тора компании несут ответственность за ужасные условия
труда в Боринаже. Все дело в неблагоприятном залегании пластов. А за  это,
мне кажется, надо винить только господа бога!
   В другое время Винсент содрогнулся бы от такого богохульства, но теперь
он пропустил это  мимо  ушей.  Он  раздумывал  над  тем,  что  сказал  ему
директор.
   - Сократите по крайней мере рабочий день.  Тринадцать  часов  работы  -
ведь это убийство. Скоро у вас не останется ни одного рабочего.
   - Господин Ван Гог, мы не можем сократить рабочий день, это равносильно
повышению платы. Ведь рабочий за два  с  половиной  франка  в  день  будет
выдавать гораздо меньше угля и расходы на тонну угля возрастут.
   - Но все же у вас есть одна возможность облегчить участь шахтеров.
   - Вы говорите об охране труда?
   - Вот именно. Уменьшить  количество  несчастных  случаев  вы,  конечно,
можете.
   Директор снова без всякого раздражения покачал головой.
   - Нет, господин Ван Гог, не можем. Мы не можем выпустить  новые  акции,
потому что дивиденды у нас низкие. Откуда же взять дополнительную  прибыль
на всякие усовершенствования? Ах, господин Ван  Гог,  получается  воистину
порочный круг.  Это  безнадежное  дело.  Я  думал  о  нем  тысячу  раз.  В
результате из убежденного католика я превратился в отъявленного атеиста. Я
не могу понять, как это всемогущий  бог  намеренно  создал  такие  условия
жизни и обрек целые поколения  людей  на  вечное  рабство  и  нищету,  без
единого проблеска надежды.
   Винсенту больше нечего было сказать. Глубоко потрясенный, он поплелся в
свою хижину.



14

   Февраль в эту зиму выдался необыкновенно холодный.  В  долину  врывался
свирепый ветер, валивший людей с ног. Чтобы  отапливать  хижины,  шахтерам
теперь нужно было гораздо больше терриля, но стужа и ветры  так  лютовали,
что женщины не могли ходить на терриконы. Им не во что было  одеться  -  у
них были лишь грубые юбки, кофты, бумажные чулки и платки.
   Чтобы не окоченеть от холода, дети  по  целым  суткам  не  вылезали  из
постелей. Горячей пищи они и не видели: нечем  было  топить  печки.  Когда
рабочие  выбирались  из  своих  пышущих  жаром  подземных  нор,  их  сразу
охватывала пронизывающая стужа, а в открытом заснеженном поле ветер  резал
лицо, как нож. Каждый день кто-нибудь умирал  от  чахотки  или  воспаления
легких. Много раз пришлось Винсенту читать заупокойную в этот месяц.
   Учить грамоте посиневших от холода ребятишек Винсент не мог, он  целыми
днями собирал на Маркасской горе уголь и делил свою  жалкую  добычу  между
теми семьями, которые бедствовали больше других. Теперь  у  него  не  было
нужды натирать себе лицо угольной пылью, и  это  клеймо  углекопа  уже  не
сходило с него. Какой-нибудь путешественник, заехав в Малый Вам и встретив
здесь Винсента, не отличил бы его от остальных "чернорожих".
   Винсент трудился на террилевой горе уже в течение многих часов,  набрав
лишь  полмешка  топлива.  Руки  у  него   посинели   и   были   исцарапаны
обледеневшими кусками породы. Около  четырех  часов  он  решил  отнести  в
поселок то, что собрал:  пусть  хоть  несколько  женщин  к  приходу  мужей
вскипятят кофе. К воротам Маркасской шахты он подошел в тот самый  момент,
когда оттуда выходили рабочие. Кое-кто  узнавал  его  и  бормотал  "bojou"
[добрый день (искаж. фр. bonjour)], остальные шли, тупо  опустив  глаза  в
землю, ссутулив плечи и засунув руки в карманы.
   Последним из ворот вышел невысокий старик. Он  так  тяжело  закашлялся,
что все его тело ходило ходуном, а когда с поля налетел  порыв  ветра,  он
пошатнулся, как от удара. Он чуть было не упал лицом на обледенелую землю.
Отдышавшись,  он  собрался  с  силами  и  пошел  через  поле,  все   время
отворачиваясь от ветра. На плечи  у  него  был  накинут  кусок  мешковины,
видимо, добытой в какой-нибудь лавке  в  Ваме.  Винсент  заметил,  что  на
мешковине что-то написано крупными  буквами.  Приглядевшись,  он  разобрал
надпись: "Стекло. Не бросать".
   Разнеся уголь по шахтерским хижинам, Винсент пошел  к  себе,  вынул  из
чемодана всю одежду и разложил ее на кровати. Тут было пять  рубашек,  три
смены нижнего белья, четыре пары носков, две пары башмаков, два костюма  и
второе его пальто, похожее на солдатскую шинель. Одну рубашку, пару носков
и смену белья он оставил на кровати, а остальное снова уложил в чемодан.
   Скоро один из костюмов Винсента перекочевал к старику, который носил на
спине надпись "Стекло". Белье и рубашки были раскроены и пошли на платьица
для детишек. Носки были поделены между чахоточными, работавшими  в  шахте.
Теплое пальто Винсент отдал одной беременной женщине; ее муж недавно погиб
при обвале, и, чтобы прокормить двух детей, она  должна  была  занять  его
место в шахте.
   Детский Зал пришлось закрыть, так как Винсент не  хотел  лишать  хозяек
хотя бы горсти терриля. Кроме того,  боринажцы  без  особой  необходимости
редко выходили на улицу в слякоть, чтобы не промочить ноги. Винсент  ходил
по домам и наспех читал молитву.  Но  скоро  он  убедился,  что  ему  надо
заниматься  только  практическими  делами  -  лечить  и  умывать  больных,
готовить горячее питье и лекарства. Отправляясь в обход, он уже не брал  с
собой Библию, потому что все равно ее некогда было и раскрыть. Слово божье
стало роскошью, которую углекопы уже не могли себе позволить.
   В марте холода смягчились, зато  начала  свирепствовать  лихорадка.  Из
февральского жалованья у Винсента сорок франков ушло на  еду  и  лекарства
для больных, себя же он посадил буквально на голодный паек. От  недоедания
он сильно похудел, стал еще более нервным и порывистым. Стужа так истощила
его силы, что он и сам заболел лихорадкой. Глаза у него ввалились и горели
мрачным огнем,  а  массивный  ван-гоговский  лоб  словно  усох.  На  щеках
появились глубокие впадины, и только крутой подбородок, как всегда,  гордо
выступал вперед.
   Старший сын Декрука заболел брюшным тифом, и другим детям  стало  негде
спать. Кроватей было всего две: на одной спали родители, на другой -  трое
детей. Если малыши останутся в одной  кровати  с  больным  мальчиком,  они
могут заразиться. Если положить  их  на  полу,  они  заболеют  воспалением
легких. Если же на полу будут спать родители, у них назавтра не хватит сил
работать. Винсент сразу сообразил, как быть.
   - Декрук, - сказал он шахтеру, когда тот вернулся с работы, - вы мне не
поможете сделать до ужина одно дело?
   Декрук дьявольски устал, к тому же его мучила  головная  боль,  но  он,
волоча искалеченную ногу, последовал за Винсентом в его лачугу,  не  задав
ни единого вопроса. Когда они пришли, Винсент снял с кровати одно одеяло -
их у него было два - и сказал Декруку:
   - Берите-ка кровать с той стороны; мы отнесем ее к вам для мальчика.
   Декрук яростно скрипнул зубами.
   - У нас трое детей, - сказал он, - и если богу угодно, мы можем с одним
расстаться. Но господин Винсент, который заботится обо всех и  лечит  весь
поселок, у нас только один, и я не позволю ему убивать себя!
   Прихрамывая, он вышел из лачуги. Винсент отодвинул  кровать  от  стены,
взвалил ее себе на спину и дотащил до хижины Декрука. Декрук и  его  жена,
ужинавшие черствым  хлебом  и  кофе,  удивленно  подняли  головы.  Винсент
перенес больного ребенка на свою кровать и укрыл его одеялом.
   В тот же вечер Винсент пошел к Дени и попросил соломы;  чтобы  устроить
себе постель. Мадам Дени была поражена, услышав, зачем ему солома.
   - Господин Винсент, - сказала она, - ваша комната  еще  не  занята.  Вы
должны снова поселиться в ней.
   - Вы очень добры, мадам Дени, но я не могу.
   - Я знаю, вы беспокоитесь насчет платы. Но, право,  об  этом  не  стоит
говорить. Мы с Жан-Батистом зарабатываем вполне достаточно. Можете жить  у
нас бесплатно, как брат. Ведь вы не раз говорили нам, что все чада господа
бога - братья!
   Винсент чувствовал, что он прозяб, прозяб до мозга костей. К тому же он
был голоден. Его трепала лихорадка,  которая  не  отпускала  его  вот  уже
несколько недель.  Он  ослабел  от  недоедания  и  бессонницы.  От  бед  и
страданий, терзавших весь поселок, он почти обезумел. Здесь, наверху,  его
ждала теплая, уютная, чистая постель. Мадам Дени-накормит  его  ужином,  и
мучительное, сосущее чувство голода исчезнет; мадам Дени будет лечить  его
от лихорадки, даст ему крепкого подогретого вина,  озноб  пройдет,  и  ему
вновь станет тепло. Винсента трясло, ему было дурно, и он чуть не упал  на
красный кафельный пол булочной. Но он преодолел слабость  и  взял  себя  в
руки.
   Бог хочет испытать его в последний раз. Если сейчас он ослабеет духом и
отступит, все, что он сделал, окажется тщетным. Неужто в эти дни, когда  в
поселке царит самая вопиющая нужда и черное горе, он дрогнет и  свернет  с
пути, станет подлецом и трусом, при первой же  возможности  польстится  на
уют и достаток?
   - Бог видит вашу доброту, мадам  Дени,  и  вознаградит  вас,  -  сказал
Винсент. - Но вы не должны искушать меня и отвращать от  исполнения  моего
долга. Если у вас не найдется охапки соломы, боюсь, мне придется спать  на
голой земле. Но прошу вас, не предлагайте мне ничего, кроме соломы, я  все
равно не возьму.
   Он разостлал солому в углу своей лачуги, на сырой земле, и закутался  в
тонкое одеяло. Он не мог заснуть всю ночь, а  когда  наступило  утро,  его
стал мучить кашель, и глаза у него ввалились  глубже  прежнего.  Лихорадка
все усиливалась, он уже плохо понимал, что делает. Терриля у него не было:
он считал, что не имеет права в ущерб шахтерам взять себе  хоть  пригоршню
того топлива, которое ему удавалось собрать на черной горе. Заставив  себя
проглотить два-три куска черствого хлеба, он вышел из хижины и принялся за
свои обычные дела.



15

   Март наконец уступил место апрелю,  и  жить  стало  легче.  Злые  ветры
утихли, солнце пригревало все теплее, и снег начал подтаивать.  Обнажились
черные поля, запели жаворонки, в лесу на деревьях набухли почки. Лихорадка
в поселке исчезла, и с наступлением теплой погоды женщины вновь  пошли  на
Маркасский террикон за углем. Скоро в круглых печках весело запылал огонь,
и детям уже не надо было целыми днями  лежать  в  кровати.  Винсент  снова
открыл Детский Зал. На первую проповедь собрался весь  поселок.  Печальные
глаза углекопов  вновь  лучились  улыбками,  люди  немного  приободрились.
Декрук, добровольно взявший на себя обязанности  постоянного  истопника  и
привратника Зала, отпускал  шутки  и  остроты  насчет  печки  и  энергично
потирал свою проплешину.
   - Грядут добрые времена, - радостным голосом говорил Винсент с кафедры.
- Господь бог послал вам испытание, и вы доказали свою веру. Самые горькие
наши беды и страдания позади. В  полях  скоро  заколосятся  хлеба,  солнце
будет согревать вас, когда вы  присядете  отдохнуть  перед  своими  домами
после трудового дня. Дети будут слушать песню жаворонка и пойдут в лес  по
ягоды. Обратите ваш взор к господу, ибо он готовит вам  радости  в  жизни.
Господь бог милостив. Господь бог справедлив. Он воздаст  вам  за  веру  и
терпение. Возблагодарим же господа,  ибо  добрые  времена  не  за  горами.
Грядут добрые времена!
   Углекопы  горячо  молились,  благодаря  господа.  Зазвучали   радостные
голоса, все говорили друг другу:
   - Господин Винсент прав. Наши страдания  позади.  Зима  прошла.  Грядут
добрые времена!
   Спустя несколько дней, когда Винсент с целой  ватагой  детей  рылся  на
горе в терриле,  он  увидел,  как  от  здания,  где  помещался  подъемник,
метнулись прочь маленькие черные фигурки людей и рассыпались  по  полю  во
все стороны.
   - Что такое? - удивленно сказал Винсент. -  Неужто  уже  три  часа?  По
солнышку еще нет и полудня.
   - Случилось несчастье! - крикнул старший из ребят. - Я уже  раз  видел,
как они бежали от шахты. Что-то неладно под землей!
   Вместе с детьми Винсент бросился вниз с горы, - камни царапали им руки,
рвали одежду. Все поле вокруг Маркасской  шахты,  как  муравейник,  кишело
черными фигурками, - люди спасались от опасности. К  тому  времени,  когда
Винсент оказался близ шахты, сюда уже хлынул людской поток из  поселка:  в
поле со всех ног бежали женщины, детей они несли на руках  или  тащили  за
собой.
   Добежав до ворот шахты, Винсент услышал, как кругом кричали: "Газ! Газ!
В новой штольне! Они пропали! Они в западне!"
   Жак Верней, который во время холодов слег в постель,  теперь  несся  по
полю что было духу. Он  страшно  исхудал,  грудь  его  впала  еще  больше.
Поравнявшись с ним, Винсент спросил:
   - Скажите, что происходит?
   - Штрек Декрука! Помните  голубое  пламя?  Я  знал,  что  это  кончится
взрывом!
   - Сколько там людей? Сколько? Как их спасти?
   - Вы ведь видели, там двенадцать забоев. По пять человек в каждом.
   - Можем ли мы что-нибудь сделать?
   - Не знаю. Сейчас соберу спасательную команду из добровольцев.
   - Возьмите меня. Я тоже хочу помочь.
   - Нет, нет. Мне  нужны  опытные  люди.  -  Жак  кинулся  через  двор  к
подъемной клети.
   К воротам шахты подкатила телега, запряженная белой лошадью. Сколько уж
раз отвозили с шахты в поселок мертвецов и калек на этой  телеге  с  белой
лошадью! Углекопы, разбежавшиеся по полю, стали разыскивать в  толпе  свои
семьи. Одни женщины истерически кричали, другие, глядя прямо  перед  собой
широко раскрытыми глазами, шагали  молча,  ребятишки  плакали.  Надсадными
голосами кого-то выкликали десятники, собирая спасательные команды.
   Вдруг шум и крики смолкли. Несколько  человек,  медленно  спускаясь  по
лестнице, вышли на двор, неся на руках что-то завернутое в одеяло.  Минуту
стояла жуткая тишина. Потом толпа закричала и завыла.
   - Кого это понесли? Живы ли они? Или умерли?  Ради  бога,  покажите  их
нам! Назовите имена! Под землей мой муж! Мои дети! В тех забоях было  двое
моих детей!
   Люда, вышедшие из подъемника, остановились у телеги  с  белой  лошадью.
Один из них, обращаясь к толпе, сказал:
   - Трое откатчиков, которые со своими вагонетками оказались в стороне от
взрыва, спасены. Но их здорово обожгло.
   - Кого спасли? Бога ради, скажите, кого спасли? Покажите их!  Покажите!
Мой сын под землей! Мой сын, мой сын!
   Спасатель, откинув одеяло, открыл обожженные лица  двух  девочек  -  им
было лет по девять  -  и  десятилетнего  мальчугана.  Все  трое  были  без
сознания. С криком, в котором звучали одновременно ужас и радость,  к  ним
бросились родные. Затем их уложили на телегу с белой лошадью и по  тряской
дороге повезли через поле. Винсент  и  родственники  пострадавших,  тяжело
дыша, бежали рядом с телегой. Винсент  слышал,  как  толпа  сзади  выла  и
причитала все громче и громче. Он оглянулся и увидел позади, на горизонте,
вереницу террилевых пирамид.
   - Черный Египет! - воскликнул он, давая выход своему горю и отчаянию. -
Черный Египет, в котором снова томился в рабстве избранный богом народ!  О
господи, как мог ты это допустить? Как ты только мог?
   Спасенные девочки и мальчик едва не умерли от ожогов, на головах у  них
не осталось ни единого волоса, с лица и рук слезла кожа. Винсент  зашел  в
хижину, куда перенесли с телеги одну девочку. Мать плакала и ломала  руки.
Винсент раздел ребенка и крикнул:
   - Растительного масла, живо!
   У женщины нашлось немного масла. Винсент смазал ожоги.
   - Теперь повязку!
   Женщина с ужасом смотрела на него и молчала.
   - Повязку! - сердито повторил Винсент. - Или вы хотите,  чтобы  ребенок
умер?
   - У нас ничего нет, - рыдая, проговорила женщина. - В доме не найти  ни
одной белой тряпки. С самой осени!
   Девочка металась и  стонала.  Винсент  скинул  пальто  и  обе  рубашки,
верхнюю и нижнюю. Пальто он снова надел прямо на  голое  тело,  а  рубашки
разорвал на длинные лоскуты и перевязал  ими  девочку  с  головы  до  ног.
Прихватив банку с растительным маслом, он побежал ко второй девочке и тоже
перевязал ее. Мальчугана перевязать было уже нечем.  Он  был  при  смерти.
Винсент перевязал его, разорвав свои шерстяные кальсоны.
   Плотно запахнув пальто на голой груди, он пошел через поле к  Маркассу.
Еще издали до него донеслись вопли и плач матерей и жен.
   Углекопы толпились у ворот шахты. Под землю можно было спустить  только
одну спасательную команду - слишком узок был проход  к  месту  катастрофы.
Спасатели стояли без дела, ожидая своей очереди. Винсент заговорил с одним
из десятников:
   - Есть ли надежда на спасение?
   - Боюсь, что они там уже умерли.
   - Можно ли до них добраться?
   - Их завалило породой.
   - Сколько же потребуется времени, чтобы разобрать завал?
   - Не одна неделя. А может быть, и не один месяц.
   - Но почему? Почему же?
   - Быстрее нельзя.
   - Тогда они наверняка погибнут!
   - Их там пятьдесят семь мужчин и девушек!
   - Все погибнут, все до одного!
   - Да, мы их уж больше не увидим!
   Спасательные команды, сменяя друг друга, работали тридцать шесть  часов
без перерыва. Отогнать от шахты женщин, у которых под землей были мужья  и
дети, так и не удалось. Им говорили, что всех шахтеров непременно  спасут,
но женщины хорошо знали, что это неправда. Те,  кого  беда  не  коснулась,
несли  своим  несчастным  соседкам  горячий  кофе  и  хлеб,  но  никто  не
притрагивался к пище. В полночь из шахты вытащили Жака Вернея, завернутого
в одеяло. У него было сильное кровотечение. К утру он скончался.
   Когда минуло двое суток, Винсент уговорил жену Декрука  уйти  с  детьми
домой.  Спасатели   двенадцать   дней   не   прекращали   работу.   Добыча
остановилась. Поскольку  уголь  на-гора  не  выдавался,  денег  никому  не
платили. Те скудные франки, которые были отложены  у  шахтеров  на  черный
день, быстро иссякли. Мадам Дени продолжала  печь  хлеб  и  раздавала  его
хозяйкам  в  кредит.  Средства  у  нее  кончились,  и  ей  грозило  полное
разорение. Компания углекопам ничем не помогала. На тринадцатый день  было
приказано прекратить спасательные работы и возобновить добычу угля. К тому
времени во всем Малом Ваме не осталось ни одного сантима.
   Углекопы объявили забастовку.
   Винсент получил  жалованье  за  апрель.  Он  сходил  в  Вам,  купил  на
пятьдесят франков провизии и разделил ее между  шахтерами.  Этого  хватило
углекопам на шесть дней. Потом им пришлось бродить по лесам и  собирать  в
лесу ягоды и коренья. Люди охотились за  любой  живностью  -  за  крысами,
сусликами, улитками, лягушками, ящерицами, кошками и собаками,  только  бы
чем-нибудь набить желудок и заглушить постоянный мучительный голод.  Скоро
во всей округе не осталось ни кошек, ни крыс. Винсент написал в  Брюссель,
моля о помощи. Ответа не последовало. Углекопы вынуждены были сидеть сложа
руки и смотреть, как их жены и дети умирают с голоду.
   Однажды они попросили Винсента отслужить службу  за  упокой  пятидесяти
семи душ, погибших во время катастрофы. Около ста мужчин, женщин  и  детей
толпились в его маленькой хижине и у дверей. Винсент уже  несколько  суток
жил на одном кофе. Со дня взрыва он почти ничего не  ел.  Он  уже  не  мог
стоять на ногах. Его трясла лихорадка, в  душе  царили  мрак  и  отчаяние.
Глаза у него сузились, чернея в орбитах, словно булавочные  острия,  скулы
торчали, все лицо заросло грязной  рыжей  бородой.  Он  кутался  в  грубую
мешковину, заменявшую ему и белье, и верхнюю одежду. Лачугу тускло освещал
фонарь, подвешенный на сломанной балке. Положив голову  на  руку,  Винсент
лежал  в  углу  на  соломе.  На  стенах  трепетали  причудливые  тени,  на
измученные, исстрадавшиеся лица углекопов падал мерцающий отблеск.
   Винсент начал говорить слабым, сиплым голосом, но в тишине было  слышно
каждое его слово. Чернолицые, худые, изнуренные голодом и невзгодами  люди
смотрели на него, как на самого бога. Увы, бог был слишком далек от них.
   Вдруг откуда-то снаружи донеслись  чужие  взволнованные  голоса.  Дверь
отворилась, и детский голосок крикнул:
   - Господин Винсент здесь!
   Винсент оборв