затруднениях.
   - Куда же ты дел свои сто франков?
   - Истратил.
   - Если ты был так расточителен, то не рассчитывай на мою  поддержку.  В
каждом месяце тридцать дней; ты  не  должен  тратить  в  день  больше  чем
положено.
   - Я не был расточительным. Почти все деньги ушли на модель.
   - Выходит, не надо нанимать модель. Дешевле работать одному.
   - Работать без модели - значит загубить в себе художника, который хочет
писать людей.
   - Что ж, не пиши людей. Рисуй коров и овец. Им платить не нужно.
   - Как я могу рисовать коров и овец, минхер, если не чувствую их?
   - Так или иначе, рисовать людей тебе незачем; такие рисунки  все  равно
не продашь. Пиши акварели и ничего больше.
   - Акварель не в моем-характере.
   -  Мне  кажется,  рисунок  для  тебя  -  вроде  наркотика,  который  ты
Принимаешь, чтобы заглушить в себе чувство обиды,  оттого  что  не  можешь
писать акварели.
   Наступило молчание. Винсент не знал, что сказать.
   - Де Бок не пользуется моделью, хоть он  и  богат.  Не  станешь  же  ты
отрицать, что его полотна великолепны; они ценятся с каждым днем дороже. Я
все ждал, что ты сумеешь перенять у него хоть немного изящества.  Но,  как
видишь, ничего не выходит. Я просто разочарован, Винсент,  -  твои  работы
по-любительски неуклюжи. Теперь я совершенно уверен, что ты не художник.
   У Винсента внезапно подкосились ноги: давал себя знать  голод,  который
терзал его вот уже пять суток. Он сел на резную ручку итальянского кресла.
Слова у него будто застряли где-то внизу, в пустой утробе, и он  никак  не
мог совладать со своим голосом.
   - Почему вы так со мной говорите, минхер? - вымолвил он, помолчав.
   Терстех вынул белоснежный платок, вытер им нос, углы рта, бороду.
   - Потому что у меня  есть  обязательства  перед  тобой  и  перед  твоей
семьей. Ты должен знать правду. У тебя есть еще время, чтобы спасти  себя,
Винсент, если ты поторопишься. Ты не родился художником, тебе надо  искать
другое место в жизни. Насчет художников я никогда не ошибался.
   - Я знаю, - сказал Винсент.
   - Главная беда в том, что ты начал слишком поздно. Если  бы  ты  взялся
рисовать мальчишкой, может быть, теперь ты чего-нибудь  и  достиг  бы.  Но
тебе тридцать, Винсент, пора бы уже добиться успеха. В твои годы я был уже
человеком. А как ты можешь рассчитывать на успех, если у тебя нет таланта?
Хуже этого, - как можешь ты оправдать себя  в  своих  глазах  за  то,  что
принимаешь милостыню от Тео?
   - Мауве однажды сказал мне: "Винсент, когда  ты  рисуешь,  ты  истинный
живописец".
   - Мауве твой кузен: он просто  щадит  тебя.  Я  друг  тебе  и,  поверь,
отношусь к тебе лучше, чем Мауве. Брось свое рисование,  пока  не  поздно,
пока ты не  понял,  что  жизнь  прошла  попусту.  Когда-нибудь,  когда  ты
поймешь, где твое место в жизни, и добьешься успеха, ты придешь ко  мне  и
скажешь спасибо.
   - Минхер Терстех, у меня нет ни сантима на хлеб вот уже пять дней. Но я
не попросил бы у вас денег, если бы речь шла только обо мне. У  меня  есть
натурщица, бедная, больная женщина. Я задолжал ей. Она страшно  нуждается.
Прошу вас, одолжите мне десять гульденов, пока я не получу денег от Тео. Я
верну их вам.
   Терстех встал и поглядел в  окно:  на  озере  -  единственном,  которое
уцелело от дворцовых водоемов, - плавали лебеди. Он не мог понять,  почему
Винсенту  вздумалось  поселиться  в  Гааге,  когда   его   дядья   владеют
художественными магазинами в Амстердаме, Роттердаме, Брюсселе и Париже.
   - Ты полагаешь,  что  я  сделаю  доброе  дело,  если  дам  тебе  десять
гульденов, - не поворачивая головы и не разнимая стиснутых за спиной  рук,
сказал Терстех. - Но мне кажется, что я  сделаю  еще  более  доброе  дело,
отказав тебе.
   Винсент знал, как достала Син денег на  картошку  и  бобы.  Он  не  мог
допустить, чтобы она и дальше кормила его.
   - Минхер Терстех, вы,  конечно,  правы.  Я  не  художник,  у  меня  нет
таланта. Давать мне деньги было бы с вашей стороны неразумно. Я должен сам
начать зарабатывать и найти свое место в жизни. Но  во  имя  нашей  старой
дружбы я прошу вас одолжить мне десять гульденов.
   Терстех вынул из кармана сюртука бумажник, отыскал в нем  ассигнацию  в
десять гульденов и протянул ее Винсенту, не проронив ни слова.
   - Благодарю вас, - сказал Винсент. - Вы очень добры.
   Проходя по чисто подметенным улицам мимо аккуратных кирпичных  домиков,
от которых веяло покоем и уютом, он бормотал про себя:  "Нельзя  постоянно
быть со всеми в дружбе, иногда приходится ссориться. Но  по  крайней  мере
полгода я ни разу не зайду к Терстеху, ни  разу  не  заговорю  с  ним,  не
покажу ему ни одной работы".
   Он пошел прямиком к Де Боку, чтобы взглянуть на  его  полотна,  которые
пользовались таким успехом у публики и в которых было изящество - то, чего
не хватало  Винсенту.  Де  Бок  сидел,  положив  ноги  на  стул,  и  читал
английский роман.
   - Доброе утро! - сказал он. - У меня сплин. Не могу взять  карандаша  в
руки. Берите стул и попробуйте развлечь  меня.  Сейчас  не  слишком  рано,
чтобы закурить сигару? Расскажите что-нибудь интересное.
   - Позвольте мне посмотреть еще раз  ваши  полотна,  Де  Бок.  Мне  надо
разобраться, почему ваши работы покупают, а мои нет.
   - Талант, старина, талант! - усмехнулся Де Бон, лениво вставая с места.
- Талант - это божий дар. Либо он у вас есть, либо  его  нет.  Мне  трудно
сказать, что я за человек, но пишу я чертовски здорово!
   Он вытащил дюжину картин,  еще  на  подрамниках,  и  беспечно  Шутил  и
острил, а Винсент горящими глазами чуть ли не насквозь пронзал эти  холсты
с их худосочной живописью.
   "Мои работы  лучше,  -  говорил  он  себе.  -  Мои  правдивее,  глубже.
Плотничьим карандашом я выражаю больше, чем он целой палитрой  красок.  Он
изображает лишь очевидное. И по существу не говорит ничего. Почему же  его
осыпают похвалами и деньгами, а мне отказывают в черном хлебе и кофе?"
   Когда Винсент уходил от Де Бока, он бормотал себе под нос:
   - Что-то гнетет меня у Де Бока.  Есть  в  нем  какая-то  пресыщенность,
что-то мертвящее и неискреннее. Милле был прав: "J'aimerais mieux ne  rien
делать, чем выразить себя  слабо"  (фр.)].  Пусть  Де  Бок  кичится  своим
изяществом и своими деньгами. Я рисую реальную жизнь, нужду и лишения. Идя
по этой дороге, не пропадешь.
   Христина встретила его с мокрой тряпкой в руках - она мыла в мастерской
пол. Волосы у нее были повязаны  черным  платком,  а  в  оспинах  на  лице
поблескивали капельки пота.
   - Достал денег? - спросила она, поднимая голову.
   - Достал. Десять гульденов.
   - Хорошо иметь богатых друзей!
   - Ну, еще бы. Вот шесть франков, которые я тебе должен.
   Син выпрямилась и вытерла лицо черным фартуком.
   - Можешь не давать мне ничего, - сказала она. - Пока не получишь  денег
от брата. Ведь на четыре франка долго не протянешь.
   - Я обойдусь, Син. А тебе эти деньги необходимы.
   - Тебе тоже. Мы вот как сделаем.  Я  останусь  здесь,  пока  не  придет
письмо от твоего брата. Мы будем жить на эти десять франков, как будто они
наши общие. Я их растяну дольше, чем ты.
   - А позировать как же? Ведь я не смогу тебе платить ни сантима.
   - Ты даешь мне ночлег и еду. Разве этого мало? Я вполне  довольна,  мне
хорошо тут, в тепле, не надо идти работать и надрываться.
   Винсент обнял Син и ласково откинул с ее лба жидкие жесткие волосы.
   - Син, иногда ты делаешь настоящие чудеса! Я даже готов  поверить,  что
на небе действительно есть бог!



7

   Неделю спустя он решил навестить Мауве. Кузен впустил его в мастерскую,
но торопливо набросил покрывало на свою  схевенингенскую  картину,  прежде
чем Винсент успел на нее взглянуть.
   - Что тебе нужно? - спросил он, как будто не догадываясь, зачем  пришел
Винсент.
   - Хочу показать вам несколько акварелей. Я думал, вы выкроите для  меня
минутку времени.
   Мауве промывал кисти, движения у него были нервные, лихорадочные. Он не
ложился в кровать уже трое суток. Урывками он спал тут же,  в  мастерской,
на кушетке, но этот сон не освежал его.
   - Я далеко не всегда в состоянии учить тебя, Винсент. Порой  я  слишком
устаю, и тогда, бога ради, выбирай другое время.
   - Извините меня, кузен Мауве, - сказал Винсент, отступая к двери.  -  Я
не хотел вам мешать. Я лучше зайду завтра вечером.
   Мауве снял с полотна покрывало и даже не слушал Винсента.
   На следующий вечер, придя к  Мауве,  Винсент  застал  там  Вейсенбруха.
Мауве был измотан до крайности, почти впал в  истерику.  Он  накинулся  на
Винсента, выискивая повод, чтобы рассеяться и позабавить приятеля.
   - Вейсенбрух! - воскликнул он. - Смотрите, какая у него рожа!
   И он начал показывать свое искусство,  -  так  скривил  лицо,  что  оно
покрылось глубокими морщинами, и выпятил подбородок - совсем как  Винсент.
Это была злая карикатура. Затем Мауве подошел к Вейсенбруху,  поглядел  на
него прищуренными глазами и объявил: "А  сейчас  он  будет  говорить".  И,
брызгая слюной,  разразился  потоком  хриплых  бессвязных  слов,  как  это
нередко делал Винсент. Вейсенбрух покатывался со смеху.
   - Ох, это изумительно! - кричал он. - Таким вас и видят люди, Ван  Гог.
Вам, наверно, и в голову не приходило, что вы такое удивительное чудовище?
Мауве, выставьте-ка снова подбородок и  поскребите  пальцами  бороду.  Это
убийственно!
   Винсент  был  ошарашен.  Он  забился  в  угол.  Когда   он   заговорил,
собственный голос показался ему чужим:
   - Если бы вам пришлось бродить до рассвета  под  дождем  по  лондонским
улицам, дрожать в  холодные  ночи  в  Боринаже,  без  еды,  без  крова,  в
лихорадке - и у вас тоже появились бы безобразные морщины на лице и у  вас
тоже был бы хриплый голос.
   Через несколько минут Вейсенбрух ушел.  Как  только  за  ним  закрылась
дверь, Мауве едва дыша упал в кресло. Бурная выходка  истощила  его  силы.
Винсент молча стоял в углу; наконец Мауве заметил его.
   - А, ты еще здесь? - удивился он.
   - Кузен Мауве, - с горячностью заговорил Винсент и сморщился точно так,
как это только что изобразил Мауве. - Что между нами  произошло?  Скажите,
что я вам сделал? Почему вы так обращаетесь со мной?
   Мауве устало поднялся и откинул со лба непослушную прядь.
   - Я недоволен тобой, Винсент. Ты должен сам зарабатывать себе на жизнь.
Как можешь ты позорить фамилию Ван Гогов, выклянчивая деньги где попало?
   Винсент на мгновение задумался.
   - Вы виделись с Терстехом? - спросил он.
   - Нет.
   - Значит, вы не будете больше меня учить?
   - Нет.
   - Ну что ж, давайте пожмем друг другу руки и расстанемся без  вражды  и
горечи. Ничто не может заглушить во мне чувство признательности к вам.
   Мауве долго молчал, не говоря ни слова. Потом он сказал:
   - Не принимай это  близко  к  сердцу,  Винсент.  Я  усталый  и  больной
человек. Я помогу тебе чем только сумею. Ты захватил свои рисунки?
   - Захватил. Но сейчас вам, кажется, не до этого...
   - Покажи их мне.
   Он посмотрел на этюды  покрасневшими  от  усталости  глазами  и  сурово
заметил:
   - Рисунок у тебя плох. Безнадежно плох. Удивляюсь, как я не видел этого
раньше.
   - Вы сказали мне однажды, что когда я рисую, я истинный живописец.
   - Я ошибся, я принял грубость за силу. Если  ты  в  самом  деле  хочешь
учиться, надо начинать все сначала. Вон там, в  углу,  у  ведра  с  углем,
несколько гипсов. Можешь рисовать их хоть сейчас.
   Удивленный Винсент поплелся в угол. Там он  сел  перед  белой  гипсовой
ногой. Долгое время он не мог ни соображать, ни двигаться. Потом он  вынул
из кармана несколько листов рисовальной бумаги, но не в силах был провести
ни одной линии. Он обернулся и посмотрел на Мауве - тот стоял у мольберта.
   - Как продвигается ваша работа, кузен Мауве?
   Мауве бросился на диван, его налитые кровью глаза сразу же закрылись.
   - Терстех сказал сегодня, что это лучшая вещь из всех, какие я создал.
   Спустя несколько секунд Винсент раздумчиво произнес:
   - Так, значит, Терстех все-таки был здесь!
   Мауве слегка похрапывал и уже ничего не слышал.
   Время шло, и Винсент понемногу успокоился. Он начал  рисовать  гипсовую
ногу. Когда часа через три Мауве проснулся, у  Винсента  было  готово  уже
семь рисунков. Мауве, как кошка, спрыгнул с дивана, словно он и не засыпал
ни на минуту, и бросился к Винсенту.
   - Покажи! - сказал он. - Покажи!
   Он посмотрел все семь рисунков, твердя одно и то же:
   - Нет! Нет! Нет!
   Он изорвал их и бросил клочки на пол.
   - Все та же грубость,  тот  же  дилетантизм!  Неужели  ты  не  в  силах
нарисовать этот гипс таким, каков он на  самом  деле?  Неужели  не  можешь
найти верную линию? Хоть раз в жизни нарисуй в точности то, что видишь!
   - Вы говорите совсем как учитель в художественной школе, кузен Мауве.
   - Если бы ты как следует поучился в школе, ты бы теперь знал, как  надо
рисовать. Переделай все сызнова. И смотри, чтобы нога была ногой!
   Он вышел в сад, а оттуда пошел на кухню ужинать, потом вернулся и начал
работать при лампе. Наступила ночь, проходил час за часом. Винсент рисовал
и рисовал ногу, лист за листом. И  чем  больше  он  работал,  тем  большее
отвращение внушал ему этот мерзкий кусок гипса, который стоял  перед  ним.
Когда в северном окошке забрезжил хмурый рассвет, у Винсента  было  готово
множество рисунков.  Он  встал,  тело  его  затекло,  сердце  ныло.  Мауве
подошел, взглянул на рисунки и скомкал их.
   - Плохо, - сказал он. - Совсем плохо.  Ты  нарушаешь  все  элементарные
правила. Знаешь что, иди-ка домой и прихвати с собой эту  ногу.  Рисуй  ее
снова и снова. И не являйся ко мне, пока не нарисуешь ее как следует.
   - Как же, черта с два! - вскричал Винсент.
   Он швырнул гипсовую ногу в ведро с углем, и она разлетелась  на  тысячу
осколков.
   - Не говорите мне больше о гипсах, я не хочу и слышать о  них.  Я  буду
рисовать с гипсов, когда на свете не останется ни  одной  живой  ноги  или
руки, но не раньше!
   - Ну что ж, если ты так считаешь... - начал ледяным тоном Мауве.
   - Кузен Мауве, я не позволю навязывать мне мертвую схему, не позволю ни
вам, ни кому другому. Я  хочу  рисовать,  повинуясь  своему  темпераменту,
своему характеру. Мне надо рисовать натуру так, как вижу ее я  сам,  а  не
так, как ее видите вы!
   - Мне нечего больше тебе сказать, - бесстрастно произнес  Мауве,  будто
врач у одра умирающего.
   Проснувшись в полдень, Винсент увидел в своей мастерской Христину и  ее
старшего сына Германа, Это был бледный мальчик с испуганными  зеленоватыми
глазами и крошечным подбородком. Чтобы Герман сидел  тихо,  Христина  дала
ему лист бумаги и карандаш. Читать и писать он  не  умел.  К  Винсенту  он
подошел очень робко, так как дичился  незнакомых  людей.  Винсент  показал
ему, как надо держать карандаш, и научил рисовать корову. Мальчик пришел в
восторг, и скоро они с Винсентом подружились. Христина  положила  на  стол
немного сыра и хлеба, и все трое сели завтракать.
   Винсент думал о Кэй и о ее прелестном малыше Яне. В горле у него  стоял
комок.
   - Я сегодня неважно себя чувствую, так что рисуй вместо меня Германа.
   - Что с тобой, Син?
   - Не знаю. Внутри все крутит и переворачивает.
   - Случалось у тебя так раньше, когда ты была беременна?
   - Тоже скверно приходилось, но не так. Сейчас куда хуже.
   - Тебе надо сходить к доктору.
   - Что толку идти к доктору в бесплатную больницу? Он даст мне лекарство
- и только. От лекарства легче не будет.
   - Поезжай в государственную больницу в Лейден.
   - Ох, пожалуй, придется.
   - Поездом это совсем не долго. Мы поедем завтра с утра. Люди  приезжают
в эту больницу со всей Голландии.
   - Да, больница, говорят, хорошая.
   Весь день Христина не вставала с  кровати.  Винсент  рисовал  мальчика.
Перед обедом он взял Германа за руку и отвел его к матери Христины.  А  на
другой день рано утром они с Христиной сели в лейденский поезд.
   - Ничего удивительного, что вам было плохо, - сказал  доктор,  осмотрев
Христину и задав множество  вопросов.  -  Ребенок  у  вас  в  неправильном
положении.
   - Можно чем-нибудь помочь, доктор? - спросил Винсент.
   - О да, нужна операция.
   - Это опасно?
   - Пока еще нет. Ребенка надо просто повернуть  щипцами.  Но  это  будет
стоить денег. Не операция, а содержание в  больнице.  -  Он  повернулся  к
Христине. - Есть у вас какие-нибудь сбережения?
   - Ни франка.
   Доктор вздохнул, почти не скрывая своего сожаления.
   - Обычная история, - сказал он.
   - Во сколько это обойдется, доктор? - спросил Винсент.
   - Не больше пятидесяти франков.
   - А что, если операцию не делать?
   - Тогда нет никакой надежды ее спасти.
   Винсент на минуту задумался. Двенадцать акварелей для дяди  Кора  почти
готовы: это даст тридцать франков. Остальные двадцать он возьмет из денег,
которые пришлет в апреле Тео.
   - Я достану деньги, доктор, - сказал он.
   - Вот и хорошо. Привезите ее в субботу утром, и я сам сделаю  операцию.
И еще одно: я не знаю, какие у вас  отношения,  и  не  хочу  этого  знать.
Доктора в такие дела не вмешиваются. Но я считаю своим долгом предупредить
вас, что, если эта крошка снова пойдет на улицу, она не протянет  и  шести
месяцев.
   - Она никогда не вернется к такой жизни, доктор. Даю вам слово.
   - Прекрасно. Тогда до субботы.
   Через несколько дней к Винсенту пришел Терстех.
   - Я вижу, ты все корпишь, - сказал он.
   - Да, работаю.
   - Я получил те десять гульденов, которые ты послал по почте. Ты бы  мог
по крайней мере сам прийти ко мне и поблагодарить.
   - Идти далеко, минхер, а погода была плохая.
   - Ну, а когда тебе нужны были деньги, идти было недалеко, так, что ли?
   Винсент не отвечал.
   - Это невежливо, Винсент, и отнюдь не располагает меня в  твою  пользу.
Теперь я не верю в тебя и не смогу покупать твои работы.
   Винсент сел на край стола и приготовился дать отпор Терстеху.
   - Мне кажется, что, покупаете вы мои работы или нет,  -  это  не  имеет
никакого отношения к нашим личным спорам, -  сказал  он.  -  По-моему,  вы
должны исходить из достоинств самой работы. Если  личные  отношения  могут
влиять на ваше суждение о работе, то с вашей стороны это просто нечестно.
   - Нет, конечно, нет. Если бы ты смог создать что-то изящное, такое, что
можно было бы продать, я бы с радостью выставил это на Плаатсе.
   - Минхер Терстех, работа, в которую вложен упорный труд, темперамент  и
чувство, никого не привлекает и не находит сбыта.  Может  быть,  мне  даже
лучше не стараться на первых порах угодить чьим-то вкусам.
   Терстех сел на стул, даже не расстегнув пальто и не сняв  перчаток.  Он
сидел, положив обе руки на набалдашник трости.
   - Знаешь, Винсент, мне иногда кажется, что ты  и  не  хочешь  продавать
свои вещи, а предпочитаешь жить на чужой счет.
   - Я был бы счастлив продать хоть один рисунок, но еще более я счастлив,
когда такой замечательный художник, как Вейсенбрух, говорит  мне  о  вещи,
которую вы считаете непригодной для продажи: "Это очень правдиво. Я мог бы
работать по этому эскизу и сам". Хотя деньги  мне  очень  нужны,  особенно
сейчас, главное для меня - это создать что-то серьезное.
   - Так мог бы говорить богатый человек вроде Де Бока, но, уж конечно, не
ты.
   - Принципы в искусстве,  дорогой  минхер  Терстех,  не  имеют  никакого
отношения к доходам.
   Терстех положил свою трость на колени и откинулся на спинку стула.
   - Твои родители просили меня, Винсент, сделать для тебя все  возможное.
Ну так вот. Если я не могу со спокойной совестью покупать твои рисунки, то
по крайней мере дам тебе маленький практический  совет.  Ты  губишь  себя,
одеваясь в эти невероятные лохмотья. Тебе необходимо купить новое платье и
следить за своей внешностью. Не забывай, что ты Ван Гог. Кроме того, лучше
бы ты постарался завязать знакомство с  достойнейшими  людьми  Гааги,  чем
возиться все время  с  мастеровыми  и  всяким  сбродом.  У  тебя  какое-то
пр