не тот человек, о котором ты
говоришь.
   Женщина положила прохладную белую ладонь на его обожженные рыжие волосы
и легким движением откинула их назад.  Прохлада  ее  руки  и  прохлада  ее
мягкого, тихого голоса были подобны свежести глубокого, зеленого родника.
   - На свете есть только один Винсент Ван Гог. Я никогда не спутаю его ни
с кем другим.
   - И давно ты знаешь меня?
   - Восемь лет, Винсент.
   - Но ведь восемь лет назад я был в...
   - ...да, дорогой, в Боринаже.
   - И ты знала меня тогда?
   - Я увидела тебя впервые поздней осенью, вечером,  когда  ты  сидел  на
ржавом железном колесе напротив Маркасской шахты...
   - ...глядя, как углекопы расходятся по домам!
   - Да. Когда я в первый раз взглянула на тебя, ты сидел там без дела.  Я
хотела пройти мимо. Но ты вынул из кармана  мятый  конверт  и  карандаш  и
начал рисовать. Я следила через твое плечо, что у тебя выходит. И когда  я
увидела... я полюбила тебя.
   - Полюбила? Ты полюбила меня?
   - Да, Винсент, мой дорогой, мой милый Винсент, я полюбила тебя.
   - В ту пору я, наверно, был не так безобразен.
   - Ты не был и вполовину так красив, как сейчас.
   - Твой голос... Майя... он звучит так странно.  Лишь  однажды  в  жизни
женщина разговаривала со мной таким голосом...
   - ...и это была Марго. Она любила тебя, Винсент, и я тоже люблю тебя.
   - Ты знала Марго?
   - Я прожила в Брабанте два года. Я ходила  за  тобой  по  полям  каждый
день. Я смотрела, как ты работаешь в прачечной,  около  кухни.  И  я  была
счастлива, потому что Марго любила тебя.
   - Значит, тогда ты меня уже не любила?
   Она ласково прикоснулась кончиками прохладных пальцев к его глазам.
   - Ах, что ты, я любила тебя. Я уже не могла  разлюбить  тебя  с  самого
первого дня.
   - И ты не ревновала к Марго?
   Женщина грустно улыбнулась.  По  ее  лицу  пробежала  тень  бесконечной
печали и сострадания. Винсент вспомнил Мендеса да Коста.
   - Нет, я не ревновала к Марго. Ее любовь принесла тебе благо. Но мне не
нравилась твоя любовь ж Кэй. Она оскорбляла тебя.
   - А знала ты меня, когда я любил Урсулу?
   - Нет, это было до меня.
   - Я бы тебе не понравился тогда.
   - Нет.
   - Я был глупцом.
   - Иногда человек должен быть глупцом в начале,  чтобы  стать  мудрым  в
конце.
   - Но если ты любила меня в Брабанте, почему ты не пришла ко мне тогда?
   - Ты еще не был готов к этому, Винсент.
   - А теперь... я готов?
   - Да.
   - И ты все еще любишь меня? Даже теперь... сегодня... в эту минуту?
   - Теперь... сегодня... в эту минуту... и вечно.
   - Как ты можешь любить меня? Посмотри, мои десны сочатся кровью. У меня
вставные зубы. Все волосы на моей голове выпали, их сожгло солнце. Глаза у
меня красные, как у сифилитика. Все мое лицо - сплошь  торчащие  кости.  Я
безобразен. Безобразней всех на свете. У меня расстроены нервы, плоть  моя
бесплодна, весь я до кончиков ногтей отравлен ядом. Как можешь  ты  любить
такого человека?
   - Присядь на минуту, Винсент.
   Он сел на свой складной стул. Женщина опустилась  на  колени,  прямо  в
темную рыхлую глину.
   - Что ты делаешь? - вскричал Винсент.  -  Ты  запачкаешь  свое  платье!
Позволь, я подстелю тебе куртку.
   Женщина отстранила его нежнейшим прикосновением ладони.
   - Много раз пачкала я свое платье, следуя за  тобой,  Винсент,  но  оно
снова становилось чистым.
   Своею сильной белой рукой она приподняла голову Винсента и пригладила у
него прядь волос за ухом.
   - Ты не безобразен, Винсент. Ты красив. Ты истерзал  и  измучил  бедное
тело, в котором заключена твоя душа, но душу ты бессилен умертвить. А ведь
ее-то я и люблю. И когда ты погубишь себя  своей  неистовой  работой,  эта
душа будет жить... вечно. И с нею моя любовь к тебе.
   Солнце поднималось по небу все выше и выше, обрушивая яростный зной  на
Винсента и женщину.
   - Дай я уведу тебя куда-нибудь, где прохладней, - сказал Винсент. - Вон
там, неподалеку, растут кипарисы. В тени тебе будет лучше.
   - Я счастлива с тобой и здесь. Солнце мне не мешает. Я привыкла к  нему
с детства.
   - Ты давно уже в Арле?
   - Я приехала сюда вслед за тобой из Парижа.
   Винсент в гневе вскочил на ноги и опрокинул стул.
   - Ты просто обманщица! Тебя подослали сюда, чтобы посмеяться надо мной.
Кто-то рассказал тебе о моем прошлом, подкупил тебя, - и  ты  хочешь  меня
одурачить! Сейчас же уходи отсюда. Я не скажу тебе больше ни слова!
   Женщина ответила на его гневные слова улыбкой.
   - Я не обманщица, мой милый. Я - самое  верное,  самое  настоящее,  что
только есть в твоей жизни. Мою любовь к тебе не убить ничем.
   - Это ложь! Ты не любишь меня.  Ты  издеваешься  надо  мной.  Сейчас  я
положу конец этой игре.
   Он грубо подхватил ее на руки. Она нежно прильнула к нему.
   - Сейчас  я  сделаю  тебе  больно,  если  ты  не  уйдешь  отсюда  и  не
перестанешь мучить меня.
   - Сделай мне больно, Винсент. Ты делал  мне  больно  и  раньше.  Нельзя
любить, не испытывая боли.
   - Хорошо, тогда получай!
   Он крепко стиснул ее в объятиях, прижался ртом к ее рту, кусая  его,  с
силой вдавливая в него свой поцелуй.
   Женщина приоткрыла мягкие теплые губы и  позволила  ему  пить  сладость
своего рта. Она  прижалась  к  нему  всем  телом,  всем  своим  существом,
полностью отдавая себя в его власть.
   Вдруг Винсент резко выпустил ее из рук, отшатнулся и  шагнул  к  своему
стулу. Женщина скользнула наземь рядом с ним, положила ему на колено  руку
и оперлась на нее подбородком. Он гладил ее пышные, лимонно-желтые волосы.
   - Ну, теперь ты видишь, что я говорю правду? - спросила она.
   Помолчав с минуту, Винсент сказал:
   - Ты приехала в Арль вслед за мной. Знаешь ли ты о Голубке?
   - Рашель - прелестное дитя.
   - И ты ничего не имеешь против?
   - Ты мужчина, Винсент, тебе нужна женщина. А поскольку в то  время  еще
не наступил мой срок прийти к тебе, ты был волен  делать,  что  хотел.  Но
теперь...
   - Теперь?
   - Теперь тебе нет в этом нужды. И никогда не будет.
   - Ты хочешь сказать, что ты...
   - Конечно, милый. Я люблю тебя...
   - И за что только ты любишь меня? Женщины всегда меня презирали.
   - Ты создан не для любви. Твое призвание - это работа.
   - Работа? Чушь! Я был безумцем! Какой толк в этих сотнях полотен?  Кому
они нужны? Кто купит их? Кто скажет мне хотя бы скупое слово похвалы,  кто
признает, что я сумел понять природу и передал ее красоту?
   - Придет день, и весь мир признает это, Винсент.
   - Придет день... Это пустая мечта! Вроде мечты о том, что  когда-нибудь
я стану здоровым человеком, что у меня будет дом, семья, что моя  живопись
даст мне средства к существованию. Я пишу уже восемь долгих лет. И за  это
время никто не пожелал купить у меня хотя бы одну картину. Я был  поистине
безумцем.
   - Да, но каким  чудесным  безумцем!  Когда  тебя  не  будет  на  свете,
Винсент, мир поймет, что ты хотел сказать. Полотна, которые ты  не  можешь
продать сегодня за сотню франков, будут стоить миллионы. Ах, ты  смеешься,
но я говорю тебе правду. Твои картины будут висеть в музеях  Амстердама  и
Гааги, Парижа и Дрездена, Мюнхена и Берлина, Москвы  и  Нью-Йорка.  Им  не
будет цены, потому что никто не захочет их  продать.  О  твоем  искусстве,
Винсент, напишут целые книги, из романов и пьес люди узнают о твоей жизни.
Там, где сойдутся хотя бы два человека, любящие живопись, имя Винсента Ван
Гога будет священно.
   - Если бы я до сих пор не чувствовал вкус твоих губ, то решил  бы,  что
брежу или схожу с ума.
   - Сядь рядом со мною, Винсент. Дай мне твою руку.
   Солнце стояло у них прямо  над  головой.  Склон  холма  в  лощина  были
окутаны серно-желтой дымкой. Винсент сидел в борозде,  рядом  с  женщиной.
Шесть долгих месяцев он ни с кем не разговаривал, кроме Рашели и Рулена. В
нем бурлил и бился поток слов. Женщина заглянула в глубину его глаз, и  он
начал говорить. Он рассказал ей об Урсуле и о том времени, когда он служил
приказчиком  у  Гупиля.   Рассказал   о   своих   бесплодных   усилиях   и
разочарованиях, о своей любви  к  Кэй,  о  том,  как  он  пытался  жить  с
Христиной, введя ее женой к себе в дом. Рассказал о надеждах,  которые  он
возлагал на свою живопись, о брани, которой его осыпали со всех сторон, об
ударах, которые наносила ему судьба, о том, почему он хотел, чтобы рисунок
его был грубым, мазок легким и стремительным, колорит жарким,  накаленным;
обо всем, что он хотел сделать для живописи а живописцев; наконец, о  том,
как он довел себя до полного истощения и болезни.
   Чем больше он говорил, тем больше волновался и взвинчивал  себя.  Слова
лились из его уст, словно краски из тюбиков. В лад  со  словами  дергалось
все его тело. Он говорил пальцами, руками, локтями, плечами -  вскочив  на
ноги, он расхаживал взад и вперед, и все его тело  содрогалось.  Сердце  у
него билось все чаще, кровь словно кипела, палящее солнце возбуждало в нем
лихорадочную, яростную энергию.
   Женщина слушала его не шевелясь, не упуская  ни  одного  слова.  По  ее
глазам он видел, что она все понимает; Она с жадностью ловила то,  что  он
говорил, и с жадностью ждала, что он скажет  еще,  всеми  силами  стараясь
проникнуться его чувствами и принять все, что рвалось из его души.
   Вдруг Винсент замолчал. Он весь дрожал от возбуждения. Лицо и  глаза  у
него налились кровью, ноги  ослабели.  Женщина  притянула  его  к  себе  и
усадила рядом.
   - Поцелуй меня, Винсент, - сказала она.
   Он поцеловал ее в губы. Они уже не были теперь прохладными. Винсент лег
рядом с женщиной на жирную, рыхлую глину. Она  целовала  его  глаза,  уши,
ноздри, целовала ложбинку на его верхней губе, прикасалась своим  сладким,
нежным языком к  его  языку  и  небу,  трепещущими  пальцами  ласкала  его
заросшую волосами шею и плечи, гладила под мышками.
   Ее поцелуи пробудили в нем мучительную страсть, какой он  не  испытывал
никогда в жизни. Каждая частица его  тела  томилась  и  ныла  тупой  болью
плоти, которую была уже не  способна  насытить  и  успокоить  одна  только
плоть. Никогда еще женщина не отдавалась ему с поцелуем горячей любви.  Он
прижимал ее к себе, ощущая, как под мягким белым платьем  струится  но  ее
жилам жаркая кровь.
   - Подожди, - сказала она.
   Она отстегнула серебряную пряжку на бедре и сбросила с себя платье.  Ее
тело отливало таким же темным золотом, как и лицо.  Это  было  девственное
тело, девственное до последней жилки. Он и не подозревал, что женское тело
может быть вылеплено с таким совершенством. Он  и  не  знал,  что  страсть
может быть такой чистой, такой чудесной и опаляющей.
   - Ты весь дрожишь, дорогой, - сказала она. - Прижмись ко мне крепче. Не
бойся, мой дорогой, мой милый мальчик. Делай со мной все, что хочешь.
   Солнце достигло зенита и стало спускаться по  небосклону.  От  свирепых
солнечных лучей земля за день накалилась, как печь.  Она  источала  запахи
того, что было посеяно, выросло и созрело в ней,  а  потом  было  сжато  и
снова умерло. Она пахла жизнью - острым,  пряным  запахом  жизни,  которая
непрерывно рождалась  и  вновь  обращалась  в  прах,  готовый  для  нового
творения.
   Возбуждение Винсента все возрастало. В  нем  бился  и  трепетал  каждый
фибр, и где-то внутри, в какой-то одной точке,  этот  трепет  пронзал  его
резкой болью. Женщина открыла Винсенту свои объятия, отдавая ему весь свой
пыл и принимая его мужскую ласку, она впивала его всепоглощающую  страсть,
которая все более и более  переполняла  его  существо,  и  своими  нежными
объятиями,  каждым  своим  движением  вела  его  к  сладкому  беспамятству
созидательных судорог последнего мгновения.
   Обессиленный, он уснул на ее груди.
   Когда  Винсент  проснулся,  он  был  уже  один.  Солнце  закатилось  за
горизонт. Пока Винсент лежал, зарывшись лицом в  землю,  на  щеке  у  него
налипла  лепешка  глины.  Земля  теперь  похолодела,  от  нее  шел   запах
полусгнивших, погребенных в ней растений. Он надел куртку и заячью  шапку,
взвалил на спину мольберт и взял полотно под мышку. По  темной  дороге  он
побрел к дому.
   Придя к себе, он кинул мольберт и чистое, пустое  полотно  на  тюфяк  и
вышел на улицу, чтобы  выпить  где-нибудь  чашку  кофе.  Облокотившись  на
холодный каменный столик  и  уткнув  лицо  в  ладони,  он  мысленно  вновь
переживал все то, что произошло с ним в этот день.
   - Майя, - шептал он. - Майя... Слышал ли я когда-нибудь это имя?..  Оно
значит... оно значит... что же оно значит?
   Он заказал еще чашку кофе. Через час он потащился по площади  Ламартина
обратно к дому. Дул холодный ветер. Вот-вот должен был хлынуть дождь.
   Полтора часа назад, войдя в спальню и швырнув  мольберт  на  тюфяк,  он
даже не зажег свою керосиновую лампу. Теперь он чиркнул спичкой и поставил
горящую лампу на  стол.  Желтое  пламя  осветило  комнату.  Уголком  глаза
Винсент заметил на тюфяке что-то цветное, яркое. Пораженный, он  шагнул  к
тюфяку и взял в руки полотно, с которым ходил сегодня работать.
   В великолепии дивного  солнца  перед  ним  сияла  осенняя  роща  -  два
зеленых, цвета бутылочного стекла, кипари