ично, прямо-таки отлично!  Теперь  рана  быстро  начнет
затягиваться.
   Когда доктор вышел, Винсент попросил Тео рассказать новость.
   - Винсент, - сказал Тео. - Я... ну,  как  тебе  сказать...  я  встретил
девушку.
   - Правда, Тео?
   - Да. Она  голландка.  Иоганна  Бонгер.  Очень  похожа  на  нашу  мать,
Винсент.
   - Ты ее любишь, Тео?
   - Да. Я был одинок без  тебя  в  Париже,  Винсент.  Раньше,  до  твоего
приезда в Париж, мне никогда не бывало так плохо, но после  того,  как  мы
прожили вместе целый год...
   - Со мной нелегко было жить, Тео. Боюсь, я доставил тебе много хлопот!
   - Ох, Винсент, если бы ты знал, как часто я мечтал войти в квартиру  на
улице Лепик и опять увидеть твои башмаки у порога и сырые полотна на  моей
кровати! Однако хватит нам болтать. Тебе  нужен  покой.  Я  только  посижу
рядышком с тобой - вот и все.
   Тео пробыл в Арле два дня. Он уехал лишь после  того,  как  доктор  Рей
заверил его, что  Винсент  быстро  поправится  и  что  он,  доктор,  будет
заботиться о нем не только как о своем пациенте, но и как о друге.
   Рулен навещал Винсента каждый вечер и приносил цветы. По ночам Винсента
мучили  галлюцинации.  Чтобы  избавить  его  от  бессонницы,  доктор   Рей
пропитывал его подушку и матрац камфарой.
   На четвертый день, убедившись, что Винсент вполне в  здравом  рассудке,
доктор перестал запирать дверь и велел внести в комнату мебель.
   - Можно мне встать и одеться, доктор? - спросил Винсент.
   - Если вы чувствуете себя достаточно крепким, Винсент. Когда пройдетесь
и немного подышите свежим воздухом, зайдите ко мне в кабинет.
   Арльская больница помещалась в двухэтажном  доме,  построенном  в  виде
четырехугольника, с двориком посредине, где  было  множество  великолепных
цветов и папоротников, а дорожки были посыпаны гравием.  Винсент  медленно
прошелся по двору и через несколько минут был уже в кабинете доктора  Рея,
на первом этаже.
   - Ну, как вы себя чувствуете, встав с постели? - спросил доктор.
   - Очень хорошо.
   - Скажите, Винсент, зачем вы это сделали?
   Винсент долго молчал.
   - Не знаю, - ответил он наконец.
   - Что вы думали, когда вы это делали?
   - Я... я не думал, доктор.
   Прошло несколько дней, Винсент  быстро  набирал  силы.  Однажды  утром,
когда Винсент разговаривал с доктором Реем  в  его  кабинете,  он  взял  с
умывальника бритву и открыл ее.
   - Вам надо побриться, доктор, - сказал  он.  -  Хотите,  я  вас  сейчас
побрею?
   Доктор Рей попятился в угол и заслонил лицо ладонью.
   - Нет, нет, не надо! Положите бритву!
   - Но я в самом деле превосходный цирюльник, доктор. Я могу вас  побрить
отличнейшим образом.
   - Винсент! Положите бритву на место!
   Винсент засмеялся, закрыл бритву и положил ее на умывальник.
   - Не пугайтесь, доктор. С этим теперь покончено.
   В конце второй недели доктор Рей разрешил Винсенту работать.  Служитель
сходил к нему домой и принес мольберт и холсты. Чтобы  развлечь  Винсента,
доктор Рей согласился ему  позировать.  Винсент  писал  его  медленно,  по
нескольку минут в день. Когда портрет был  готов,  Винсент  преподнес  его
доктору.
   - Я хочу, чтобы вы хранили его в память обо мне,  доктор.  У  меня  нет
другой возможности выразить вам свою благодарность за вашу доброту.
   - Вы очень любезны, Винсент. Я весьма польщен.
   Доктор унес портрет домой и прикрыл им трещину в стене.
   Винсент пробыл в больнице еще две  недели.  Он  писал  дворик,  залитый
солнцем. Работал он теперь  в  широкополой  соломенной  шляпе.  Больничный
дворик с его цветами доставил ему материал для работы на эти две недели.
   - Вы должны заходить ко мне каждый день, - говорил доктор Рей,  пожимая
Винсенту руку у ворот больницы. - И, помните,  никакого  абсента,  никаких
волнений, никакой работы на солнце без шляпы.
   - Обещаю вам, доктор. И большущее спасибо за все.
   - Я напишу вашему брату, что вы совершенно здоровы.
   Винсент узнал, что  хозяин  его  квартиры  намерен  расторгнуть  с  ним
контракт и сдать его комнаты какому-то торговцу табаком. Винсент был  всей
душой привязан к дому. Именно здесь пустил он корни в землю  Прованса.  Он
расписал его весь, до последнего дюйма, внутри и снаружи.  Он  сделал  его
пригодным для жилья. Несмотря на все происшедшее, он считал этот дом своим
на всю жизнь и был полон решимости бороться за него всеми средствами.
   Сначала он боялся ложиться спать в  одиночестве,  так  как  его  мучила
бессонница, перед которой была  бессильна  даже  камфара.  Чтобы  избавить
Винсента от невыносимых галлюцинаций, пугавших его,  доктор  Рей  дал  ему
бромистого калия. В конце концов голоса, шептавшие ему  на  ухо  странные,
небывалые слова, смолкли, чтобы зазвучать вновь  только  во  время  ночных
кошмаров.
   Он был еще слишком слаб в не отваживался работать на открытом  воздухе.
Но ум его, хоть и медленно, обретал ясность. Кровь струилась по жилам  все
живее, появился аппетит. Винсент с удовольствием пообедал  в  ресторане  с
Рулоном, шутил и смеялся, уже не  боясь  новых  страданий.  Потихоньку  он
приступил к работе над портретом жены Рулена, который  был  начат  еще  до
болезни. Ему нравилось, как теплые  красноватые  тона  переходили  на  его
полотне от розового к оранжевому, как желтое переливалось в лимонное,  как
ложились светло-зеленые и темно-зеленые краски.
   Здоровье Винсента мало-помалу крепло, работа шла все быстрее. Он  знал,
что можно сломать руку или ногу и после этого  вылечиться,  но  был  очень
удивлен, убедившись, что можно вылечить даже и голову, мозг.
   Однажды вечером он пошел справиться о здоровье Рашели.
   - Голубка, - сказал он, - мне очень жаль, что я причинил  тебе  столько
огорчений.
   - Пустяки, Фу-Ру, не беспокойся. В нашем городе это дело обычное.
   Знакомые и друзья тоже уверяли его, что в Провансе каждый страдает  или
лихорадкой, или галлюцинациями, или сходит с ума.
   - Тут нет ничего особенного, Винсент, -  говорил  Рулен.  -  Здесь,  на
земле Тартарена, все мы немножко сумасшедшие.
   - Что ж, - отвечал Винсент, -  значит,  мы  понимаем  друг  друга,  как
понимают друг друга члены одной семьи.
   Прошло еще  несколько  недель.  Винсент  уже  достаточно  окреп,  чтобы
работать весь  день  у  себя  в  мастерской.  Он  теперь  не  думал  ни  о
сумасшествии, ни о смерти. Он чувствовал себя почти нормальным.
   Наконец он осмелился выйти с мольбертом за город.
   Под знойным солнцем спелая пшеница полыхала чудесным  желтым  пламенем.
Но Винсент уже не мог передать эти тона на полотне. Он вовремя ел, вовремя
ложился спать, избегал волнений и сильного душевного напряжения.
   Он чувствовал себя настолько нормальным, что не мог писать.
   - Вы неврастеник, Винсент, - говорил ему доктор Рей.  -  Нормальным  вы
никогда и не были... И, знаете, нет художника, который  был  бы  нормален:
тот, кто нормален, не может быть художником. Нормальные люди  произведений
искусства не создают. Они  едят,  спят,  исполняют  обычную,  повседневную
работу и умирают. У вас  гипертрофированная  чувствительность  к  жизни  и
природе; вот почему вы способны быть их толкователем для остальных  людей.
Но если вы не будете беречь себя,  эта  гипертрофия  чувствительности  вас
погубит. В конце концов она достигает такого  напряжения,  что  влечет  за
собой смерть.
   Винсент знал: чтобы уловить эту предельно высокую ноту желтого, которая
преобладала в его арлезианских картинах, нужно  все  время  скользить  над
пропастью, быть в непрерывном возбуждении, мучительно напрягать  все  свои
чувства, обнажить каждый нерв.
   Если он позволит такому состоянию духа вновь овладеть собой,  он  снова
сможет писать так же блестяще, как раньше. Но этот  путь  приведет  его  к
гибели.
   - Художник - это человек, который призван делать свое дело, -  бормотал
он про себя. - Как было бы глупо с моей стороны жить на свете, если  бы  я
не мог писать так, как хочу.
   Он стал ходить в поле без шляпы, впитывая в себя могучую  силу  солнца.
Он упивался безумными тонами неба, желтым солнечным шаром, зеленью  полей,
красками распускающихся цветов. Его сек мистраль,  душило  плотное  ночное
небо, подсолнухи лихорадили и воспламеняли его  мозг.  По  мере  того  как
росло его возбуждение, у него пропадал аппетит. Он снова держался на одном
кофе, абсенте и табаке. Ночи напролет он лежал без сна, и глубокие  краски
окрестных пейзажей проходили перед его налитыми кровью  глазами.  В  конце
концов он вскидывал на спину мольберт и опять отправлялся в поле.
   Творческие силы вновь вернулись к  нему  -  вернулось  чувство  единого
ритма всей природы,  способность  написать  большое  полотно  буквально  в
несколько часов и напоить его ослепительным, сверкающим солнцем. С  каждым
днем появлялась новая картина, с каждым днем его лихорадило  все  сильнее.
Он написал тридцать семь полотен без передышки, без единой паузы.
   Однажды он проснулся в состоянии полной апатии. Он не мог работать.  Он
праздно сидел на стуле, упершись взглядом в стену. За весь  день  он  едва
пошевельнулся. Опять в его ушах зазвучали голоса, нашептывая ему странные,
небывалые слова. Когда опустились сумерки, он пошел в серый ресторан,  сел
за столик и заказал себе супу. Служанка поставила перед ним тарелку. Вдруг
над его ухом явственно прозвучал чей-то предостерегающий голос.
   Он швырнул тарелку с супом на пол. Она раскололась на мелкие кусочки.
   - Вы хотите отравить меня! - взвизгнул Винсент. - Вы подсыпали  в  этот
суп яду!
   Он вскочил на ноги и  стал  колотить  кулаками  по  столу.  Кое-кто  из
посетителей  бросился  к  выходу.  Другие  смотрели  на  него,  разинув  в
изумлении рты.
   - Вы все хотите отравить меня! - кричал он. - Вы хотите убить  меня!  Я
видел, как вы сыпали яд в этот суп!
   Явились двое полицейских и на руках отнесли Винсента в больницу.
   Через сутки он уже был совсем спокоен и обсуждал происшедшее с доктором
Реем. Он работал потихоньку каждый день, ходил на прогулку за город,  а  к
ужину возвращался в больницу и ложился спать. Бывали дни, когда он страшно
тосковал, иногда же ему казалось,  что  все  тяготы  и  несчастья  вот-вот
рассеются в мгновение ока.
   Доктор Рей снова разрешил  ему  работать.  Винсент  написал  персиковые
деревья у дороги, на фоне Альп; рощицу олив, у которых листья  были  цвета
старого серебра с зеленым и голубым отливом, а позади  олив  -  вспаханное
оранжевое поле.
   Прошло три недели, и Винсент возвратился  в  свой  дом.  Теперь  жители
всего города, и в особенности те, кто жил на площади Ламартина, ополчились
против него. Отрезанного уха и истории с отравленным супом было более  чем
достаточно, чтобы возмутить арлезианцев. Они  были  твердо  убеждены,  что
живопись сводит человека с ума. Когда Винсент шел по улице, они пялили  на
него глаза, отпускали вслух обидные замечания, подчас переходили на другую
сторону, чтобы избежать встречи с ним.
   Ни в один ресторан его не пускали с парадного хода.
   Дети толпами собирались под окнами дома и потешались, изводя Винсента.
   - Фу-Ру! Фу-Ру! - кричали они. - Отрежь себе второе ухо!
   Винсент наглухо закрывал  окна.  Но  крики  и  хохот  детей  все  равно
проникали к нему в комнату.
   - Фу-Ру! Фу-Ру!
   - Полоумный! Полоумный!
   Они сочинили песенку и распевали ее у него под окном:

   Фу-Ру, Фу-Ру, Фу-Ру
   С ума сошел в жару,
   Себе отрезал ухо,
   Совсем лишился слуха!

   Чтобы скрыться от них, Винсент уходил из дома. Но они бежали за ним  по
пятам, шли в поле - веселая ватага хохочущих и распевающих  во  все  горло
сорванцов.
   День ото дня их становилось все больше. Винсент затыкал уши  ватой.  Он
сидел у мольберта и  работал,  делая  копии  своих  полотен.  Крики  детей
проникали сквозь щели в стенах. Они жгли ему мозг.
   Мальчишки наглели с каждым днем. Они, как обезьяны,  карабкались  вверх
по водосточным трубам, усаживались на карниз, прижимали  лица  к  стеклам,
заглядывая в комнату, и орали за спиной у Винсента:
   - Фу-Ру, отрежь себе второе ухо! Дай нам твое второе ухо!
   Волнение на площади Ламартина все возрастало. Мальчишки  приставляли  к
стене доски и добирались  по  ним  до  второго  этажа.  Они  били  стекла,
просовывали внутрь головы, кидали в Винсента всякой всячиной. Толпа  снизу
подзадоривала их, подхватывая их песенки и крики.
   - Дай нам второе ухо! Дай второе ухо!
   - Фу-Ру! Хочешь конфетку? Только смотри, она с ядом!
   - Фу-Ру! А не хочешь супу? Гляди, туда подсыпан яд!

   Фу-Ру, Фу-Ру, Фу-Ру
   С ума сошел в жару,
   Себе отрезал ухо,
   Совсем лишился слуха!

   Сидевшие на подоконнике  мальчишки  весело  дирижировали,  толпа  внизу
распевала хором. Песенка звучала все громче.
   - Фу-Ру, Фу-Ру, брось нам свое ухо, брось нам ухо!
   - ФУ-РУ! ФУ-РУ! БРОСЬ НАМ СВОЕ УХО, БРОСЬ НАМ УХО!
   Винсент, шатаясь, встал из-за  мольберта.  На  подоконнике  сидели  три
сорванца и распевали во всю  мочь.  Он  кинулся  на  них  с  кулаками.  Те
стремглав соскользнули вниз по доскам. Толпа на  улице  заревела.  Винсент
стоял у окна и глядел вниз.
   Целая туча черных птиц стремительно  спускалась  на  Винсента  с  неба,
тысячи  черных  птиц.  Они  покрыли  площадь  Ламартина,   кружились   над
Винсентом, хлестали его, заполнили всю  комнату,  накрыли  его  с  головой
своими черными телами, лезли ему в волосы, врывались в  уши,  в  глаза,  в
ноздри, в рот, погребая его под плотным,  траурно-черным,  душным  облаком
трепещущих крыл.
   Винсент вскочил на подоконник.
   - Пошли прочь! - закричал  он.  -  Пошли  прочь,  изверги!  Бога  ради,
оставьте меня в покое!
   - ФУ-РУ! ФУ-РУ! БРОСЬ НАМ СВОЕ УХО, БРОСЬ НАМ УХО!
   - Идите к дьяволу! Оставьте меня! Слышите, оставьте меня в покое!
   Он схватил со стола умывальный таз и швырнул его в толпу. Таз со звоном
ударился о булыжник. Винсент в бешенстве метался по комнате,  хватая  все,
что попадалось под руку, и швыряя на площадь Ламартина. Стулья,  мольберт,
зеркало, стол, одеяло и простыни, панно с  подсолнухами  -  все  летело  в
толпу мальчишек. И с каждой вещью, которая падала на мостовую, в его мозгу
вспыхивало воспоминание о том, как  он  жил  в  этом  доме,  какие  жертвы
принес, покупая по мелочам всю эту  нехитрую  обстановку,  чтобы  украсить
дом, где он собирался работать до конца своих дней.
   Когда швырять за  окно  было  уже  нечего,  он  остановился,  глядя  на
площадь: каждый его нерв, каждая жилка дрожала  от  возбуждения.  Он  упал
грудью на подоконник. Голова его свесилась вниз, к булыжникам площади.



10

   Площадь Ламартина сразу  же  обошла  петиция.  Ее  подписали  девяносто
мужчин и женщин.

   "Мэру города Тардье:
   Мы, нижеподписавшиеся жители Арля, твердо  убеждены,  что  Винсент  Ван
Гог, проживающий на площади Ламартина, дом 2, - буйнопомешанный и не может
быть оставлен на свободе.
   Ввиду этого мы просим вас как мэра посадить названного сумасшедшего под
замок".

   В Арле скоро должны были состояться выборы. Мэр Тардье отнюдь не  желал
терять столько голосов. Он приказал комиссару полиции арестовать Винсента.
   Полицейские нашли его на полу, у самого окна. Они  отвезли  Винсента  в
тюрьму. Там его заперли в камере. У двери был поставлен стражник.
   Как только Винсент очнулся, он попросил свидания с доктором  Реем.  Ему
отказали. Тогда он попросил карандаш и бумагу,  чтобы  написать  Тео.  Ему
отказали и в этом.
   В конце концов доктор Рей добился разрешения навестить Винсента.
   - Старайтесь сдержать свое негодование, Винсент, - сказал он,  -  иначе
они признают вас опасным сумасшедшим,  и  тогда  вам  конец.  Кроме  того,
сильное волнение лишь усугубит болезнь. Я напишу вашему брату, и  -  пусть
только это останется между нами - мы вас отсюда вызволим.
   - Прошу вас, доктор, сделайте так, чтобы Тео не приезжал сюда.  Он  как
раз собрался жениться. Это омрачит ему всю свадьбу.
   - Я напишу, чтобы он не приезжал. Я, кажется, придумал, как нам быть  с
вами, и, по-моему, неплохо придумал.
   Два дня спустя доктор Рей снова пришел к  Винсенту.  Стражник  все  еще
стоял у двери его камеры.
   - Послушайте, Винсент, - сказал доктор Рей, - я только что  видел,  как
из дома выносили ваши вещи. Хозяин свалил  всю  мебель  в  подвале  одного
кафе, а картины запер в чулан. Говорит, что  не  отдаст  их,  пока  вы  не
расплатитесь сполна за квартиру.
   Винсент молчал.
   - Поскольку вы уже не сможете вернуться в дом, я полагаю, что вам лучше
всего  послушаться  моего  совета.  Трудно  сказать,   как   часто   могут
повторяться у вас эти припадки эпилепсии. Если  вы  будете  жить  тихо,  в
спокойной  обстановке,  не  взвинчивая  себя,  вы,   пожалуй,   и   совсем
излечитесь. С другой стороны, припадки могут повторяться  и  каждый  месяц
или два. А поэтому, чтобы обезопасить и себя в других, по-моему,  было  бы
разумно... жить...
   - В сумасшедшем доме?
   - Да.
   - Значит, вы считаете, что я...
   - Нет, мой милый Винсент, вовсе нет.  Можете  сами  убедиться,  что  вы
такой же нормальный, здравомыслящий человек, как  и  я.  Но  эти  приступы
эпилепсии  все  равно  что  приступы  лихорадки.  Человек  теряет   всякий
рассудок. И, когда наступает нервный кризис,  он,  естественно,  совершает
неразумные поступки. Вот почему вы должны жить в лечебнице,  где  за  вами
будут присматривать.
   - Понятно.
   - Есть  одно  хорошее  местечко  в  Сен-Реми,  всего  в  двадцати  пяти
километрах отсюда. Это приют святого Павла  Мавзолийского.  Там  принимают
пациентов в отделения первого, второго и третьего разряда.  Третий  разряд
обходится в сто франков в месяц. Вам это будет по средствам. Приют стоит у
самых предгорий, в прошлом там был монастырь. Там очень красиво,  Винсент,
и тихо, ах, как тихо. У вас будет врач, который всегда сможет вам  помочь,
и сестры - они будут заботиться о вас. Пища  там  простая  и  хорошая.  Вы
отлично поправите свое здоровье.
   - А позволят мне там писать?
   - Ну, конечно, мой дорогой. Вы сможете делать все, что  угодно...  если
только это не пойдет вам во вред. Это все равно что лечиться в  санатории.
Если вы проживете там год тихо и спокойно, то можете совсем выздороветь.
   - Ну, а как я вырвусь из этой тюрьмы?
   - Я уже говорил с комиссаром полиции. Он согласен отпустить вас в приют
святого Павла, если я поеду вместе с вами.
   - И вы говорите, это действительно красивое место?
   - Очаровательное, Винсент. Для вашей живописи там уйма сюжетов.
   - Вот это хорошо! Сто франков в месяц - не  такие  уж  большие  деньги.
Может быть, год тишины и покоя - это все, что мне нужно,  чтобы  прийти  в
себя.
   - Ну, конечно! Я уже сообщил вашему брату, как обстоит дело. Я  написал
ему, что при теперешнем состоянии здоровья вам не следует уезжать  далеко,
тем более в Париж. А еще я написал, что, на мой  взгляд,  лучше  лечебницы
святого Павла для вас не найти.
   - Что ж, если Тео согласен... Что угодно, лишь  бы  не  доставлять  ему
новых огорчений...
   - Я жду от него ответа с часу на час. Как только получу письмо, приду к
вам сразу же.
   У Тео не было выбора. Ему пришлось согласиться. Он выслал денег,  чтобы
заплатить долги брата. Доктор Рей повез Винсента на вокзал, где  они  сели
на тарасконский поезд. Из Тараскона они поехали в Сен-Реми; поезд  шел  по
извилистой  железнодорожной  ветке,  поднимаясь  по  зеленой   плодородной
долине.
   Чтобы добраться до приюта  святого  Павла,  надо  было  проехать  через
сонный городок и подняться на два километра вверх по крутой горе.  Винсент
и доктор Рей наняли повозку. Дорога шла прямо  к  голому  черному  отрогу.
Скоро в долине у подножия гор Винсент разглядел землисто-коричневые  стены
монастыря.
   Повозка остановилась. Винсент и доктор Рей вылезли из  нее.  Справа  от
них  было  открытое  круглое  плоскогорье,  где  стояли   храм   Весты   и
Триумфальная арка.
   - И откуда только они здесь взялись? - удивился Винсент.
   - Тут было большое поселение р