(на укр. языке).
     -- Как это " отменяется"? Что значит -- "поздно"?
     -- Где Гризодубова? Пойдемте к ней, Илья Григорьевич!
     Валентина  Степановна Гризодубова, высоколобая, с широкими разлетистыми
бровям, выслушала Стро-кача сочувственно.
     -- Нет, нет, лететь, конечно, можно, -- сказала она. -- Только придется
изменить маршрут. Полетите через Липецк, товарищ генерал.  Там ночь на сорок
минут длиннее, а путь по вражеским тылам оттуда короче.
     Но Строкач запротестовал:
     --  Помилуйте, Валентина Степановна, дорогой товарищ полковник! Ведь до
Липецка пять сотен километров, если не больше.
     --  Пять,  --  согласилась  Гризодубова.  --  Ничего.  Я  же  говорила:
выиграете при полете в тылу врага.
     -- Но вылетать-то из Липецка придется уже завтра!
     -- Само собой.
     --   Нет,  --  отрезал  Строкач.  --  Никаких  "завтра".  Погода  может
испортиться, еще что-нибудь  случится, а  на счету каждый  день.  Мы  должны
лететь сегодня. Немедленно!
     И Гризодубова уступила. Поколебалась, но уступила:
     -- Будь по-вашему.
     Через линию фронта
     Транспортный самолет с ревом и гулом набирал высоту. Сумерки отставали.
Стали  видны  круглые  заклепки на  могучем  сером  крыле  машины.  Ну  вот,
свершилось, после долгого перерыва я снова направляюсь в тыл врага!
     Возбуждение, владевшее мною, было, наверное;
     иным,   чем  возбуждение  молодого  адъютанта  Тимофея  Амвросиевича  и
офицеров  связи штаба. Их  могли  волновать  необычность  ситуации,  чувство
опасности,  необходимость  испытать   и  показать  себя.  Очень  давно,  под
Вильянуево дель Кордовой, я ощущал  нечто похожее.  Теперь же мозг горячечно
проверял,  не  допущена  ли   какая-нибудь,   пусть  мельчайшая  ошибка  при
планировании предстоящей "войны на рельсах".
     Я думал, прикидывал,  проверял в  уме  расчеты --ошибки не обнаруживал.
Сомневаться  же  в  замысле самой  операции  не приходилось.  О  возможности
массированного  удара по коммуникациям врага, о массовых крушениях вражеских
поездов,  уничтожении  подвижного состава  противника  мы  до  сих пор могли
только  мечтать.  Теперь  массированный   удар  --  реальность.  Достаточное
количество самых  современных  мин  появилось, и  получает их поднявшийся на
борьбу с оккупантами народ! Катастрофы гитлеровцам не избежать!
     К линии фронта вышли на значительной высоте:
     дополнительный бак с бензином,  установленный в фюзеляже машины, как бы
кипел,  выделяя  пары бензина.  А внизу, в окутавшем  землю  мраке, бушевала
беззвучная световая морзянка: розоватые, алые, золотистые тире и точки. Если
бы не знать, что это орудийные вспышки и разрывы снарядов!..
     Внезапно   слева  от  самолета   загорелись  и   зависли   "фонари"  --
осветительные  ракеты  противника.  Почти   одновременно  вздыбились,  пошли
блуждать  в  ночи расширяющиеся столбы  дрожащего света  -- лучи  фашистских
прожекторов. Приближались, нащупывали, нацеливались...
     Я  надеялся, что проскочим. Позже и Строкач признался,  что надеялся на
это.  Не  проскочили. В  фюзеляже сделалось  светло,  словно зажгли люстру в
пятьсот свечей. Резко, отчетливо выделились из  темноты металлические  ребра
самолетных  конструкций,  лица и фигуры тесно  сидящих  на бортовых  скамьях
людей. Кто зажмурился, кто  прикрыл глаза рукавом. В иллюминаторах вспыхнули
близкие разрывы зенитных снарядов.
     В минуту смертельной опасности нет ничего хуже пассивного выжидания. Но
ничего, кроме такого выжидания, нам, пассажирам, не оставалось. Надеяться мы
могли только на летчиков, а не на самих себя!
     Командир корабля  капитан  Слепов  резко бросил  машину  вниз. Скамейки
рванулись из-под нас, пришлось вцепиться в металл, друг в  друга. Удержались
не все, кто-то упал, покатился к кабине пилота.
     А самолет ревел и мчался вниз, и в ушах ломило невыносимо.
     В  фюзеляже снова  стало  темно, в  иллюминаторах  уже  не сверкало,  и
самолет  не  падал, наоборот, рев его  становился ровнее. Уже не требовалось
напрягать силы,  чтобы  удержаться на скамье. Пронесло!  Слепов  перешел  на
горизонтальный полет, внизу опять мрак:
     жуткая морзянка исчезла, а это значит, что линия фронта далеко позади!
     Тронул за плечо  Строкач, пригласил  взглянуть в  иллюминатор. Что это?
Появляются дрожащие  красные и  желтые  точки,  соединяются  в  квадраты,  в
конверты,  в  буквы.  Иные  фигуры  при  нашем  приближении  Гаснут,  другие
перемещаются, на смену погасшим вспыхивают новые. Вот,  значит, как выглядят
с самолета партизанские костры-сигналы!  Впрочем, весьма возможно,  что иные
костры  зажжены  фашистскими  карателями,  пытающимися  заманить  в  ловушку
неопытных летчиков. Ну-ну! С нашими этот эсэсовский номер не  пройдет! После
пережитого  я,  да,  похоже,  и  все остальные  пассажиры полностью доверяют
капитану Слепову и его помощникам. К тому же бесконечные партизанские костры
веселят:  непрочен   фашистский   тыл,   велик  размах  народной   борьбы  с
захватчиками! Люди ожидают, сквозь шум моторов слышны шутки и смех.
     Смеха и шуток хватило ненадолго. Короткая июньская ночь кончилась, а мы
все шли и шли  над  Полесьем. Строкач поглядывал на часы. По расчетам, давно
пора долететь до Сабурова! Неужели заблудились! Тогда  худо  дело. В светлое
время одинокий, беззащитный Ли-2  находка для  вражеских истребителей!  В  I
случае прямой опасности придется садиться, но куда?
     Стало совсем светло. Вот-вот и солнце покажет-, ся...
     Никто не переговаривался,  не улыбался. Все напряженно  всматривались в
плывущую  под самолетом местность. И  условные  посадочные знаки наконец нам
открылись. Не  помню, кто  заметил их  первым. Помню,  однако,  что вместе с
облегчением ощутил усталость.
     Толчок, другой, самолет  легонько трясет,  покачи-вает,  яркая трава  в
иллюминаторе перестает  бежать к  хвосту машины,  останавливается.  Слышится
затихающий  свист  винтов.  Мимо  нас,  пригибаясь,  проходит  второй пилот,
отдергивает дверцу, пристраивает железную лесенку:
     --  Можно выходить, товарищ  генерал! В  проеме  дверцы обдает  светом,
свежим запахом утренней земли, ласковым шумом листвы. Перед нами -- обширная
поляна.  На краю  поляны  -- березняк,  изба с дымящейся трубой, с жердочкой
огорожей и привязанной к колышку, равнодушной к самолету козой. От березняка
бегут партизаны. Кто в  гимнастерке, кто в немецкой трофейной куртке,  кто в
ватнике. Крепкий  русоволосый  боец в куртке,  в  зеленых  бриджах, кирзовых
сапогах и шапке-кубанке лихо козыряет Строкачу:
     -- Командир роты Смирнов! Прислан для встречи и сопровождения!
     Слышна  команда:  "Самолет  в  укрытие!  "  Облепившие  Ил-2  партизаны
сноровисто страгивают тяжелую машину с места.  Она неторопливо,  но послушно
ползет  в противоположную от избы  сторону,  под  сень  раскидистых, могучих
дубов.  Примятую самолетом  траву  ворошат,  поднимают, и  вот  уже  нет  ни
самолета,  ни аэродрома, остались  только большая поляна, да изба  какого-то
лесовика, да коза...
     Нам со Строкачем подали коней, наши спутники разместились на подводах.
     -- Далеко база? -- спросил Строкач обладателя кубанки.
     -- За полтора часа  доедем, товарищ генерал! Дорога вела  то  лесом, то
полем.  Безмятежно  шумели  молодой  листвой  деревья,  издалека,  будто  из
простодушного детства, доносилось  гаданье  кукушки,  среди  медных  стволов
сосен  текло  синее серебро  речки  Уборти,  колыхалась,  брызгала  в  глаза
радугами непрокосная  сочная  трава, торчал бурьян на  полях, и  редко-редко
отыскивал взор среди бурьяна и репья тощую полоску жита.
     Въехали  в сожженную деревню. По  сторонам заросшей травой улицы только
дворы да закопченные
     печные трубы. Чело уцелевшей печи -- как разинутый в крике черный рот.
     --  Каратели,  --  скупо  пояснил   командир  конвоя-  Мало  кто  успел
схорониться.
     Остановились у голубого от  старости колодезного сруба. Пили по очереди
из деревянной, окованной железом  бадейки. Позвякивала  мокрая  ржавая цепь.
Пришел мой черед. Запрокинул бадейку, пил,  а когда  опустил бадейку, увидел
мальчика,  стоявшего  рядом. Мальчику лет десять.  Он  бос,  одет  в длинную
обтрепанную рубаху.  Смотрит на меня, выставив  вспученный  живот,  держа  в
тоненькой руке хворостинку. На костистом лице, под спутанными, нестриженными
волосами -- голубые, ничего не забывшие глаза...
     Я почувствовал себя виноватым перед ним.
     -- Дяденька военный! --  неожиданно сказал мальчик  робким голосом.  --
Дайте звездочку, дяденька военный!
     Я  торопливо нашел запасную звездочку  для погон, протянул пареньку. Он
схватил звездочку и вприпрыжку побежал прочь...

Глава 27. Встречи в Полесье

     У Сабурова

     Остановленные несколько раз партизанскими дозорами,  мы приблизились  к
штабу Сабурова. Среди деревьев горбились накаты землянок, тянулись веревки с
развешенным для просушки бельем, запахло дымом, слышались голоса людей.
     В прогалах стволов  засветилась под  ранним  солнцем  полянка с большим
рубленым  домом.  На  полянке  перед   домом  народ.  Издали  узнаю  Демьяна
Сергеевича  Коротченко,  Алексея  Федоровича  Федорова,  Сидора  Артемьевича
Ковпака,  Степана  Антоновича Олексенко.  От  группы встречающих  отделяется
осанистый человек в  генеральской форме, идет навстречу. Видимо, Сабуров,  с
которым я прежде не встречался.
     Спешиваемся.  Сабуров  начинает  доклад Тимофею  Амвросиевичу. Выслушав
доклад, Строкач обнимает
     Сабурова, а к нам уже  подошли собравшиеся, и объятиям с рукопожатиями,
кажется, не будет конца.
     Осматриваюсь.  На  командирах  генеральская   или  офицерская  форма  с
полевыми погонами, лица у них веселые,  движения и  голоса уверенные. Это не
загнанные в  леса и урочища, измотанные  люди,  это  властные  хозяева своей
земли! Чтобы увидеть такое, стоило пережить любые огорчения и неудачи.
     У  Сабурова  ожидал  завтрак. Столы  стояли прямо  на  поляне.  Строкач
оглядел снедь и только руками развел:
     -- Вижу, не по карточкам живете! Откуда это?
     -- Реквизируем  у врага,  обмениваем в деревнях  на соль и  керосин, --
ответил Сабуров. -- Прошу, товарищи!
     За  столом  я нет-нет да и поглядывал на сидящего наискосок  загорелого
черноусого  комиссара ковпа-ковского  соединения Семена Васильевича Руднева.
Среди знакомых человека  с такой фамилией, с таким именем-отчеством не было,
но я не мог отделаться от  ощущения, что встречал Руднева раньше, и встречал
не раз, только где и когда?
     Похоже, и Руднев ко мне присматривался, пытался вспомнить что-то.
     Я улучил момент, наклонился к комиссару:
     -- Семен Васильевич, извините, мы с вами виделись прежде?
     Руднев тронул ладонью усы:
     -- Понимаете,  я в  свое  время учился у инструктора, носившего фамилию
Григорьев...
     И сразу все стало на свои места! Ну, конечно же,  Киев, тридцать третий
год, партизанская школа!  Я  преподавал в  ней, фамилия Григорьев -- один из
тогдашних моих псевдонимов!
     -- А  какую  фамилию вы десять лет назад носили? В Киеве? -- рассмеялся
я, -- У Григорьева не было слушателя Руднева!
     -- Илья Григорьевич,  вы?!  -- Руднев  даже с места встал. --  То-то  я
смотрю, вроде вы, но говорят -- Ста-ринов, и в толк не  возьму, ошибаюсь или
опять конспирация?!
     Мы трясли друг другу руки.
     -- Что, оказывается, давние знакомые? -- окликнул Строкач.
     -- Еще какие давние, Тимофей Амвросиевич! -- Отозвался Руднев.
     Предаваться личным воспоминаниям среди малознакомых людей неловко.
     -- Будете в нашем соединении, тогда и поговорим, -- предложил Руднев.

x x x
     Скатерть убрали,  курильщики зачиркали спичками,  зажигалками,  запахло
табачным  дымом. Сабуров  уступил  место  в торце  стола Демьяну  Сергеевичу
Коротченко. Тот постучал по столешнице костяшками пальцев:
     -- Начинаем совещание, товарищи!
     Сказав, что  страна  и  народ  живут  в канун  чрезвычайных событий  на
фронте, Коротченко разъяснил" (Стратегическую обстановку: немецко-фашистское
командование  готовит  удар  в районе  Курского  выступа, советским  войскам
предстоит измотать  противника и перейти в решительное  наступление.  Ставка
Верховного  Главнокомандования, лично  товарищ  Сталин  требуют от  партизан
активизации. Украинским  партизанам  предстоит  нанести  удар  по.  железным
дорогам,  находящимся  в  тылу  группы  фашистских  армий  "Юг".  Пропускная
способность дорог должна быть сведена к нулю. Это облегчит задачу регулярных
войск Красной Армии.
     -- Учитывая требования момента,  Центральный Комитет  партии Украины  и
Украинский  штаб  партизанского  движения  пересмотрели  летний  план боевой
деятельности, внесли в  него изменения и уточнения -- сказал Коротченко.  --
Подробней доложит о них начальник штаба генерал Строкач.
     Изменения,  внесенные  в  план  летних  боевых  действий,  были  весьма
Серьезные.
     Соединение  Ковпака  освобождалось  от   задач  по   выводу  из   строя
железнодорожных узлов Жмеринки, Казатина и Фастова, ему предписывалось выйти
в Черновицкую область для действия на тамошних
     коммуникациях и организации борьбы в Прикарпатской Украине.
     Воздействовать на железнодорожные  узлы Жмеринки, Казатина и Фастова, а
кроме того на железнодорожные узлы  Коростеня, Шепетовки и Киева должно было
теперь соединение Сабурова, чей переход в Станиславскую область отменялся.
     Соединению  С.  Ф.  Маликова  предписывалось  сосредоточить  усилия  на
нарушение работы железнодорожных узлов Бердичева  и Житомира, соединению  М.
И.  Наумова --  совершить вместо рейда в Черновицкую область  рейд  на южные
части  Житомирской,  Киевской  и  северной  части  Кировоградской  областей,
нарушая с тамошними партизанами работу железной дороги Фастов -- Знаменка, а
соединению Я. И. Мельника -- Д. Т. Бурченко, которое раньше нацеливалось  на
железную  дорогу  Здолбутов  --  Полонное,  приказывалось  совершить рейд  в
Винницкую  область,   нанести  удары  по  железным   дорогам  Жмеринского  и
Казатин-ского узлов.
     Задачи  соединений  А. Ф.  Федорова,  И.  Ф. Федорова  и  В.  А.  Бегмы
оставались  прежними. Партизанам  Алексея  Федоровича  Федорова  нужно  было
нарушить  работу железнодорожных  узлов Ковеля, Луцка и  Ровно, а партизанам
Ивана Филипповича Федорова и Василия Андреевича Бегмы -- работу узлов Ровно,
Здолбунова и Сарн.
     Строкача слушали,  иногда  бросая  на  него  и друг  на  друга  быстрые
взгляды. Ковпак, как всегда, щурился, косясь то на Вершигору, то на Руднева;
Сабуров,  сложив  на  груди  руки, глядел  в какую-то  точку на  столешнице;
Мельник полуприкрыл глаза...
     Видимо, что-то  осталось неясным, тем более что воспринималось на слух,
а кое-что вызвало сопротивление. Сабуров,  например, сразу обратил  внимание
Коротченко  и  Строкача  на  то,  что  ему придется  разбить  соединение  на
малочисленные  отряды. Действовать эти  отряды  станут далеко друг от друга,
снабжать их будет  трудно, оказывать сопротивление  противнику в  прямом бою
отряды не смогут.
     Мне показалось, что Тимофей Амвросиевич ждал подобного возражения.
     -- План является приказом! -- твердо сказал он. -- О том, как его лучше
выполнить, будем говорить с командованием каждого соединения особо. Тогда во
всем и разберемся, Николай Александрович. Есть вопросы, товарищи?
     Вопросы, конечно,  были.  На  какое  количество вооружения и взрывчатки
можно  еще рассчитывать? Определены ли  точные сроки начала операций каждого
соединения? Пришлют ли еще радистов?..
     На  одни  вопросы Строкач ответил,  на другие  обещал  ответить  позже,
побывав  в соединениях. На  этом совещание  закрылось.  Правда, партизанские
коман-  диры  и  комиссары разъехались не  сразу,  но  я  при  неофициальных
разговорах не присутствовал: пригласили на занятия с сабуровскими минерами.
     Среди  новых учеников  оказалось немало пожилых  людей: оказывается, не
только  молодежь  стремилась попасть  в диверсанты!  Но  поскольку это  были
все-таки пожилые люди, к  тому  же крестьяне,  вряд  ли имевшие  за  плечами
что-либо кроме ликбеза,  я сократил теоретическую  часть занятий  и увеличил
практическую. Я считал, что, подержав мину в руках, научившись устанавливать
ее на тот или иной срок замедления практически, а потом многократно повторив
изученные приемы, люди  сумеют  действовать и без  знания законов  физики  и
химии.
     Иллюзий относительно  того,  как  прочно  усвоят материал новички, я не
питал, но полностью полагался на  сабуровских инструкторов; они доделают то,
чего не  успею  я.  Тем  более что  инструкторами-то  были  хорошо известные
читателю С.  П. Минеев  и ставшая его женой Клава Минеева, та самая Клавочка
со спичечной фабрики, которая рвалась в партизаны еще в сорок первом!
     Занятия  закончили  в полной  темени,  когда  уже  ничего  нельзя  было
различить.
     У Ковпака
     Следующий  день  провели  у  ковпаковцев,   расположившихся  лагерем  в
трех-четырех  километрах   от  сабуровского   соединения.  На  торжественном
построении первого батальона,  или,  как  его обычно называли,  Путивльского
отряда,  Строкач  вручал ордена  и  медали "Партизану  Отечественной  войны"
тремстам  " ковпаковцам. Потом проходил смотр соединения.  Позже Коротченко,
Строкач,  Ковпак, Руднев,  Верши-гора,  командиры  и комиссары  ковпаковских
отрядов  начали  совещание,  а  я  проверял,   как  хранится  в   соединении
минноподрывная техника,  как  работают  инструкторы, как  усваивают их уроки
десятки  новых  минеров. Провел  и  сам  занятие  с  инструкторами,  показал
некоторые новинки подрывной техники.
     За ужином Ковпак спросил, доволен ли я минерами. Ответил, что доволен.
     --  Слышал,  Тимофей  Амвросиевич?  --  поднял  палец  Ковпак.  --  Ваш
заместитель доволен, а вы нам ни мин, ни толу не даете.
     -- Как не даем? Дали же, Сидор Артемьевич!
     -- Мало.
     -- Распределяли справедливо.
     --  А  кто казав, что не справедливо?  --  сощурился  Ковпак. -- Ни!  Я
казав, что мало!
     Лишь поздним вечером удалось нам с Рудневым остаться наедине.
     Сидели в ночном лесу на стволе поваленного дерева, вспоминали довоенный
Киев, общих знакомых, говорили о том, как готовились когда-то к партизанской
войне.  Руднев рассказал,  что воюет вместе  с сыном, которого зовут Радием.
Мальчик  смелый, даже  чересчур,  может,  потому, что  не хочет и  не  смеет
уронить авторитет отца. Голос Семена Васильевича звучал хрипловато; минувшей
осенью  вражеский   осколок  царапнул  горло,  задел  голосовые   связки.  Я
поинтересовался группой Воронько. Руднев сказал, что и сам  Платон Воронько,
и Варейкин, и Лира Никольская,  и  Саша Кузнецов, и остальные ребята  группы
пришлись ко двору, обучили минеров, подготовили  более ста человек, а сейчас
ушли на задание: не терпится пустить под откос вражеский эшелон.
     -- Меня тревожит, что в рейде не хватит мин и> взрывчатки, -- признался
Руднев. -- Ведь окажемся вне досягаемости авиации.
     --  Только  в  том случае,  если  фронт  на  запад не  двинется,  Семен
Васильевич. А он двинется!
     Меня окликнул Строкач:
     -- Илья Григорьевич, прошу ко мне! Есть дело.
     -- Да, да. иду.
     Мы с Рудневым  пожелали друг другу  спокойной ночи, расстались.  Позже,
укладываясь  на  ворохе  пахучего сена в  палатке из  парашютного  шелка,  я
неожиданно  и  с  горечью  подумал,  что  имен  некоторых  прежних знакомых,
репрессированных в  середине  тридцатых  годов,  мы  с  Рудневым  так  и  не
произнесли. Эта мысль долго мешала уснуть,  и  слышно было, как тягуче шумит
лес, как ходят часовые и шуршит кто-то близ самого полога, то ли мышь, то ли
ночной жук.
     У Федорова
     Ранним утром Коротченко, Строкач, их адъютанты и офицеры  связи поехали
в  соединение  Алексея Федоровича  Федорова:  дорога  предстояла  неблизкая,
километров семнадцать, они хотели попасть к Федорову