етверть мили, и тут Жак свернул
в сторону.
   - Не отставайте от меня, господин Винсент. Только осторожней, как можно
осторожней. Если вы поскользнетесь, - не миновать беды.
   Он тут же нырнул куда-то, словно провалился. Винсент шагнул  вперед  и,
обнаружив под ногами колодец, нащупал лестницу. Колодец был узкий  -  едва
впору пролезть худощавому человеку. Первые пять метров  Винсент  спускался
легко, но потом ему пришлось повернуться лицом к лестнице. Всюду  сочилась
вода, и ступени покрывала склизкая грязь. Винсент чувствовал, как на  него
падают холодные капли.
   Когда Винсент и  Жак  наконец  достигли  дна,  им  пришлось  ползти  на
четвереньках по длинному штреку, ведущему к дальним  забоям.  Перед  ними,
словно отсеки в трюме,  рядами  тянулись  выемки,  укрепленные  нетесаными
деревянными стойками. В каждом забое  трудилось  пятеро  шахтеров  -  двое
рубили кирками уголь, третий отгребал его, четвертый  грузил  в  маленькие
вагонетки, пятый откатывал их по узкому рельсовому пути.
   На рабочих была полотняная одежда,  вся  пропитанная  пылью  и  грязью.
Грузил уголь обыкновенно мальчишка, весь черный и совершенно  голый,  если
не считать  холщовой  повязки  на  бедрах,  а  откатывали  вагонетки,  как
правило, девушки, в грубых рубахах, такие же черные, как и все углекопы. С
кровли постоянно  сочилась  вода,  образуя  сталактитовые  наросты.  Забои
освещались   маленькими   лампами;   чтобы   сберечь   керосин,   углекопы
прикручивали фитили до предела. Вентиляции  не  было  никакой.  В  воздухе
столбом стояла угольная пыль. От глубинного жара с людей черными струйками
стекал пот. В первых забоях углекопы работали стоя, но по  мере  того  как
Винсент шел дальше, кровля нависала все ниже, и люди  уже  работали  лежа,
орудуя киркой с локтя. От разогретых тел углекопов  в  забоях  становилось
все жарче, а горячая угольная пыль сгущалась в воздухе и набивалась в рот.
   - Эти люди зарабатывают два с половиной франка в  день,  -  сказал  Жак
Винсенту, - да и то лишь в случае, если инспектор  на  контрольном  пункте
одобрит качество угля. Пять лет назад они получали три франка,  но  с  тех
пор плату снижали каждый год.
   Жак осмотрел крепление в забое - единственную преграду,  стоящую  между
шахтером и смертью, - и сказал рабочим:
   - Крепление у рас скверное. Стойки забиты  слабо.  Спохватитесь,  когда
рухнет кровля, - да будет поздно.
   Один из углекопов, старший в артели, в ответ разразился ругательствами,
которые сыпались так быстро, что Винсент разобрал лишь несколько слов.
   - Вот когда нам будут платить за то, что  мы  крепим,  -  шумел  он,  -
начнем крепить как следует. А если мы станем  тратить  на  это  время,  то
когда же рубить уголь? Что погибнуть под  землей,  что  сдохнуть  дома  от
Голода - все едино!
   В конце штрека оказался новый колодец. Здесь  даже  не  было  лестницы.
Чтобы порода не обрушилась и не засыпала  углекопов,  поперек  колодца  на
некотором расстоянии друг от друга были укреплены бревна. Жак  взял  лампу
Винсента и повесил ее на пояс.
   - Осторожнее, господин Винсент, - сказал он.  -  Не  наступите  мне  на
голову, иначе я полечу вниз!
   С трудом нащупывая ногами бревна и цепляясь руками  за  грязные  стены,
они спустились по темному колодцу метров на пять.
   Внизу был еще один угольный пласт, но здесь шахтеры  не  могли  сделать
даже обычной выемки. Людям приходилось рубить тут уголь непосредственно  в
узком, тесном штреке, стоя на коленях и упираясь согнутой спиной в кровлю.
Только теперь Винсент  понял,  что  в  верхних  забоях  было  сравнительно
просторно и прохладно; здесь же стояла жара, как  в  раскаленной  печи,  а
воздух был такой спертый, что  казалось,  его  можно  резать  ножом.  Люди
дышали с трудом, словно загнанные звери, они работали с  открытыми  ртами,
высунув сухие распухшие языки, тела их были покрыты сплошным слоем сажи  и
грязи. Попав в эту страшную жару, Винсент  подумал,  что,  даже  оставаясь
праздным зрителем, он не выдержит здесь и минуты. Углекопы  же  занимались
тяжкой физической работой и страдали в тысячу раз сильнее Винсента, но  им
нельзя было передохнуть ни секунды. Если остановить работу, они не выдадут
положенное количество вагонеток с углем и не получат свои два с  половиной
франка.
   Винсент и Жак на четвереньках поползли по  узкому  штреку,  то  и  дело
прижимаясь, к стене,  чтобы  пропустить  вагонетку.  Штрек  этот  был  еще
теснее, чем наверху. Девочки, откатывавшие вагонетки,  были  здесь  совсем
маленькие, не старше десяти  лет.  Чтобы  толкать  тяжелые  вагонетки,  им
приходилось напрягать все свои слабые силы.
   В конце штрека находился скат с  металлическим  настилом,  по  которому
вагонетки спускали на тросах.
   - Пошли, господин Винсент, - сказал Жак. - Спустимся в  самый  низ,  на
семьсот метров, и вы увидите такое, чего не найти  больше  нигде  в  целом
свете.
   Они съехали по скату метров на тридцать и оказались в широкой выработке
с двумя рельсовыми колеями. С полмили они  шли  по  ней,  а  потом,  когда
выработка кончилась, протиснулись через узкий лаз и  очутились  у  недавно
вырубленного колодца.
   - Это вот и есть новый пласт, - объяснил  Жак.  -  Самая  жуткая  дыра,
такого ада не сыскать ни на одной шахте в мире.
   От того места, где стояли Жак и Винсент, расходились  двенадцать  узких
выработок. Жак нырнул в одну из них и крикнул Винсенту: "Лезьте за  мной!"
Винсент еле протиснул в эту нору плечи и,  как  змея,  пополз  на  животе,
отталкиваясь руками и ногами. Ног Жака он не видел, хотя полз  всего  лишь
дюймах в трех позади него. Выработка имела всего-навсего около полуметра в
высоту и три четверти метра в ширину. Воздуха не хватало уже  и  там,  где
начиналась эта выработка, а здесь было настоящее пекло.
   Наконец они очутились в сводчатой пещере, в которой человек мог  стоять
почти во весь рост. Тут было совсем  темно,  лишь  через  некоторое  время
Винсент разглядел у стены четыре голубоватых пятна. Он  был  весь  мокрый,
едкий пот, смешанный с угольной пылью, стекая со лба, заливал ему глаза. С
чувством огромного облегчения Винсент встал на ноги и выпрямился. Он  едва
не задохнулся, пока полз, и теперь жадно хватал  ртом  воздух,  но  в  его
легкие, мучительно обжигая их, врывался не воздух, а огонь, жидкий  огонь.
Винсент был теперь в самом  страшном  подземелье  Маркасса,  в  чудовищной
камере пыток, достойной средневековья.
   - Tiens, tiens! - услышал Винсент  знакомый  голос.  -  C'est  monsieur
Vincent [Ну и ну! Да ведь это господин Винсент (фр.)].  Пришли  поглядеть,
как нам достаются наши два с половиной франка?
   Жак тут же принялся осматривать шахтерские лампы. Язычки пламени в  них
окружала голубая кайма.
   - Ему нельзя спускаться сюда, - говорил о Жаке Декрук на ухо  Винсенту,
сверкая белками глаз. - У пего может пойти кровь горлом, и тогда тащи  его
наверх на блоках.
   - Декрук! - сказал Жак. - У вас лампы горят вот так с самого утра?
   - Да, именно так, - беззаботно  отозвался  Декрук.  -  Рудничного  газа
накапливается все больше день ото дня. Когда-нибудь будет  взрыв,  и  всем
нашим несчастьям разом придет конец.
   - Но в этих забоях газ выкачивали в прошлое воскресенье, - заметил Жак.
   - А он,  видишь  ли,  опять  накопился,  -  сказал  Декрук,  с  видимым
удовольствием почесывая свою проплешину.
   - Раз так, нужно на один день остановить работу и снова откачать газ.
   Углекопы возмущенно зашумели.
   - У нас и так не хватает на хлеб, чтобы прокормить ребятишек!
   - Заработок и без того маленький, а тут еще пропадет целый день!
   - Пусть откачивают газ, когда нас нет в шахте; мы тоже люди,  нам  надо
кормиться!
   - Ладно, ладно, Верней! - рассмеялся Декрук. - Не бойся, шахта меня  не
прихлопнет. Пробовала, но ничего не вышло.  Я  умру  в  своей  постели  на
старости лет. А кстати, раз уж заговорили о еде, скажи-ка, который  теперь
час?
   Жак поднес свои часы к голубому пламени лампы.
   - Девять.
   - Отлично. Самое время пообедать.
   Черные, залитые потом люди,  со  сверкающими  белками  глаз,  побросали
инструмент, сели, привалившись спинами к стене, и стали  развязывать  свои
сумки. Они не решались отползти туда, где прохладнее, потому  что  на  это
ушло бы минут пятнадцать, а больше пятнадцати минут на  отдых  шахтеры  не
могли себе позволить. В невыносимой жаре они стали с жадностью есть  ломти
хлеба с творогом, и угольная пыль, покрывавшая их руки, оставляла на хлебе
жирные черные полосы. Свой обед углекопы запивали тепловатым кофе, который
принесли с собой в пивных бутылках. Кофе, хлеб и творог -  вот  все,  ради
чего они работали по тринадцати часов в сутки.
   Винсент пробыл под землей уже шесть часов. Он задыхался  от  недостатка
воздуха, изнемогал от жары и пыли. Он чувствовал, что больше не выдержит и
десяти минут, и очень обрадовался, когда Жак сказал, что пора идти.
   - Следи за газом, Декрук, - предупредил Жак на прощание. - Если  станет
плохо, лучше вывести артель наверх.
   Декрук хрипло захохотал.
   - А _они_ заплатят нам по два с половиной франка, если  мы  не  выдадим
на-гора уголь?
   На этот вопрос нечего было ответить, Декрук знал  это  не  хуже  самого
Вернея. Жак пожал плечами и на животе пополз  по  штреку.  Винсент,  почти
ослепший от едкого пота, который заливал ему глаза, последовал за ним.
   Через полчаса они были уже на рудничном дворе, откуда  клеть  поднимала
на поверхность людей и уголь. Жак завернул в загон, где держали лошадей, и
долго кашлял, выплевывая черную мокроту.
   В клети, которая поднималась из шахты, словно ведро из колодца, Винсент
сказал:
   - Не понимаю, Верней, почему  эти  люди  не  бросят  шахту?  Почему  не
переберутся куда-нибудь еще, не поищут другой работы?
   - Ах, дорогой Винсент, другой работы нигде нет. И перебраться в  другое
место мы не можем, потому что у нас нет денег. Во всем Боринаже  не  найти
такой семьи, у которой было бы отложено хоть десять франков. Да если бы мы
и могли уехать куда-нибудь, все равно мы бы этого не сделали. Вот моряк, к
примеру, знает, что на корабле  ему  грозят  всяческие  опасности,  а  как
попадет на сушу, - начинает скучать по морю. Так и мы,  господин  Винсент.
Мы любим свои шахты, под землей нам  лучше,  чем  наверху.  Все,  что  нам
нужно, - это такая плата, чтобы хватало на жизнь, рабочий день покороче  и
хорошая охрана труда.
   Клеть дошла доверху и остановилась. Винсент, ослепленный тусклым светом
зимнего дня, пересек заснеженный двор. В умывальной, взглянув  в  зеркало,
он увидел, что он черен, как печная  заслонка.  Но  умываться  Винсент  не
стал. Он быстро вышел в поле, почти не сознавая,  что  с  ним  происходит,
полной грудью вдыхая холодный воздух. Уж не болен  ли  он  лихорадкой,  не
пригрезилось ли ему все это в кошмарном сне? Ведь не может же господь  бог
допустить, чтобы его чада несли это рабское иго! Нет, все, что  он  только
что видел, - это лишь чудовищный сон!
   Он прошел мимо дома Дени и, сам того не замечая,  углубился  в  грязный
лабиринт шахтерского поселка, направляясь к хижине Декрука. Сначала на его
стук никто не откликнулся. Потом на пороге показался  шестилетний,  не  по
годам малорослый мальчик. Но в этом бледном, слабеньком заморыше  странным
образом чувствовался знакомый боевой задор Декрука. Через  два  года  этот
малыш будет каждое утро  в  три  часа  спускаться  в  Маркасскую  шахту  и
нагружать углем вагонетки.
   - Мама ушла на террилевую гору, - сказал мальчик тоненьким голоском.  -
А я присматриваю за малышами. Вам придется подождать, господин Винсент.
   Два малыша, сидя на полу, играли какими-то деревяшками и веревками;  на
детях были одни рубашонки, и  они  посинели  от  холода.  Старший  мальчик
подбросил в топку угля, но печь  грела  плохо.  Глядя  на  детей,  Винсент
содрогнулся. Он уложил малышей в кровать и укрыл их до подбородка. Винсент
и сам не знал, зачем он пришел в это жалкое жилище.  У  него  было  только
одно чувство: он должен что-то сделать, что-то сказать этим людям,  как-то
помочь им. Он должен дать им почувствовать, что по крайней  мере  понимает
весь ужас их нищеты.
   Жена Декрука вернулась домой, руки и лицо ее были черны. Она  не  сразу
узнала Винсента - так он был перепачкан. Из маленького  ящика,  в  котором
хранилась еда, она достала кофе и поставила его подогреть на печку.  Чтобы
сделать приятное доброй женщине,  Винсент  пил  этот  тепловатый,  жидкий,
отдававший горечью кофе.
   - Терриль нынче никуда не годится,  господин  Винсент,  -  пожаловалась
жена Декрука. - Компания ничего нам не оставляет, ни крошки угля. Ну чем я
согрею своих ребят? Одежонки у них никакой,  только  эти  рубашки  да  вот
кое-что сшили из мешковины. Эта дерюга натирает им  тело  до  красноты.  А
если их держать все время в кровати, как же они будут расти?
   Винсент проглотил подступившие к горлу слезы и не мог сказать ни слова.
Такой страшной нищеты он еще не видал. Что могут дать этой женщине молитвы
и Священное писание, когда ее дети замерзают? И куда смотрит господь  бог?
Эта мысль пришла  Винсенту  впервые.  В  кармане  у  него  было  несколько
франков, он протянул их жене Декрука.
   - Купите, пожалуйста, детям шерстяные штанишки, - сказал он.
   Винсент сознавал, что это ничего не изменит:  в  Боринаже  коченели  от
холода сотни малышей. И дети Декрука будут  снова  жестоко  мерзнуть,  как
только износят эти штанишки.
   Он медленно поднялся на холм, к дому Дени. На кухне было тепло и уютно.
Мадам Дени согрела ему  воды,  чтобы  он  вымылся,  и  подала  на  завтрак
чудесного тушеного кролика,  оставшегося  со  вчерашнего  дня.  Видя,  что
Винсент устал и расстроен, она намазала ему на хлеб немного масла.
   Винсент поднялся к  себе  наверх.  После  еды  по  его  телу  разлилась
приятная теплота. Кровать у него была  широкая  и  удобная,  наволочка  на
подушке белоснежная. На стенах висели гравюры с картин  великих  мастеров.
Он открыл шифоньерку и оглядел сложенные  в  ней  рубашки,  белье,  носки,
жилеты. Подошел к платяному шкафу и посмотрел на две пары башмаков, теплое
пальто и костюмы. Теперь он понял, что  он  обманщик  и  трус.  Он  внушал
углекопам, что бедность  -  это  добродетель,  а  сам  жил  в  комфорте  и
достатке. Да, он лишь лицемерный пустослов. Его  вера,  его  убеждения  не
меняют дела, от них нет никакого прока. Углекопы должны презирать его, они
должны бы выгнать его из  Боринажа.  Он  делал  вид,  будто  разделяет  их
участь, а у самого красивая, теплая одежда, удобная, покойная  постель,  и
съедает он зараз столько, сколько шахтер не видит и за неделю.  И  за  всю
эту роскошь, все эти  удобства  он  даже  не  платит  работой.  Он  только
болтает-языком и разыгрывает  из  себя  хорошего  человека.  Боринажцы  не
должны верить ни единому его слову, не должны ходить на  его  проповеди  и
считать его своим духовным пастырем. Вся  эта  беззаботная,  легкая  жизнь
делает его слова лживыми. И, значит, он вновь  потерпел  крах,  еще  более
страшный, чем раньше!
   Теперь ему оставалось одно из двух: либо  бежать  из  Боринажа,  бежать
тайком, ночью, и как можно скорей, пока углекопы еще не поняли,  какой  он
лживый, трусливый пес, либо сделать  вывод  из  всего  того,  что  сегодня
открылось его глазам, и стать воистину божьим человеком.
   Он вынул все свои вещи из шифоньерки и торопливо уложил их  в  чемодан.
Туда же он сунул свои костюмы, башмаки, книги и гравюры. Бросив чемодан на
стул, он опрометью выбежал на улицу.
   По дну оврага протекал ручей. За  ручьем,  на  другом  склоне,  зеленел
сосновый лесок. В этом сосняке было разбросано несколько шахтерских лачуг.
Побродив с полчаса, Винсент нашел там пустующую дощатую хибарку без  окон.
Она стояла над оврагом, на самой круче. Пол в  ней  был  земляной,  плотно
утрамбованный ногами прежних обитателей, под ветхую крышу, державшуюся  на
грубых брусьях, проникал талый снег. Зимой в хибарке никто не жил, поэтому
в дыры и щели между досками свободно задувал ледяной ветер.
   - Чья это хижина? - спросил Винсент  у  женщины,  которую  встретил  по
дороге.
   - Одного торговца из Вама.
   - Не знаете, какая за нее плата?
   - Пять франков в месяц.
   - Прекрасно. Я снимаю ее.
   - Но, господин Винсент, вы не сможете здесь жить!
   - Это почему же?
   - Да ведь... ведь она совсем развалилась. Она даже хуже моей.  Хуже  ее
не найти во всем Малом Ваме.
   - Именно такую мне и надо.
   Винсент вернулся в дом Дени. На душе у  него  было  теперь  спокойно  и
ясно. Пока он ходил в овраг, мадам Дени заглянула случайно в его комнату и
увидела уложенный чемодан.
   - Господин Винсент! - воскликнула она, бросаясь ему  навстречу.  -  Что
случилось? Почему вы так спешно собрались ехать в Голландию?
   - Я не еду в Голландию, мадам Дени. Я остаюсь в Боринаже.
   - Тогда в чем же дело?.. - И лицо ее вытянулось от удивления.
   Когда Винсент все объяснил ей, она сказала мягко:
   - Поверьте, Винсент, вы не сможете там жить, вы не привыкли к этому. Со
времени Иисуса Христа многое переменилось,  нынче  всякий  стремится  жить
получше. А люди по вашим делам знают, что вы хороший человек.
   Но Винсент был непоколебим. Он разыскал торговца в Ваме, снял хижину  и
перебрался в нее. Когда через несколько дней ему прислали чек на пятьдесят
франков - его первое жалованье, - он купил узенькую деревянную  кровать  и
подержанную печку. После этого у него еще хватило денег, чтобы  обеспечить
себя до конца месяца хлебом, творогом и кофе. Он натаскал земли на чердак,
чтобы уберечься от сырости, а щели законопатил дерюгой. Теперь  он  жил  в
такой же лачуге, как все углекопы, ел ту же пищу, что и они, спал на такой
же, как у них, кровати. Он ничем от них не отличался. Теперь он имел право
проповедовать им слово божье.



13

   Директор компании "Шарбонаж бельжик", которой принадлежали четыре шахты
в окрестностях  Вама,  оказался  совсем  не  такой  жадной  скотиной,  как
представлял его себе Винсент. Правда, он был немного толстоват, но у  него
были добрые, ласковые глаза и несколько виноватые манеры.
   Внимательно выслушав горячую речь Винсента о тяжкой жизни углекопов, он
сказал:
   - Я знаю, господин Ван Гог. Это старая история.  Люди  думают,  что  мы
нарочно морим их голодом, чтобы загрести  побольше  барышей.  Но  поверьте
мне, все это далеко не так. Позвольте, я покажу вам диаграммы,  выпущенные
международным горнопромышленным бюро в Париже.
   Он развернул на столе большой лист бумаги и  указал  пальцем  на  синюю
линию внизу.
   - Глядите, господин Ван Гог, бельгийские угольные копи - самые бедные в
мире. Добыча угля у нас настолько затруднена, что продать его при нынешней
конкуренции с выгодой почти  немыслимо.  Производственные  расходы  у  нас
самые высокие во всей Европе, а прибыли - самые низкие! Вы  понимаете,  мы
вынуждены продавать уголь по той же цене, что и те  шахты,  которым  тонна
угля обходится гораздо дешевле. Мы все время стоим на  грани  банкротства.
Вы меня понимаете?
   - Кажется, да.
   - Если мы увеличим плату шахтерам на один франк в сутки,  наши  расходы
будут выше рыночной цены на уголь. Тогда нам придется закрыть копи. И  тут
уж рабочие в самом деле будут умирать с голоду.
   - А не могут ли владельцы  получать  чуть  поменьше  дохода?  Тогда  бы
больше оставалось для рабочих.
   Директор печально покачал головой.
   - Нет, господин Ван Гог. Вы знаете, благодаря  чему  существует  шахта?
Благодаря капиталу, как и всякое другое  дело.  А  капитал  должен  давать
прибыль, иначе он утечет в другое место. В настоящее время акции "Шарбонаж
бельжик"  приносят  всего-навсего  три  процента  дохода.  Если  дивиденды
снизятся хотя бы на полпроцента, владельцы акций изымут  свои  капиталы  и
наши шахты закроются, потому что без денег работать нельзя.  И  опять-таки
углекопы окажутся без куска  хлеба.  Как  видите,  господин  Ван  Гог,  не
акционеры и не дирек