о-прежнему  не существовало ясности  с электрохимическими
взрывателями, и  по-прежнему ничего  не было  слышно о  пропавшей  колонне с
радиоминами. Генерал  Невский непрерывно  запрашивал военные комендатуры, не
появлялась ли  колонна, но на  все  телеграммы приходил один и тот же ответ:
"Сведений об интересующей вас колонне не поступало".
     Взгляд генерала сделался отчужденным...
     Вспоминалось почему-то, что я  так и не отправил из Москвы посылку жене
и  детям,  что  четвертый день не  пишу им ни  строчки.  Но  писать рука  не
подымалась. Хорошо еще, дел было по горло.
     Приехав  поздним  вечером из штаба 38-й  армии, я собирался  поужинать,
когда дежурный по  группе  доложил,  что меня спрашивает какой-то лейтенант.
Хомяк или Хомнюк...
     Я отбросил  стул,  сбежал  по  каменной  лестнице  в  гулкий  вестибюль
химико-технологического института,  где  в  заляпанной грязью  шинели  стоял
по-мальчишески худощавый  лейтенант с кирзовой полевой сумкой на боку; Рядом
в такой же шинели -- сержант.
     Лейтенант вытянулся, вскинул руку к пилот
     -- Товарищ полковник, разрешите доложить:
     спецтехника в порядке, команды потерь не имеют,
     готовы к выполнению боевого задания!
     Оба они, и лейтенант Хомнюк, и сержант Сергеев,
     -- его помощник, едва держались на ногах от усталости.
     -- Спасибо, товарищи! -- не по-уставному сказал я.
     -- Молодцы! Но как вы добрались? Где были?
     Они добрались потому, что понимали:  медлить  с.  доставкой спецтехники
нельзя. Не стали ждать у моря погоды, а всеми правдами и неправдами дотащили
машины по непролазной грязи до Купянска и навалились на военного коменданта.
Тот  погрузил напористых саперов в  вагоны и прицепил к  первому же эшелону,
идущему в Харьков. Отбыли вовремя: снова гремели зенитки,  отражая очередной
воздушный налет.
     Лейтенант Хомнюк  не успел  закончить  рассказ, как в  вестибюль вбежал
Владимир Петрович Ястребов. Я
     -- не  в  силах описать  гамму  чувств,  отразившихся на его измученном
ожиданием лице.
     Минируем Харьков
     Казалось,  теперь,  когда  вся  оперативная  группа  --в  сборе,  можно
вздохнуть посвободнее, почувствовать себя уверенней. Не тут-то было!
     Сначала  выяснилось,  что,  несмотря  на  все усилия  харьковчан, мы не
сможем  получить необходимое  количество  мин  замедленного  действия  и что
вместо  трехсот  тонн  взрывчатых  веществ   получим  не  более  ста.  Затем
воентехник  Леонов  доложил,   что   один  из   поставленных  на   испытание
электрохимических   взрывателей-замедлителейсработал  раньшесрока.  Пришлось
срочно заняться конструированием и  изготовлением надежных предохранителей с
большими сроками  замедления: иначе ставить мощные мины на важных объектах в
собственном  тылу невозможно! На заседании Военного  совета  нас упрекнули в
нерасторопности и неподготовленности. Н. С. Хрущев сказал, что войска должны
всегда иметь готовые взрывные средства заграждения. Я ответил, что много лет
пытаюсь добиться этого, но безуспешно.
     -- Значит, нужно было обратиться пряма и товари-щу Сталину!
     -- Я пытался, но письмо до товарища Сталина не дошло, вернулось обратно
в ГВИУ для принятия мер,
     -- Приготовьте доклад о  положении дел е минно-взрывными заграждениями,
сошлитесь на опыт минирования в Харькове, мы отправим доклад в ГКО!
     Требуемый  доклад  мы с генералом Невским  подготовили и представили  в
Военный совет  фронта бы-стро. Да и время не  позволяло медлить: из вечерней
сводки  Совинформбюро  за  7  октября мы узнали,  что на  фронтах  появились
брянское и вяземское направг ления.
     В те  дни были обнаружены и  признаки  наблюдения за работой минеров со
стороны вражеской агентуры.
     Немедленно были приняты  меры к дезориентации соглядатаев врага. Прежде
всего усилили минирование "макетами": ложные  мины надежно маскируют боевые,
сбивают противника с толку,  вынуждают  при разминировании  распылять  силы,
притупляют бдительность чужих саперов и способствуют нанесению им урона.
     Но  наибольшую осторожность, наибольшую  бдительность проявляли мы в те
дни при установке в городе  и ближайших его окрестностях мин, управляемых по
радио.
     Радиомина в особняке Хрущева^
     Уже 3 октября я получил новый приказ: поставить радиомину в доме No  17
по улице Дзержинского. Этот  дом -- особняк,  выстроенный в начале тридцатых
годов  для  секретаря  ЦК  КП(б)У  Станислава  Викентьеви'-ча Коссиора,  был
впоследствии передан детскому саду, и теперь, после эвакуации детского сада,
его занимали некоторые руководители партии и правительства УССР. Поскольку в
доме жили  и работали,  я ограничился осмотром особняка  с улицы и прикинул,
сколько взрывчатки  потребуется  для полного его разрушения. После  седьмого
числа  мы  поставили   pa-диомины  в   здании  штаба   военного  округа,  на
Холод-ногорском и Усовском путепроводах, кое-где еще. В дневное время саперы
делали вид, что оборудуют 219
     дзоты  и  убежища,  а  по  ночам  в  мешках, бутылях, патронных  ящиках
завозили на объекты взрывчатку, укладывали  глубоко в  землю и устанавливали
сложные    радиоаппараты,   снабжая    их   взрывателями   и   замыкателями,
обеспечивающими немедленный взрыв зарядов при обнаружении мины противником.
     Если  не  ошибаюсь,  10  октября  генерал  Невский напомнил  о  приказе
заминировать  дом  No  17 по  улице  Дзержинского,  а 12  октября  приказали
поставить  в особняке  радиомину, и  приказ категорический, поступил уже  от
самого Н. С. Хрущева, проживавшего в  этом  особняке. Я пытался предостеречь
от поспешного минирования: радиомины -- новинка, город  бомбят,  от близкого
взрыва, даже от сильного сотрясения может случиться непоправимое...
     -- Вы в свою технику верите? -- перебил Хрущев.
     -- Верю.
     -- Выполняйте приказ!
     ... Доступ в дом No 17 для проведения необходимых  работ получили шесть
человек:  военинженер  2-го  ранга Ястребов, воентехник  2-го ранга  Леонов,
сержанты Лядов, Лебедев, Сергеев и я.
     Дом  находился  в  центре  города, стоял в глубине сада, среди  могучих
дубов  и лип.  Деревья  с пышной  листвой  могли  надежно укрыть саперов  от
постороннего  взгляда,  даже  если  бы  наблюдатель  устроился  где-то  выше
каменного забора и высоких чугунных ворот.
     Вечером 12  октября мы  вошли  в  эти  ворота.  Дом  стоял  на  высоком
кирпичном  фундаменте, вдоль бельэтажа тянулся балкон. В нижней части здания
-- подсобные помещения и маленькая котельная.
     Очистив от  угля  часть  котельной  возле  внутренней капитальной стены
дома,  минеры вскрыли  пол,  принялись  рыть глубокий, глубиной  более  двух
метров, колодец. Извлеченную землю аккуратно ссыпали в мешки. В первый мешок
--  первый слой  грунта,  во второй -- второй, в третий -- третий. На каждом
мешке стоял  порядковый номер,  чтобы не ошибиться при  засыпке  колодца,  "
сохранить прежнее чередование слоев земли. Это делается  на тот случай, если
фашистские саперы попытаются искать мину.
     Вырыв колодец,  минеры  поочередно спускались в него,  выдалбливая  под
фундаментом внутренней капитальной стены нишу для радиоаппаратуры и большого
заряда  взрывчатого вещества.  Это  тяжелая,  трудоемкая  работа.  Только  к
полудню 14 октября  в колодец стали  опускать ящики  с толом. Заряд  ставили
мощный: предстояло  уничтожить всех оккупантов, какие  поселятся в особняке,
да заодно прихватить и внешнюю фашистскую охрану здания.  А чтобы  отбить  у
вражеских саперов охоту к поискам мин и их разминированию, радиомину сделали
неизвлекаемой.  После  этого тщательно  замаскировали  место  ее установки и
уничтожили следы работы.  Оставалось "успокоить" противника,  подкинуть  ему
"грозную советскую  мину": мы прекрасно понимали, что, не обнаружив в  таком
прекрасном особняке никакой мины, враг насторожится и скорее всего не станет
заселять дом.  Мы  установили  в  котельной "мину-блесну". В углу, под кучей
угля,   пожертвовав  драгоценной  взрывчаткой,  смонтировали  сложную   мину
замедленного  действия,  снабдив ее  различными дополнительными устройствами
для  взрывания.  На  самом  деле  все  эти  устройства,   вполне  исправные,
хитроумные  и на  вид крайне опасные, полностью исключали возможность взрыва
"блесны" из-за того, что сухие батареи были уже негодными.
     Покончив с  этим  делом, минеры привели в первоначальное состояние  пол
котельной, а потолок подолбили, помазали свежим цементом и побелили. Войдя в
котельную, чтобы  проверить,  в  каком  состоянии  мы  оставляем  помещение,
сотрудники  охраны  особняка,  конечно  же,  устремили  взоры на потолок: ни
стены, ни пол, таивший 350-килограммовый  заряд  тола,  ни  куча  угля,  где
пряталась "блесна", -- ничто подозрений не внушило.
     В тот день наши войска оставили Вязьму, а вечерняя сводка Совинформбюро
сообщила  об  угрозе  Донбассу,  о  появлении  Калининского  и   Тихвинского
направлений.

Глава 8. Саперы отходят последними

     Артиллерийская канонада приблизилась к Харькову вплотную. По ночам небо
над  западной  окраиной  багровело от стрельбы и пожаров: противник атаковал
ожесточенно.
     Всего  три  недели назад  казалось,  что минировать  этот дивный  город
немыслимо, недопустимо, а  теперь,  хотя  Харьков  был  уже насыщен  минами,
хотелось ставить  их больше и больше. Даже опасения, что  каждая  мина может
стать  роковой  для   своих,  заглохли  и   отступили:  ненависть  к  врагу,
ожесточение овладевали душой.
     В последние  дни перед отходом из  города  саперы оперативно-инженерной
группы  работали  не покладая  рук,  чтобы  противник  не смог  использовать
здешние  предприятия  для  изготовления  военной  продукции,  а  харьковские
аэродромы -- как базу для своих самолетов. Под полами цехов фабрик и заводов
зарыли несколько десятков мощных мин замедленного действия, а небольшие мины
ставили всюду и в самых необычных'местах: в вытяжных трубах, даже в  люстрах
кабинетов.  Полностью разрушить четыре харьковских аэродрома мы не могли: не
хватало взрывчатки. Приняли решение: разрушить  часть  ангаров, а взрывчатые
вещества израсходовать в основном на мины замедленного действия.
     Кто делал все это?  Кроме уже названных командиров, сержантов и рядовых
солдат,  я  просто  обязан упомянуть заботливого  старшину  М.  Г, Голицына,
сержантов И. Е. Гольца, Н. Н. Сергеева, И. М.  Кузнецова  (того самого,  что
спас  в  Будапеште  Василия  Лядова),  неунывающего  бойца  В.  А.  Алимова,
"целителя  мин"  М.  С. Меламеда,  бойкого  и расторопного  М.  П. Данилова,
старательного С.  Н.  Свистунова. Я должен  сказать  самые  добрые  слова  о
командирах, старшинах, сержантах, рядовых  солдатах приданных  нашей  группе
саперных и  инженерного батальонов,  о личном составе работавших совместно с
нашей  группой железнодорожных бригад. Но особо должен сказать  еще об одной
группе харьковских минеров, людей особой судьбы...
     В июле 1940  года  я  получил письмо из Харькова от испанцев,  вместе с
которыми  воевал  против  банд  Франко  и  германо-итальянских  интервентов.
Отвечая, сообщил, что скоро поеду в отпуск, возьму билет через Харьков, хочу
повидаться.
     Прохладным  осенним днем на перроне харьковского вокзала к нам  с Анной
бросились Доминго Унгрия с сыном.
     -- Луиза! Родольф! Олла! Омбре!
     Мы  шумели,  как  после  выхода  из тыла  в  Вильянуэва де  Кордова, мы
обнимались и  хлопали друг друга по плечам, а  пассажиры удивленно созерцали
эту сцену.
     -- Ты только на пятнадцать минут? -- вдруг очень тихо спросил  Доминго,
и вокруг тоже мгновенно стало тихо.
     Я  увидел  тоскующие и жадные глаза друзей, посмотрел на жену, прочел в
ее взгляде то, что хотел прочесть, бросился в купе и успел вытащить чемоданы
до отхода поезда.
     Тогда мы провели в Харькове целые сутки...
     Теперь, год спустя, прибыв в Харьков, я сразу разыскал Доминго. Времени
для долгих бесед не нашлось. Пока пили черный, по-испански крепко заваренный
кофе,  я  узнал, что  в Харькове осталось  двадцать два человека из  прежних
наших  партизан,  работают  на тракторном заводе, мечтают  попасть в Красную
Армию.
     -- Помоги нам, Родольфо, -- просил Доминго. -- Мы не состоим на учете в
военкоматах,  и с  нами никто не  хочет  разговаривать. Но ты знаешь, что мы
умеем драться с фашистами!
     Я знал  это очень  хорошо  и  в тот  же  вечер рассказал  о  встрече  с
испанцами  генералу  Невскому,  поведал   ему  о  прошлом  воинов  Испанской
республиканской армии. О самом Доминго --  бывшем кавалеристе, командире XIV
партизанского корпуса, смуглом, черноволосом, смахивающем на  узбека, крайне
подвижном,  экспансивном,  а  в  минуты  опасности -- абсолютно  спокойном и
хладнокровном. О тридцатидвухлетнем красавце Хуане, владевшем до фашистского
мятежа крохотным  гаражом,  отдавшем республике все  три свои  машины,  лихо
водившем наши грузовики в 223
     тыл фашистских войск  под Теруэлем и  взрывавшем  вражеские  поезда под
Кордовой. О бывших мадридских летчиках Бенито Устарросе  и  Мануеле  Эррера,
дравшихся   в  небе  над  испанской  столицей   с  двумя-тремя   фашистскими
истребителями при каждом вылете.  О не уступающих им в мужестве барселонских
летчиках Кано  и  Эсмеральдо.  О  двадцатидвухлетнем  командире диверсионной
группы Ипполито  Ногеса, мастере захвата одиночных автомашин врага и дерзких
рейдов  на захваченных  машинах  по  вражеской  территории.  О красавце Чико
Марьяно,   о   сдержанном   барселонце   Франсиско   Гаспаре,   о  командире
республиканской дивизии  Мануеле Бельда,  о смельчаке  Франсиско  Гульоне, о
Рафаеле, Хосе, Луисе, Анхеле Альберке -- обо всех своих друзьях по славным и
горьким дням боев в Испании, о людях, с  которыми бок о  бок лежал в засадах
или ставил мины под фашистские поезда.
     Невский восхищался: "Что за люди! "
     Военный совет Южного  фронта позволил зачислить в наши батальоны бывших
воинов Испанской республиканской армии.
     Собранные в  аудитории химико-технологического института бойцы Доминго,
услышав об этом,  обнимались, кое-кто вытирал слезы, а Доминго, не зная, как
выразить чувства, хлопал и хлопал меня по плечу.
     Вместе с  советскими  воинами-саперами  испанские  товарищи  занимались
минированием  самых  ответственных  и  сложных  объектов до  последнего  дня
обороны Харькова. И я снова низко кланяюсь им сейчас, многие  годы спустя --
и тем, кто жив, и тем, кто погиб, защищая свободу и справедливость.
     В  двадцатых числах октября бои шли  уже  в предместьях города.  Уютные
особняки  на  улице  Иванова, на  Бассейной,  на  других  улицах,  в  других
переулках  опустели.  Как же  сделать,  чтобы фашистское  начальство избрало
своим  местопребыванием не эти  особняки, а заминированный особняк  на улице
Дзержинского?
     Военный совет одобрил решение имитировать минирование лучших домов.
     Начиная  с 19 октября примелькавшийся населению пикап с минерами днем в
открытую  подъезжал  к  особнякам.   Минеры  осторожно  выносили  ящики   со
"взрывчаткой", подолгу  возились внутри зданий,  выходили,  ехали  дальше. В
течение  трех суток Ястребов,  Леонов,  Лядов и  другие  подрывники объехали
более десяти домов.
     Под утро  24 октября секретарь горкома партии В. М.  Чураев  вместе  со
мной  и  Ястребовым  в  последний  раз  подъехал  к  дому  No  17  по  улице
Дзержинского. Ворота  закрыты,  за оградой  никого. Шлегер  перемахнул через
забор, отворил ворота. Вошли в  дом,  обошли комнаты,  побывали в котельной.
Отлично!  Впечатление  такое,  будто  обитатели  дома только  что  в  спешке
покинули его.
     С улицы Дзержинского поехали на  площадь имени Руднева. Остановились на
подготовленном  к  разрушению  мосту,  Чураев  вышел  из  машины,  постоял у
чугунной ограды, погладил холодные перила...
     Гитлеровцы  ворвались  в город.  У них на  глазах минеры, в их числе --
испанские добровольцы,  минировали шоссе на Белгород. На основной магистрали
Харьков  --   Чугуев  специальные  группы  минеров  ожидали,  когда  пройдут
последние войска, чтобы к многочисленным макетам прибавить настоящие мины.
     Самое трудное -- ждать...
     Эвакуацию   Харькова  и  отход  основных  сил  прикрывали  войска   под
командованием  заместителя  командующего  фронтом  генерал-лейтенанта Ф.  Я.
Костенко.  Представителем  инженерного  управления  фронтом  оставался   при
Костенко майор А.  А.  Винский. Всего  несколько  дней назад он  пробился  с
группой  командиров  и  бойцов  из  окружения и  теперь энергично  руководил
действиями инженерных  батальонов  и спецгрупп,  выделенных  для минирования
шоссе Харьков -- Чугуев, подходов к Чугуеву и чугуевскому аэродрому. Тут, на
чугуевском  аэродроме, мы во второй половине 24 октября и встретились.  Штаб
фронта город уже покинул, на станции грузился последний эшелон, улицы словно
вымело, лишь по главной медленно шли донельзя уставшие стрелковые части. 225
     Оценив обстановку, единодушно решили- с  Вин-ским  отходить на Валуйки.
Со  станции  Валуйки  --  прямой  железнодорожный  путь  на Воронеж, к штабу
Юго-Западного фронта.
     Сформировали  колонну:  сто  тридцать  человек и  двадцать  автомашин с
большим   запасом   горючего,   минноподрывнымимуществом,   продовольствием.
Тронулись.  Предстояло  одолеть  более  ста  двадцати  километров размокших,
разбитых транспортом грунтовых дорог.
     В Валуйки колонна  прибыла лишь на  шестые  сутки.  Никого  из своих не
застали: генерал  Невский  выехал в  Воронеж, в штаб  Юго-Западного  фронта,
Ястребов  --  в  Куйбышев,  куда  эвакуировали  из  Москвы  аппарат Главного
военно-инженерного управления.  В  одном  повезло:  нас  сразу  погрузили  в
эшелон, отправляющийся  в Воронеж, и ранним  утром  1  ноября, стоя в дверях
теплушки, мы с Винским уже смотрели, как движутся мимо нас, растворяются  во
влажных сумерках очертания последних пакгаузов и стрелок станции Валуйки. На
душе полегчало: до Воронежа всего триста километров, менее суток езды...
     Тащились мы  по  забитой  составами дороге ровно пять суток.  И  первым
делом  я  задал  генералу  Невскому  вопрос  о  харьковских  минах:  нет  ли
каких-нибудь сведений, сообщений об  их действии. Георгий Георгиевич никакой
информацией не располагал.
     -- Рановато! -- успокоил он. --  Но, поскольку вы уже здесь, начните-ка
с  расспросов  товарищей, прибывших из  окружения,  свяжитесь  с  партийными
органами. Там могут быть сведения от подпольщиков.
     Я  последовал совету,  однако получил крайне противоречивые данные. Кто
говорил, что гитлеровцы легко обезвреживают наши мины, кто уверял, что  мины
взрываются при одной только попытке их снять.
     А  10 ноября оперативно-инженерной группе  пришлось испить чашу горечи:
разведка  доставила  в  штаб Юго-Западного  фронта копию  приказа No  98/41,
изданного командованием одной  из  немецких  частей 8  ноября  1941  года. В
приказе сообщалось, что при наступлении "доблестных войск фюрера" на Харьков
и в самом Харькове обнаружены в большом коли-226
     честве  русские  инженерные мины  и  среди  них  --  мины  замедленного
действия с часовыми замыкателями и электрохимическими взрывателями. Русские,
говорилось в приказе, пытались прятать мины, зарывая их на глубину до двух с
половиной  метров  и  используя  для корпусов  мин деревянные  ящики, что не
позволяло   применять  миноискатели,   которые,  впрочем,   не  требовались,
поскольку, мол, "неумелая  установка мин и неумелая их маскировка  позволили
опытным саперам рейха обойтись без миноискателей". Кроме того -- де, саперам
рейха большую  помощь  оказывали военнопленные и  население, "избавленное от
коммунистического гнета".
     (Следует отметить, что и немцы, и наши  для обезвреживания мин-ловушек,
предпочитали использовать военнопленных. Прим. ред. А. Э. ).
     Копию  названного приказа  мне  доставили  с сопроводительной запиской,
написанной  незнакомым, но  Энергичным почерком