ава 7. Стратегия партизанской войны

     Я  включился  в подготовку партизанских кадров в 1929, но в 1932 только
понял, что подготовка к партизанской войне началась не в 1929. На самом деле
она  не  прекращалась с гражданской войны. При этом подготовка велась как по
линии ОГПУ, так и по линии ГРУ.
     ОГПУ    готовило    в    основном   диверсантов-подпольщиков,    сильно
законспирированных.  По  линии   Народного  комиссариата   обороны  готовили
командиров, которые, попав с подразделением в тыл  противника, могли перейти
к сопротивлению. С  этой  целью  в  Западной Украине и Молдавии  создавались
скрытые  партизанские  базы  с  большими  запасами  минно-подрывных средств.
Склады  на  побережье  Дуная  создавались  даже в  подводных  резервуарах  в
непортящейся упаковке.
     В   1932  году  наша  оборона   на   Западных   границах  зиждилась  на
использовании    формирований   партизан.    Войска    противника,   перейдя
государственную  границу  и   углубившись  на  нашу   территорию  на   сотню
километров, должны  были напороться на укрепрайо-ны и увязнуть в позиционной
войне.  В  это  время  на   оккупированной  территории   партизаны  начинают
организованное  сопротивление и  перерезают  противнику  коммуникации. Через
некоторое  время,  лишившись  свежего  пополнения,  подвоза  боеприпасов   и
продовольствия,  войска  неприятеля  вынуждены  будут  отступать.  Партизаны
начинают отходить  вместе с  противником, все время оставаясь  в его тылу  и
продолжая диверсии. Могут даже перейти государственную границу.
     Это была очень хорошо продуманная система не только на случай оккупации
части нашей территории. Базы закладывались и вне СССР. Очень  важно было то,
что готовились  маневренные партизанские формирования, способные действовать
как на своей, так и на чужой территории.
     О  размахе подготовки  этих  приготовлений можно  судить  по следующему
факту  -- работали  три партизанские  школы.  Две  --  в ГРУ и одна  в ОГПУ.
Большая школа на Холодной горе в Харькове находилась в ведении ОГПУ. Школа в
Куперске  готовила людей,  пришедших на  нашу  сторону  из районов  Западной
Украины и Белоруссии. В  каждой  школе одновременно обучалось 10-12 человек,
хорошо  законспирированных. Они  готовились около  6  месяцев. Большая школа
была в  Киеве.  Она  готовила офицеров, которые  уже имели опыт партизанской
войны.  Школа  подчинялась  непосредственно  командующему  киевским  военным
округом и находилась в местечки Грушки. Курсантов там даже обучали летать на
самолетах!
     Благодаря тому, что Вооруженные Силы были хорошо подготовлены со времен
гражданской войны, мы могли  иметь  сравнительно  малочисленную армию[;
]
     -- 600 000 человек на весь Советский Союз в окружении врагов.  (Сегодня
это -- около 1 500 000 на одну Россию, окруженную вроде бы друзьями).
     Голод
     Станислав  Викентьевич  Косиор проводил  совещание, на котором довелось
присутствовать  и мне.  На Украине вследствие насильственной коллективизации
разразился голод. Наших партизан надо было спасать от  голодной смерти. Были
созданы списки. Это мешало конспирации, но их  надо было устраивать работать
на таких местах как сахарозаводы, мельницы, где:
     они  бы не пропали. Этим пришлось заниматься и мне. Основные кадры  нам
удалось сохранить.;
     Девчата
     Были хорошо отработаны  три способа  ночного десантирования:  выброс на
намеченную на карте точку;
     выброс  на  маяк, спускаемый с  самолета;  и  выброс на заметный  ночью
ориентир.  Этим вполне  обеспечивались точность приземления и быстрота сбора
парашютистов.
     Жизнь научила нас  предварительно изучать по карте предполагаемый район
выброса.  Мы  знакомились  не  только  с   ближайшей  к   точке  приземления
местностью,  но и  с районом, весьма  далеким  от нее. Назначали два  пункта
сбора: основной и запасной. Это была целая наука.
     Тогда  же  удалось разработать  надежный способ  сбрасывания  имущества
партизан без парашютов в специальной довольно простой упаковке.
     Было испробовано  и новое средство для крушения  поездов  на мостах. Мы
сконструировали  мину,  которая подхватывалась  с  железнодорожного  полотна
проходящим поездом. Взрывалась она в  точно  рассчитанное  время  на  мосту.
Потом я успешно опробовал эту мину в боевой практике в Испании.
     Боевая    выучка   партизан   шла    полным    ходом,    их   искусство
совершенствовалось. А мужества и выдержки им не занимать.
     Как-то летом одна из девушек, прыгая  с парашютом  так сильно повредила
ноги, что не могла встать. И все же приползла на сборный пункт вовремя.
     -- Юлька! -- всполошились ее подруги, -- Что с тобой?
     А  маленькая  курносенькая  Юлька,  с  полными слез  голубыми  глазами,
пыталась еще улыбаться:
     -- Чепуха... Обойдется...
     Ей было восемнадцать лет,  этой тоненькой, изящной  Юльке, готовившейся
стать партизанской радисткой. Но  в хрупком  девичьем  теле билось  отважное
сердце.
     После  трагической гибели  одного из парашютистов, когда иные приуныли,
Юля первой вызвалась прыгать со следующего самолета.
     --  Ах,  девочки-мальчики!  --  с  отлично  разыгранной  беззаботностью
восклицала она. -- Я легкая! Бросайте меня для пробы, не разобьюсь!..
     На  всех  занятиях  рядом  со  мной  в  те дни  была  партизанка  Рита.
Настойчивая, уверенная в себе, стремящаяся сделать все как можно лучше, она,
казалось, не знала усталости. Вернувшись с задания, затевала  игры, заводила
песню. Мы любили слушать
     ее.
     И  вдруг  однажды под  Купянском, во  время  установки  мин  на  сильно
охраняемом участке железной дороги, в руках Риты взорвался капсюль в макете.
Взрыв ослепил ее. Мельчайшие осколки поранили лицо и глаза.
     Окровавленная, она молчала. Без единого стона дошла со  мною до  школы.
Там ее перебинтовали, и я с первым поездом повез девушку в Харьков.
     На операционном столе Рита тоже не проронила ни звука.
     -- Характер...  --  почтительно сказал профессор-окулист, оперировавший
Риту. -- Сколько ей лет?
     --  Девятнадцать,  профессор, --  отрывисто ответил я, не  сводя глаз с
осунувшегося девичьего лица.
     Все дни  до  выздоровления  я  навещал Риту,  ухаживал за ней и наконец
высказал ей то, что до тех пор не говорил ни одной девушке.
     Зрение  у  Риты  полностью  восстановилось.  Мы   были  счастливы.  Нам
казалось, ничто и ни когда не разлучит нас. Ничто и никогда...
     1933 год. В отделе Мирры Сахновской
     В  этот период я работал в Москве  в отделе Мирры Сахновской. Это  была
опытная, энергичная,  мужественная  женщина,  награжденная  в  числе  первых
орденом Красного Знамени. За  тот сравнительно небольшой  промежуток времени
мне  удалось  подготовить  две  группы   китайцев  и   ознакомить  партийное
руководство  некоторых  зарубежных стран  --  Пальмиро Тольятти,  Вильгельма
Пика, Александра Завадского и других с применением минной техники.
     Именно   в  столице  я  вдруг  обнаружил,  что   подготовка  к  будущей
партизанской борьбе не расширяется, а постепенно консервируется.
     Попытки  говорить на эту тему с Сахновской ни к чему не  приводили. Она
осаживала меня, заявляя,  что суть  дела теперь не в подготовке партизанских
кадров, что их  уже достаточно, а  в организационном закреплении проделанной
работы (позже  я  узнал, что  она острее меня переживала недостатки в  нашей
работе. Все ее предложения отвергались где-то наверху).
     Нерешенных организационных вопросов действительно накопилось множество.
Но решали их не в нашем управлении.
     Будущий  легендарный  герой республиканской Испании  Кароль Сверчевский
успокаивал: сверху, мол, виднее.
     Я  тоже верил в это. Но  все труднее становилось примирять с этой верой
растущий внутренний протест. Состояние было подавленное.
     Встретившиеся в Москве друзья по  4-му Коростен-скому  Краснознаменному
полку горячо советовали " поступать в академию.,
     Я внял  их доводам.  Сам начал  чувствовать,  что  мне  недостает очень
многих  знаний.  Правда, я  и  сам дважды  уже  делал  попытки  поступить  в
Военно-транспортную академию. И меня дважды отставили из-за болезни  сердца.
Но  теперь мне  стало  казаться,  что  тогда я  просто  не  проявил  должной
настойчивости, напористости.
     Ознакомившись с программой отделения инженеров узкой специальности, где
учились старые товарищи,  убедился, что  смогу,  пожалуй, сразу поступить на
второй курс. И дерзнул...
     Я доложил Мирре Сахновской о  своем намерении.  Она одобрила,  написала
аттестацию и благословила на учебу.
     Остальное зависело от  начальника нашего  управления Я.  К. Берзина. Ян
Карлович   поддержал  меня.  Полученные   от  него  рекомендации  пересилили
заключение медицинской комиссии.
     Резолюцию о зачислении  меня  в  Военно-транспортную  академию  наложил
тогдашний ее начальник С. А. Пугачев.
     Семена  Андреевича Пугачева  тоже  безгранично уважали в армии.  На его
груди  красовались  орден  Красного Знамени,  ордена Бухарской  и Хорезмской
республик. Еще во время гражданской войны  я не раз слышал о С. А. Пугачеве.
Высокообразованный  офицер  генерального штаба  царской  армии,  он  активно
участвовал  в  вооруженной защите  октябрьских  завоеваний. В  1934  году по
рекомендации Г. К. Орджоникидзе и  С. М.  Кирова ЦК  ВКП(б)  приняла  его  в
партию...
     Итак,  сам Пугачев наложил резолюцию  на  мое  заявление. Но... старший
писарь отказался внести в списки мою фамилию: не спущен лимит.
     . Спорить с  писарем,  если за его спиной стоит грозный лимит,  -- дело
бесполезное! Пришлось потратить около двух недель, чтобы попасть на прием  к
начальнику военных сообщений Красной Армии товарищу Э. Ф. Аппоге.
     -- Видите,  как  все просто,  -- расцвел старший писарь строевой  части
Военно-транспортной академии, получив оформленную по всем правилам бумажку.
     Я предпочел промолчать...
     Предстояло  взять последний  рубеж:  поступить прямо  на  второй  курс.
Пугачев пытался отговорить меня от этой затеи.
     -- Вам будет слишком трудно.
     На выручку  пришел начальник  железнодорожного  факультета Дмитриев  --
"Кузьмич", как ласково называли его за глаза слушатели.
     -- Да ведь Старинов и так много лет упустил. А время такое, что медлить
обидно... Пусть попробует! --  деликатно возразил  он  начальнику  академии,
поглаживая пышные усы.
     И Пугачев согласился.

Глава 8. 1934 год. Учеба в Академии

     Рита
     Жизнь  постепенно  входила в колею. Решил, что уже можно  вызвать Риту.
Написал в Киев. Все сроки истекли, а ответа нет и  нет.  Послал  телеграмму,
другую... Наконец  получил  открытку. Почерк Риты, но  содержание непонятно:
точно открытка предназнача-лась не мне, да и подпись показалась необычной.
     Я  не мог оставаться в неведении. Подал рапорт и  получил разрешение на
отъезд.
     В дорогу накупил газет и, чтобы отвлечься  от невеселых мыслей, пытался
читать. Но газеты того времени не подходили для успокоения нервов.
     Тревожные вести шли из Германии. Там  хоронили демократию и культуру...
Расправы над  известными  писателями  и  учеными.  Травля  евреев.  Пытки  в
гестаповских застенках.  Кошмар концентрационных лагерей. Костры  из книг на
улицах  Лейпцига.  Рост вермахта.  Бредовые вопли  Гитлера  о  необходимости
покончить с коммунизмом...
     Да, газеты заставляли волноваться еще больше. Но тем сильнее, наперекор
всему хотелось простого человеческого счастья, близости любимого человека.
     Прямо с поезда я отправился по адресу, указанному на открытке. Ничем не
приметный  дом на тихой улице. Грязноватая лестница со  щербатыми ступенями.
Обитая темной клеенкой дверь.
     На стук открыла незнакомая женщина. Я назвал себя.
     Женщина  помедлила,  провела рукой по волосам. Я  услышал не  слова,  а
скорее, вздох:
     -- Здесь ее больше нет.
     -- Как нет? Где же она?
     Женщина подняла лицо. Оно было сочувственно и растеряно:
     -- Не знаю... Поверьте... Просто она уехала...
     Я попрощался и вышел.
     Захлопнулась  дверь  с темной  клеенкой. Остались  позади  лестница  со
щербатыми  ступенями,  неприметный дом,  неприметная улица... до весны  1943
года (всех, кто работал с рукописью Ильи Григорьевича, заинтересовала судьба
Риты.  Однако  наши попытки выяснить что  же  с ней произошло не  увенчались
успехом. Илья Григорьевич уходил от ответа. Прим. ред. Э. А. )
     1935 год. Окончание академии.
     Прошло два года напряженной учебы. На пороге стоял  май  1935-го. Весна
была  ранняя,  дружная. Снег  сошел  еще  в начале  апреля,  и  деревья  уже
опушились молодой листвой. На перекрестки,  как грибы после  дождя, высыпали
продавщицы газировки. В пестрых ларьках снова появились исчезавшие кудато на
зиму мороженицы. Влюбленные  парочки маячили у ворот подъездов чуть ли не до
рассвета.
     Накануне майских торжеств столица похорошела:
     через улицы перекинулись транспаранты, дома выбросили флаги.
     Страна  подводила   итог  предмайского  соревнования.  Газеты  и  радио
сообщали  о трудовых победах строителей Магнитки и Кузбасса, о сверхплановых
тоннах угля, руды, стали, нефти, об успехах колхозного строительства. Москва
радовалась.
     Радовались и мы, выпускники военных академий. Радовались,  может  быть,
больше других. Ведь мы получили высшее военное образование!
     Ранним утром  1 Мая мы застыли в четких шеренгах на  Красной площади, с
нетерпением вслушиваясь в мелодичный перезвон курантов,
     На  трибуну  Мавзолея  вышли   руководители  партии   и  правительства.
Командующий парадом А. И. Корк встретил на гнедом скакуне Наркома обороны К.
Е. Ворошилова.
     Прозвучало громкое многократное "ура! "... Печатая шаг, мы прошли перед
Мавзолеем...
     А 4  мая 1935 года нас пригласили в Кремль... После парада  выпускников
академий мы,  затаив дыхание,  слушали речь Сталина. Я впервые видел его так
близко. Чем больше смотрел,  тем меньше был похож этот  невысокий  человек с
пушистыми усами и низким  лбом на того Сталина, которого мы обычно видели на
фотографиях и плакатах.
     Сталин говорил о том, что волновало каждого: о людях, о кадрах.  И  как
убедительно говорил!  Здесь я впервые услышал:  "Кадры решают все". В память
на всю жизнь врезались слова о  том, как  важно  заботиться о людях,  беречь
их...
     Как  сейчас,  вижу   возбужденные,  счастливые  лица  начальника  нашей
академии  Пугачева и  моего  соседа, бывшего машиниста,  выпускника академии
Вани Кирьянова...
     Не прошло  и трех  лет,  как  они,  да и  не  только  они,  а  пожалуй,
большинство  тех, кто присутствовал на приеме и восторженно  слушал Сталина,
были арестованы и погибли в результате репрессий.
     Я окончил академию с отличием и был награжден именными часами. Вместе с
другими  отличниками  меня  рекомендовали  на  работу  в  аппарат  Народного
комиссариата путей сообщения.
     Выпускники нашей  академии шли в НКПС  с большой охотой:  им предлагали
там высокие посты. Но я отказался.
     Прослужив  около 16 лет в Красной Армии, я не  захотел  расставаться  с
ней.

Глава 9. Ленинградская железнодорожная комендатура

     Вскоре  меня  вызвали в отдел  военных  сообщений  РККА  и  объявили  о
назначении  на  должность  заместителя военного  коменданта железнодорожного
участка  (ЗКУ),  управление  которого  помещалось  в здании  вокзала станции
Ленинград-Московский.
     Выражение  моего лица видимо говорило ярче слов,  как  я  воспринял эту
новость.   Товарищ,  сообщивший   о  моем  назначении,   нахмурился  и  счел
необходимым прочитать нотацию:
     -- Вам оказывают большую честь... не говоря о том, что вы должны будете
обеспечивать работу вашего направления с военной точки зрения... -- В голосе
его неожиданно зазвучали торжественные ноты, послышался неподдельный  пафос:
-- Вам выпадает честь встречать и сопровождать высших военачальников!
     Он даже грудь выпятил и теперь мерил меня победоносным взглядом.
     Я  понял,  что  лучшего  назначения  здесь  не  получить,  и  смирился.
Единственным утешением оставалось то, что впереди был целый месяц отпуска.
     Но в Бердянске,  куда  дали путевку на отдых, меня  ждала телеграмма  о
смерти самого близкого из братьев -- тридцатилетнего Алеши.
     Алеша  отличался  удивительными  способностями.  Окончив  всего-навсего
четырехлетнюю  начальную школу,  он уже  в юности мастерил сложнейшие  лам-.
повые  приемники,  увлекался  автоматикой,  электроникой.  Опытные  инженеры
пророчили ему блестящее будущее.,,:.
     И вот Алеши не стало. У  него были слабые  легкие, и жестокая  простуда
оборвала  жизнь веселого  пытливого человека... Южное  солнце  померкло  для
меня.
     Выбитый из колеи, я  вскоре  уехал из Бердянска.... В то лето  там жили
слишком весело...
     На бойком месте
     Новый мой начальник, Борис Иванович Филиппов, дело знал и  любил. Он не
имел высшего образования, но обладал большим опытом и пользовался уважением.
     Впрочем, практические советы Бориса Ивановича порой и смущали.
     Однажды  почти  одновременно  обратились  с просьбой о  выдачи брони на
билет в мягкий вагон  до Москвы  комбриг и капитан  -- адъютант командующего
войсками округа. Недолго раздумывая, я дал комбригу место в мягком вагоне, а
капитану предложил в жестком.
     Борис Иванович пришел в ужас.
     -- Что же вы наделали, голуба моя? -- с  отчаянием восклицал он,  ероша
волосы.  -- Чему  вас учили в  академии?! Разве можно  сравнивать комбрига с
адъютантом командующего?! Комбриг он и есть комбриг, а адъютант... Ведь  он,
окаянный,  командующего каждый  день  и  час видит!.. Такого  может про  нас
напеть!..
     Комендант перестал  бегать по кабинету, остановился, перевел дыхание  и
плюхнулся в кресло.
     -- Вот что, голуба моя... Лирику бросьте. Я серьезно говорю: адъютантов
впредь не обижайте... Неожиданно он опять разгорячился:
     -- Да что -- адъютантов!.. Если к вам одновременно обратятся за билетом
проводник  из  вагона  командующего  округом --  слышите?  проводник!  --  и
какой-нибудь комбриг из линейных войск -- слышите? комбриг! -- то вы, голуба
моя, все дела бросайте -- и  кровь из носу, -- но  чтобы  у проводника билет
был! Вот! А комбригом пусть Чернюгов займется, писарь!
     -- Борис Иванович...
     -- Я  потому только и Борис  Иванович, что это  правило свято соблюдаю!
Наивны вы еще, вот что! Ну что
     может  комбриг?  Жалобу  написать? Пусть пишет! А проводник, понимаете,
затаит обиду да при случае  командарму или маршалу, чай подавая,  возьмет  и
подпустит  шпильку,  сукин сын! Вот, скажет,  товарищ маршал, и с водой-то у
нас нынче  плохо,  и  прохладно,  и  углишка  мало...  А  все  ленинградский
комендант --Филиппов. Уж  я обращался к нему, а он никакого внимания. Только
одни обещания...
     Борис  Иванович  даже покраснел  во  время  этого монолога,  представив
очевидно, как "сукин  сын" проводник "подпускает"  подобную шпильку и  какие
могут получиться последствия.
     --  Если вы думаете, что проводники вагонов высоких  начальников, а тем
более  их  адъютанты -- обычные  люди,  то ошибаетесь. Много  им доверяется,
многое  с  них  и  спрашивается. А  потому  мы  должны в  меру  возможностей
облегчать их трудную работу! Надо поддерживать  авторитет нашей комендатуры!
А вы своим академическим подходом режете меня без но-жа...
     Волнение  Бориса  Ивановича  усугублялось  тем,  что осенью  1935  года
началось присвоение новых воинских  званий. Появились лейтенанты,  капитаны,
майо-ры,  полковники,  комбриги,  комдивы,  комкоры,  командармы  и маршалы.
Каждый  волновался, не зная, ка-кое  звание  получит при переаттестации. Еще
бы! Некоторым приходилось снимать  с петлиц ромбы и  На-" девать три, а то и
две шпалы, то есть, говоря по  нынешнему,  лишаться  генеральских  званий  и
возвращаться в полковники или майоры. Борису Ивановичу повезло -- он остался
при своих двух шпалах и ликова