леды  ожесточенных   сражений  появились  вблизи  Орла.   Орел
пострадал сильно.  Иные уголки  города нельзя было узнать. Сделали  короткую
остановку,  чтобы  покормить  людей,  заправить  горючим  и  залить  воду  в
радиаторы. Я воспользовался случаем,  принялся расспрашивать местных жителей
о том, как жилось в Орле оккупантам. Люди говорили, что вскоре после захвата
города фашистские офицеры, расположившиеся в гостинице "Коммуналь", взлетели
на воздух  от взрыва  какой-то большой  мины.  Рассказывали, склады и гаражи
оккупантов  постоянно  горели,  эшелоны  подрывались,  патрули  погибали  от
выстрелов неизвестных лиц, на стенах то и дело появлялись
     листовки, рассказывающие о положении на фронтах, призывавшие уничтожать
захватчиков   и  предателей.  По  почерку  диверсантов  я  узнал  "орловских
пожарников" --  подпольщиков  и  партизан, подготовленных  в здешней  "школе
пожарников" летом и осенью сорок первого года.
     За Орлом открылись поля  сражений на Курской  дуге.  Мы  проезжали их к
вечеру. Всюду, насколько хватал глаз,  залитые, как кровью,  багровым светом
заката, среди зигзагов траншей, воронок, провалившихся блиндажей -- навсегда
застывшие  "тигры",  "пантеры"  и  "фердинанды" вперемешку с  родными нашими
тридцатьчетверками...
     На следующий день прибыли в Харьков.
     Результаты взрывов радиомин
     Еще  в Москве я думал о  том,  что  ждет  меня  в городе. И  чем  ближе
подъезжали,  тем  сильнее  становилось  волнение.  Переживания,  связанные с
минированием Харькова и его окрестностей,  все прежние,  давно, казалось бы,
забытые тревоги ожили, овладели всем существом...
     Силуэт города  изменился:  на фоне заката я не увидел многих  фабричных
труб. Первые  разрушенные постройки уже появились в предместье.  Разрушенные
дома, напрочь  выгоревшие  коробки зданий попадались и  в городе.  На улицах
зияли воронки. Фонарные столбы и столбы трамвайных линий кое-где валялись на
земле,  опутанные  оборванными  проводами. Разбитые  тротуары,  витрины  без
стекол,  растоптанные  скверы,  сломанные  или  обгоревшие  деревья  --  все
говорило,  что бои Здесь  шли совсем недавно. И все же многие здания  стояли
невредимыми. Это свидетельствовало о стремительном отходе  врага, об отходе,
на который он не рассчитывал.
     Наутро я поехал в Харьковский горком,  чтобы представиться, сообщить об
имеющемся задании и получить помощь партийных и советских органов. Однако по
пути  завернул на улицу Дзержинского. Хотелось своими  глазами  увидеть, что
стало с особняком, числившимся под номером 17.
     Улица Дзержинского пострадала  не сильно.  Лишь  на месте  памятного по
сорок первому году особняка  зияла огромная продолговатая, наполненная водой
яма. Вокруг ямы --  бело-розовые выступы фундамента, нагромождения кирпичных
глыб,  сплющенная глыбами  легковая машина, обугленные,  расплющенные стволы
умерших каштанов.
     В соседнем доме  (на  эмалированной жестяной табличке  сохранился номер
15)  я нашел  свидетельниц  случившегося  в ночь на 14 ноября  сорок первого
года.  Это  были  мать и  дочь -- Анна Григорьевна  и  Валентина  Федосеевна
Беренда.  Они  рассказали,  что  после  Октябрьских  праздников  в  доме  17
поселился  фашистский  генерал, вроде  самый большой  вражеский начальник. А
неделю спустя Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна проснулись от ужасного
толчка и грома.  За  окном горело, стучало, словно  с неба камни падали,  из
рухнувшего поставца  раскатилась,  разлетелась  на куски и  осколки  посуда.
Женщины выскочили во двор. Особняк  словно сквозь землю провалился.  Над тем
местом, где  он  стоял, и  над садом, в  слабом  свете начинавшегося пожара,
висела  туча пыли.  Пахло  гарью  и кислым. На  досках забора и на соседской
крыше что-то темнело. Потом уже увидели: на соседскую крышу закинуло остатки
рояля,  а  на  забор  клочья  обмундирования...  Взвыла  сирена,  примчались
фашистские мотоциклисты, прикатили грузовики с солдатней, гитлеровцы оцепили
бывший особняк, бросились тушить пожар. Потушить-то они потушили, но  никого
из  своих, которые в особняке  находились, видно,  не  нашли,  хотя рылись в
обломках дня два...
     Это были первые сведения о последствиях взрыва. установленной в доме No
17 радиомины.
     С улицы Дзержинского я добрался до  горкома, обо всем там договорился и
выехал в штаб Степного фронта: в ЦК  КП(б)У мне поручили найти среди пленных
кого-либо из  вражеских  саперов, которые принимали  участие  в  минировании
города. Во фронтовом управлении СМЕРШа имелось немало интересных документов,
захваченных при бегстве гитлеровцев из


     Харькова. Тут я  заручился и  обещанием помочь в поисках саперов  среди
пленных.
     Прошло  три  или  четыре дня.  Разместившись  в двух домах, оперативная
группа  работала, обследуя  здания,  предназначенные  для  правительственных
учреждений Украины, и  другие объекты.  Мин мы  не  обнаружили.  Сначала это
настораживало,  а  потом даже  удивлять  перестало: враг  явно не предпринял
усилий,  чтобы ответить  на удар, полученный от  советских  минеров в  сорок
первом  году.  Не  до минирования было фашистским  "сверхчеловекам",  думали
только о том, как шкуру спасти!
     На третий или на  четвертый день разыскал  посланный из  горкома партии
товарищ: звонили из штаба фронта, просили приехать, у них для меня сюрприз!
     Встреча с немецким "коллегой"
     "Сюрпризом" оказался немецкий капитан Карл Гейден, служивший в саперных
частях,  прибывший в Харьков с 68-й  пехотной дивизией генерал-майора Георга
фон  Брауна и  непосредственно занимавшийся  разминированием  дома No  17 по
улице Дзержинского.
     В  комнату,  где  я  ожидал  пленного,  ввели  долговязого,  сухопарого
человека  в измятом кителе  без  погон и нарукавных нашивок, в  растоптанных
сапогах  с широкими голенищами. Усталое лицо, рыжеватые,  с проседью волосы,
рыжеватая щетина на впалых щеках.
     Я  предложил  пленному  сесть.  Он  опустился  на  указанный   табурет,
скользнул  по мне  взглядом и опустил глаза  на сцепленные руки. Он не знал,
конечно, с кем предстоит разговаривать,  а может  быть, ему уже  безразлично
было, с кем.
     Я  разглядывал  вражеского офицера, который два года  назад стал  волею
судьбы моим соперником  в искусстве минноподрывного  дела и от которого  два
года назад  в очень большой степени зависели не  только моя репутация,  но и
мое будущее. Вид, что и говорить, унылый. А ведь два года  назад Карл Гейден
наверняка не опускал глаз перед русскими! Два года
     назад такие как он, входили в Харьков фертами, им сам черт был не брат!
     Победителем подъехал к Харькову и пятидесятичетырехлетний генерал-майор
фон  Браун, назначенный  начальником  гарнизона  "второй  столицы  Украины".
Наверное, счастлив был. Еще  бы!  Фортуна сначала ему долго не улыбалась:  в
первую мировую  войну  карьеры  не  сделал,  до  тысяча  девятьсот  тридцать
четвертого года, до сорока семи лет, тянул служебную лямку в чине  майора, и
лишь с приходом к власти нацистов впереди что-то забрезжило: сначала сделали
подполковником, а в 1939-м, за участие в интервенции в Испании, полковником.
И вот теперь, 1 ноября, фюрер присвоил ему звание генерал-лейтенанта, сделал
хозяином  советского  города!  Ко-лоссаль! Война  вот-вот завершится  полной
победой,  он,  Георг  фон Браун,  останется  жив-здоров и  сможет,  наконец,
насладиться плодами триумфа! Надо полагать, в Харькове он останется надолго:
в России дел
     хватит!
     Необходимо пояснить: не  отличаясь полководческими талантами, Георг фон
Браун обладал талантом, который ценился гитлеровской кликой особенно высоко:
талантом  палача.  Никто из немецко-фашистских  генералов, служивших  в  6-й
полевой  армии, не исполнял  так ревностно приказ  командующего  армией  фон
Рейтенау  от 10 октября, как Браун. А в приказе Рейтенау говорилось: "Борьба
против  противника  в прифронтовом тылу  ведется  еще недостаточно серьезно.
Вероломных и жестоких партизан и дегенеративных  женщин все  еще  продолжают
брать в  плен. С фанатиками  и  бродягами,  одетыми в полувоенную  форму или
полностью в гражданском платье, возятся, как с порядочными солдатами... Если
в  тылу  армии будут обнаружены партизаны, взявшиеся за оружие,  против  них
будут применены жестокие меры.  Они будут применяться также  по  отношению к
той   части   мужского   населения,   которая   могла    бы    предотвратить
предполагавшиеся налеты или вовремя сообщить о
     них".
     Выполняя  процитированный  приказ,  фон  Браун  сначала создал  в  68-й
пехотной дивизии специальное
     подразделение  для  "борьбы  с партизанами",  а потом  и пехотные полки
превратил в  карательные. Захват Харькова  генерал  ознаменовал тем, что  на
балконах  домов  главных  улиц  повесил  мужчин  и женщин,  заподозренных  в
принадлежности к Коммунистической партии.
     Днем 28  октября в  Харькове подорвался  на  мине  замедленногодействия
фашистский генерал-лейтенант  артиллерии  Вернекер.  Мины  взрывались  и  на
дорогах, и на железнодорожных станциях, и на
     аэродромах, и в зданиях. Браун неистовствовал, но мины взрывались.
     Палач  побоялся въехать  в  город,  поселился  в плохоньком домишке  на
окраине, где туалета не было, приходилось в непогодь  бегать  под охраной  в
дощатый  щелястый  нужник.  Честь   и  самолюбие   "их   превосходительства"
подвергались унижению и осмеянию, и фон Браун требовал без промедления найти
хороший дом, разминировать, устроить там его резиденцию.
     Немецкие саперы  из  кожи лезли,  разыскивая  что-нибудь  подходящее  и
безопасное. Увы! Куда  бы они не сунулись, везде обнаруживались следы работы
советских  минеров: и в доме, где жил когда-то  Г. И. Петровский, и в других
"привлекательных" зданиях  Вот только  мин  не  видно  было.  И  это пугало:
сообщишь, что  особняк разминирован, Браун в  него  въедет, а  там, "русские
Иваны" какую-нибудь пакость и учинят!
     Поначалу не обнаружили  гитлеровцы никаких мин и в доме  No 17 на улице
Дзержинского. Но  хотя они знали, что  в этом доме до самого  последнего дня
обороны Харькова жили члены украинского правительства и Политбюро ЦК КП(б)У,
хотя  понимали, что в короткие сроки после выезда правительства и  Политбюро
установить и надежно замаскировать мощную мину практически было не возможно,
осваивать особняк побаивались.
     Повезло капитану Гейдену. Он разыскал предателя, который поведал, что в
доме No 17 перед  оставлением Харькова появлялись  военные и  что-то делали.
Гейден  приказал подчиненным методично  обследовать дом, разыскать возможную
мину. В конце концов саперы добрались до подвала,  до  котельной и до  груды
угля в углу. И... разглядели еле приметный загадочный проводок!
     Гейден был достаточно опытен  и осторожен. Он понимал, что если  в куче
угля заложена мина, то взорваться она может и при ничтожном сотрясении пола,
и  при обрыве  проводочка,  и  при  малейшем  его  натяжении.  Словом,  одно
неосторожнее движение, и конец...
     Для  начала  капитан  приказал  обследовать  кучу  угля  миноискателем.
Никакого  результата.  Тогда  нашелся смельчак,  предложивший выяснить, куда
тянется проволочка. Гейден принял предложение. В помощь смельчаку он выделил
еще  двух солдат  и того самого доносчика, который  навел  его на дом.  Всех
остальных солдат капитан из особняка удалил и выставил у ворот часовых.
     Фашистские  саперы работали медленно. Видимо,  их "смельчак"  сообразил
наконец, чем  может кончиться начатая авантюра. Во  всяком случае,  в первый
день  гитлеровцы не  докопались. Гейден, решив, что солдаты устали, приказал
отложить работу до утра.  С утра саперы снова полезли в  котельную.  И через
три часа действительно добрались до мины!  Ее извлекли к  вечеру.  Огромную,
сложнейшую,  с уймой различных  дублирующих  и  подстраховывающих друг друга
взрывателей и замыкателей!
     Торжествующий капитан немедленно поехал на окраину  города,  в  домишко
фон Брауна. Начальник харьковского  гарнизона выслушал взволнованный  рапорт
сапера,  с  чувством поблагодарил  за  службу  и распорядился  готовиться  к
переезду.
     На следующий день фашистский палач проследовал в бронированном "хорьхе"
на улицу Дзержинского. Кроме  него,  в  особняке  разместились под  надежной
охраной и старшие штабные офицеры  68-й  пехотной дивизии.  Видимо, все  они
считали, что теперь  получили жилище, полностью  отвечающее их  положению  в
рейхе и боевым заслугам.
     Вечером 13 ноября капитан  Гейден вновь прибыл с докладом к фон Брауну.
На этот раз он доложил, что
     сработал электрохимический замыкатель "русской мины", за которой велось
наблюдение.
     Браун, конечно,  знал, что  в городе  взрываются главным  образом  мины
замедленного  действия,  наверняка  не  удивило,  что  в   подвале  особняка
находилась мина замедленного действия, и он снова похвалил Гейдена.
     Обитатели улицы Дзержинского рассказывали, что по вечерам генерал Георг
фон Браун обязательно прогуливался  по саду. Потом возвращался в особняк,  и
вскоре  окна на втором этаже, где он спал, гасли.  Так происходило и вечером
13 ноября. Только проснуться фашистскому палачу было не суждено...
     -- Нас сбила с толку мина в куче угля, --  признался капитан Гейден. --
разве можно было предположить, что под  ней.  находится еще одна, куда более
опасная?
     -- А то, что эта вторая, куда более опасная мина управлялась по  радио,
вы могли представить?
     -- Нет, господин полковник. Даже немецкая армия таких мин не имела!
     -- Вы  что же, по-прежнему  убеждены, что немецко-фашистская армия была
во всех отношениях оснащенной советской? -- усмехнулся я.
     Гейден  мигнул,  сообразил,   что   выразился  крайне  неудачно,  глухо
выговорил:
     -- Извините,  господин полковник. Привычка... Я вспомнил  о приказе  No
98/41 от 8 ноября 1941 года по 516-му пехотному  полку 68-й пехотной дивизии
гитлеровцев и спросил, руководствуясь какой привычкой  немецкое командование
лгало и своим собственным солдатам, и населению Харькова.
     -- Неужели вы, капитан, и ваше начальство не знали, что легко снимаемые
мины  были не чем иным, как корпуса мин с  балластом?  Неужели не знали, что
мины  замедленного  действия,  как  правило,  остаются  необнаруженными,   а
обнаруженные не могут быть обезврежены и подлежат уничтожению?
     --  Нет, конечно, мы очень скоро поняли, что находим не настоящие мины,
а деревянные чурбаки и корпуса с сюрпризами, -- нехотя признал капитан -- Но
версия  о  небрежном минировании считалась...  как  бы  лучше  выразиться...
наиболее удобной...
     -- В чем это удобство выразилось для вас? -- сы-ронизировал я.
     Гейден глянул исподлобья;
     --  Для меня,  господин  полковник? Понижением  в звании, отправкой  на
передовую и -- вот!
     Он коснулся рукой поседевших раньше времени волос...
     Среди харьковчан долгое время ходила легенда о таинственном уничтожении
фон  Брауна  то  ли подпольщиками,  то ли партизанам. Легенды из  ничего  не
рождаются: партизаны  и  подпольщики  действовали  в  городе  с  первого  до
последнего  дня   оккупации,  и  действовали  героически.  Украинский   штаб
партизанского движения поддерживал с ними тесные контакты.
     Но правда есть правда. И сама  заслуживает  того, чтобы стать легендой.
Легендой о советских ученых и минерах, создавших первые в истории радиомины.
     Из  показаний  Гейдена  и  других  пленных,  из  захваченных  вражеских
документов, из писем и дневников фашистских солдат и офицеров вырисовывалась
достаточно  ясная  картина  действия  наших  мин  в Харькове  и  Харьковской
области.
     В  городе  и  его  окрестностях погибло  много  автомашин  и  несколько
поездов, наскочивших на мины.
     Из 315 МЗД,  установленных подразделениями 5-й  и 27-й  железнодорожных
бригад, противник  обнаружил  лишь  37,  обезвредил  14, а 23  вынужден  был
подорвать, смирившись с неизбежным в таких случаях разрушением пути.
     На   третьем  километре   железной  дороги  Белгород   --Волчанок  мина
замедленного действия взорвалась под эшелоном  с  войсками. Убитых и раненых
вывозили автомобилями на станции Белгород, Микояновка и Казачья Лопань.
     На  станции Прохоровка двухсоткилограммовый заряд с  МЗД  взорвался под
стоявшим поездом. Снова жертвы.
     Вблизи станции  Томаровка, на участке Готня  -- Белгород, очередная МЗД
взорвалась под  воинским поездом,  проходившем по мосту  двойной тягой. Мост
рухнул, ^орок два вагона и оба паровоза -- за ним.
     Участок железной дороги вышел из строя на очень длительный срок.
     Перечислить  все мины,  взорвавшиеся на железных дорогах и  мостах,  не
хватит страниц...
     Не  смог  враг  использовать  и  шоссе  Чугуев  --  Харьков,  где  были
поставлены МЗД. Пришлось  гитлеровцам строить параллельно  шоссе  грейдерную
дорогу.
     Надежды гитлеровцев сразу после захвата города использовать харьковские
аэродромы,  имевшие самые  совершенные  по  тем  временам взлетно-посадочные
полосы  из  бетона,  увяли,  не  успев  расцвести.  Взрывы  МЗД  на стоянках
самолетов, мощных осколочных МЗД на летном поле  и  в ангарах  не  позволили
оккупантам  пользоваться харьковскими  аэродромами  вплоть до  поздней весны
сорок второго года.
     Узнавая  это,  я  с  волнением и  благодарностью  вспоминал  создателей
замечательных  радиомин  --инженеров В.  И.  Бекаури  и Миткевича,  генерала
Невского, военинженера  Ястребова, воентехника Леонова, молодых  харьковских
лейтенантов,  командиров   железнодорожных   бригад  Кабанова,   Павлова   и
Степанова, сержантов Лядова и Шедова, Лебедева и Сергеева, минеров Сахневича
и   Кузнецова  --   всех,  кто  готовил  грозное   минное  оружие  и  смело,
самоотверженно  работал  в  Харькове тяжкой осенью  сорок первого, превращая
город в ловушку для заклятого врага. Их ратный труд не пропал даром.

Глава 30. Днепр

     Разгромив  на   Курской  дуге  тридцать  отборных  фашистских  дивизий,
советские войска в  сентябре  рвались к  Днепру и  Молочной: врагу не давали
возможности превратить Донбасс и Левобережную Украину в пустыню.
     Мы с  нетерпением ожидали прибытия в Харьков Строкача: обстановка могла
потребовать   уточнений  и  даже  изменений  в  оперативном  плане  усиления
партизанского  движения на  Украине,  и делать  это без Тимофея Амвросиевича
было бы затруднительно. Строкач прилетел десятого или одиннадцатого сен





     Я  дважды перечитал текст.  Он не укладывался  в сознание.  Центральный
штаб  работал  всего  девять  месяцев, оккупанты  все  еще  хозяйничают  под
Ленинградом, в Белоруссии, на большей части Украины...
     Колонии мягким движением взял постановление из моих рук:
     -- Не ломайте голову. Сверху виднее.
     -- Да, но как же наши отряды?!
     -- Пока будете выполнять задания фронта, а там решат.
     Решили быстро.  Одиннадцатого числа  из Москвы  поступила  радиограмма:
"Ваша школа расформирована полностью.  Предлагаем  со всеми людьми перейти в
распоряжение начальника Украинского штаба -- тов. Строкача. Вам предлагается
должность  представителя УШПД[19] и члена Военного  совета Южного
фронта.  Дела и  должность  принять  от  временно  исполняющего  обязанности
представителя  УШПД  майора  Перекальского,  находящегося  в   Ростове.  Для
ознакомления с обстановкой и предстоящей Вашей работой в  этом направлении в
Ростов выедет представитель Украинского штаба. Ваше согласие телеграфируйте.
     Тимошенко, Соколов, Строкач. 11. 03. 43. No800''.
     Я телеграфировал в Москву о своем  согласии с полученным предложением и
через два дня вылетел к новому месту службы. С пребыванием на Южном фронте у
меня  связано  немало  добрых  воспоминаний.  Приятно  было  убедиться,  что
противник так и  не рискнул  приблизиться к Ростову  через минные поля,  что
фашисты  даже  разминировать  их не рискнули.  Приятно  было встретить моего
бывшего помощника майора В. В.  Артемьева, служившег