маю,  именно  последним   обстоятельством:   глупо   ведь
добиваться от  человека,  чтобы  он  позволил  польстить  себе;  дать  такое
позволение может только дурак или нахал  или  дурак  и  нахал  одновременно.
Поэтому, когда автор интересуется, позволят ли ему напечатать посвящение, он
попросту желает узнать, заплатят ему или нет;  именно  в  этом  смысле,  мне
кажется, понимают указанный обычай как авторы, так и покровители.
     Кроме  того,  извинением  мне  служит  чистосердечный  прием,   который
встретили у вас  эти  сцены.  С  незапамятных  времен  известно,  что  самая
скромная похвала по адресу автора дает  ему  право  на  посвящение,  которое
теперь рассматривается уже лишь как бескорыстная попытка вернуть комплимент,
а в этом отношении ни у кого еще не было больших обязательств, чем  у  меня,
ибо, присутствуя на всех представлениях моей пьесы и неизменно выражая  свое
восхищение и горячее одобрение, вы оказали мне величайшую  честь.  Не  менее
обязан я вам и за панегирики, которые можно было услышать повсюду,  моему...
Но стоп! Боюсь, я  пошел  по  стопам  иных  хитроумных  писателей,  которые,
адресуя по внешности похвалы своему покровителю, изливают их на себя  самих.
Я помолчу поэтому о себе, тем более что у меня множество  оснований  избрать
вас покровителем этих сцен. Вот в чем они состоят.
     Во-первых, в намерении, с которым написана моя пьеса.  Конечно,  всякое
драматическое произведение рассчитано на публику, однако данное,  я  уверен,
более всех прочих принадлежит вам. Оно имеет целью не только  развлечь  вас,
но  также  сообщить  вам  некоторые  сведения  о  теперешнем   положении   в
театральном мире, которые, будь на  то  ваша  воля,  могут  оказать  публике
неоценимую  услугу.  Театр,  по-моему,  весьма  далек  ныне   от   желанного
процветания. Я с горечью услышал  о  ряде  шагов,  предпринятых  в  недавнее
время,  а  равно  и  других,  с  обоснованной  тревогой  ожидаемых,  которые
представляют огромную опасность для самих устоев британского театра; и  будь
даже мистер*** достойнейшим человеком и моим добрым другом, я все же не  мог
бы отрешиться от мысли, что в его поступках обнаруживается самоуправство,  а
практикуемая им система покупать актеров  по  непомерным  ценам  приведет  к
дурным  последствиям.  Его  издержки   вынуждена   возмещать   публика,   и,
следовательно, высокие входные цены, вызывающие столько  нареканий,  никогда
не будут снижены. Правда, при теперешнем своем благосостоянии и  процветании
торговли публика платит их без труда, но в худшие времена (от которых нельзя
зарекаться) она почувствует всю  их  тяжесть,  последствия  чего  ясны  сами
собой.  Пусть  даже  какой-нибудь   великий   гений   создаст   произведение
исключительных  достоинств,   способное   доставить   огромное   наслаждение
зрителям, хотя и не отвечающее его собственному вкусу и личным  запросам,  -
если он закупит всех ведущих актеров, подобный спектакль, несмотря  на  весь
свой блеск, будет плохо посещаться и не  принесет  публике  никакой  пользы.
Чтобы не занимать больше внимание читателя несообразностями,  проистекающими
из этого arguinentum argentarium {Подкуп, взятка; буквально: денежный  довод
(лат.).},  многие  из  коих  самоочевидны,  я  ограничусь  замечанием,   что
коррупция, поражающая общество, в пагубном действии своем  подобна  болезням
человеческого  организма,  которые  обычно  приводят  к   совершенному   его
разрушению или перерождению. Вот почему всякий, кто  насаждает  коррупцию  в
обществе, совершает то же самое и  заслуживает  того  же  отношения,  что  и
человек, который, задавшись целью распространить заразу, отравляет источник,
откуда, как ему известно, черпают воду все.
     Наконец, в оправдание  своей  вольности,  я  сошлюсь  на  настоятельную
необходимость с помощью могущественного покровителя  защититься  от  наветов
некоего анонима, поместившего  в  "Газеттере"  от  семнадцатого  числа  сего
месяца диалог, в котором пытается создать впечатление,  будто  "Исторический
календарь" ставит себе целью в  сообществе  с  Мельником  из  Менсфильда  *,
свергнуть  п-во  *.  Подобное  утверждение,  появись  оно  в   "Крафтсмене",
"Коммон-Сенсе" * или в какой-нибудь другой из тех газет,  которых  никто  не
читает, можно было бы оставить без ответа, но  поскольку  оно  содержится  в
таком распространенном издании, как "Газеттер", выставленная в окнах чуть не
всех почтовых  контор  Англии,  столь  злостная  клевета  относительно  моих
намерений обязывает меня, думается, к самой серьезной защите.
     Я вынужден поэтому отметить, что человечество либо слепо, либо в высшей
степени  нечестно,  если  мне  приходится  публично  уведомлять   его,   что
"Календарь" - правительственный памфлет, имеющий целью внушить людям высокое
мнение о их правительстве и  таким  способом  обеспечить  автору  тепленькое
местечко, которое ему не раз обещали, буде он примет сторону министерства.
     Что может быть яснее первой строфы моей оды:

                           Такого дня во все года
                           Мы не видали никогда.
                           До дня такого, может быть,
                           И нашим детям не дожить {*}.

     {* Слово "день" в первой и второй строке  можно  при  желании  заменить
словом "человек". (Прим. автора.)}

     В  ней  содержится  ясный  намек,  что  мы  живем  во  времена,   каких
человечеству не довелось еще знать и не суждено узнать в будущем, и  что  мы
обязаны этим нашему правительству.  Можно  ли  объяснить  сцену,  в  которой
выведены  политики,  чем  либо  еще,  как  не  желанием  осмеять  нелепое  и
несообразное  с  действительностью  представление   о   деятельности   наших
министров и о них самих, которое составили себе  иные  из  нас,  не  имеющие
чести лично быть с ними знакомыми. Более того, я вложил в  уста  действующих
лиц этой сцены такие выражения,  которые,  боюсь,  слишком  грубы  даже  для
завсегдатаев пивной. Надеюсь, "Газеттер" не усмотрит здесь никакого  намека,
а также не сделает столь лестного для  любого  правительства  предположения,
будто подобные  личности  способны  самоуверенно  стремиться  к  руководству
великой или вообще какой бы то  ни  было  нацией,  а  народ  сможет  жить  в
довольстве при подобном управлении.
     Страсть к сравнениям, которую обнаруживают эти джентльмены, сопоставляя
любой  отрицательный  персонаж  со  своими  покровителями,  заставляет  меня
вспомнить  одну  историю,  которую  я  где-то  вычитал.  Шли  по  улице  два
джентльмена, и один из них, заметив вывеску  с  изображением  осла,  сказал:
"Гляди, Боб, какой-то  нахал  повесил  твой  портрет  вместо  вывески".  Его
приятель, абсолютно лишенный чувства юмора и к тому  же,  по  несчастью,  на
редкость  близорукий,  пришел  в  неописуемую  ярость:  он  вызвал   хозяина
заведения и стал грозить ему судом за то, что тот выставил  его  изображение
напоказ. Бедный хозяин, как  нетрудно  догадаться,  был  просто  ошарашен  и
начисто  все  отрицал.  Тогда  ловкий  франт,  внушивший  приятелю  мысль  о
неприятном сходстве, обращается за поддержкой к собравшейся толпе;  публика,
быстро смекнув в чем дело, подтверждает, что изображение на вывеске - точная
копия джентльмена. Наконец, один  добрый  человек,  почувствовав  жалость  к
бедняге, оказавшемуся мишенью насмешек уличной толпы, шепнул ему на ухо:  "Я
вижу, сэр, у вас плохое зрение, а ваш друг -  прохвост  и  дурачит  вас.  На
вывеске изображен осел, и ваш портрет появится здесь не раньше, чем вы  сами
его нарисуете".
     Прошу читателя извинить меня за то, что я отвлек его внимание историей,
совершенно здесь неуместной, - разве что в смысле вышеупомянутом.
     Продолжаю свою защиту и перехожу к сцене патриотов, с помощью которой я
рассчитывал - поскольку высмеивать патриотизм дело  верное  и  прибыльное  -
составить себе целое  состояние.  Пусть  любой  из  адвокатов  правительства
укажет  мне  во  всем  ворохе  им  написанного  хотя  бы  одно  место,   где
лжепатриотизм (ибо, я  полагаю,  у  них  недостанет  нахальства  говорить  о
подлинном патриотизме) был бы подвергнут большему шельмованию,  выставлен  в
более неприглядном свете, чем в  означенной  сцене.  Надеюсь,  не  останется
незамеченным  и  то,   что   политики   изображены   тупоумными   болванами,
заслуживающими скорее жалости,  чем  презрения,  в  то  время  как  патриоты
показаны в виде сборища хитрых, своекорыстных людишек,  которые  за  жалкую,
ничтожную подачку готовы продать свободу и благосостояние  своих  сограждан.
Вот  в  ком  опасность,  вот  скала,  о  которую  наша   конституция   может
когда-нибудь разбиться. Народные вольности попирались дерзостью и силой,  их
пытались отнять искусные политики при помощи хитроумных и ловких  ухищрений.
Но и то и другое имело место лишь в редких случаях, ибо  такого  рода  гении
появляются не каждое столетие. Если же всюду проникнет коррупция, а те,  кто
призван  стоять  на  страже,  быть  оплотом  нашей  свободы,   увидят   свой
действительный или мнимый интерес в предательстве по отношению к ней,  -  не
понадобится больших способностей, чтобы погубить ее. Напротив, если у самого
низкого, ничтожного, грязного субъекта в грядущих  веках  достанет  наглости
внушить окружающим, будто у него сила, и запугать выше стоящих, он  не  хуже
самого Макиавелли * сумеет искоренить вольности самого храброго народа.
     Но, я знаю, меня спросят, кто такой Квидам, насмеявшийся над патриотами
и совративший их подачками. Да  кто  же,  кроме  дьявола,  способен  сыграть
подобную роль? Разве в ином свете изображен  он  в  священном  писании  и  в
сочинениях лучших  наших  богословов?  Улавливая  грешные  души,  он  всегда
предпочитал золото любой другой наживке. А смеяться  над  беднягами,  им  же
соблазненными, -  какая  еще  черта  характера  лучше  выдает  дьявола?  Кто
изображен в образе Квидама, совершенно понятно,  и  сделать  здесь  неверное
сопоставление - это все равно, что спутать Томаса с Джоном или старого  Ника
со старым Бобом *.
     Сказанного, думается, довольно,  дабы  всякий  беспристрастный  человек
убедился,  что  на  меня  возвели  злой  поклеп  и  что  на  самом  деле   я
правительственный  писатель,  чем  весьма   горд.   Теперь   мне   предстоит
опровергнуть  весьма  распространенное  мнение,  будто  некое  лицо   иногда
выступает в "Газеттере" как автор,  нередко  в  роли  редактора  и  является
постоянным  ее  покровителем.  Чтобы  показать,  насколько  нелепо  подобное
утверждение, достаточно отметить, что даже те, кто не признает за означенным
лицом особого ума или малейшего литературного вкуса, все же согласны в  том,
что оно обладает средними способностями и некоторой долей  здравого  смысла.
Но в таком случае считать его покровителем или сотрудником  газеты,  которая
ведется без единого проблеска ума, без малейшей претензии на вкус и  вразрез
со здравым смыслом, просто невозможно.
     Если меня спросят, как же в таком случае  осуществляется  это  издание,
мне придется ответить вместе с моими политиками: "Не  знаю".  Здесь,  думаю,
дело не обходится без помощи недавно упомянутого старого джентльмена, - ведь
он один способен оказывать ей поддержку и покровительство,  и  уж,  наверно,
никому другому не могли прийти в голову иные из  тех  коварных  замыслов,  в
коих эта газета открыто  признавалась.  Если  она  не  прекратит  немедленно
своего существования,  я  в  ближайшем  времени  постараюсь  уничтожить  ее,
основав газету в защиту правительства от  хитрых,  коварных  и  злокозненных
инсинуаций, появляющихся на страницах этого издания. Да  простится  мне  это
отступление: я вынужден защититься от наветов, грозящих  мне  разорением,  и
если я не сумел осуществить свое намерение достаточно полно, то  все  же  не
теряю надежды получить от вас возмещение за убытки, которые  понес,  пытаясь
вас развлечь. Величайшая  снисходительность,  с  которой  вы  на  протяжении
последних двух лет относились к моим пьесам, идущим в Маленьком театре,  так
ободрила меня, что я осмеливаюсь ныне предложить подписку в  пользу  театра.
Это позволило бы украсить его, расширить и улучшить состав труппы.  Если  вы
сочтете возможным принять в ней участие, я со своей стороны  сделаю  все  от
меня зависящее, чтобы развлекать вас дешевле и  лучше,  чем  это,  по  всему
судя, станет делать кто-либо другой. Раз  природа  наделила  меня  известной
способностью осмеивать порок и плутовство, я буду  упражнять  ее  усердно  и
бесстрашно, пока существует свобода печати и сцены,  -  иначе  говоря,  пока
сохраняется у нас хоть какая-нибудь свобода. Я по-прежнему искреннейший друг
и покорнейший слуга публики.


        "ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА"

     Mедли - автор пьесы.
     Суpвит - театральный критик.
     Лорд Даппер.
     Граунд-Айви.
     Xен - аукционист.
     Незаконный сын Аполлона.
     Пистоль - актер.
     Квидам.
     Политики.
     Патриоты.
     Бантер.
     Дангл.
     Миссис Скрин.
     Миссис Бартер.

                       Суфлер, дамы, актеры и другие.


        "ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ"

        "СЦЕНА 1"

                Помещение театра. Входят несколько актеров.

     1-й актер. С добрым утром,  мистер  Эмфазис.  Раненько  же  вы  сегодня
пришли на репетицию.
     Эмфазис. Ах, знаете, Джек, у меня от  мяса  с  пивом  такая  тяжесть  в
желудке, что просто на месте не усидишь. Пришлось выйти спозаранку.
     1-й актер. Хоть бы мне какую тяжесть в желудке  почувствовать!  Если  в
ближайшее время наши дела не поправятся, мои зубы совсем разучатся жевать.
     2-й  актер.  Да,  времена  тяжелые.  То  ли  было,  когда  мы   ставили
"Пасквина"!
     1-й актер. И не говори! Славные были денечки! Говядины и  пунша  вволю!
Ах, друзья, скоро ли опять такое время настанет?!
     2-й актер. Кто его знает, на что он способен,  этот  новый  автор!  Моя
роль, правда, мне очень по душе.
     1-й актер. Что ж, ведь публика любит,  чтобы  в  спектакле  было  всего
понемногу. Такая пьеса ей  как  раз  подойдет.  Жаль  только,  сатиры  здесь
маловато, да и не слишком она понятная!
     2-й актер. По-моему, вполне понятная.
     1-й актер. Хм! Пожалуй... Значит остроты ей не хватает. Думается  и  я,
черт возьми, мог бы написать вещичку, которая имела бы успех.
     2-й актер. А какой, скажи на милость, ты выбрал бы сюжет?
     1-й актер. Да никакого, сэр. Зато сатиры хоть отбавляй. Я  повторял  бы
на каждой странице, что придворные - обманщики и не платят долгов,  адвокаты
- плуты, врачи - тупицы, солдаты - трусы, а министры...
     2-й актер. А эти, эти-то кто, сэр?
     1-й актер. Их стоит только назвать, публика сразу заулюлюкает.
     2-й актер. Черт возьми, сэр! В одних этих словах столько остроумия, что
хватит на целую пьесу.
     1-й актер. Только-то?! Да я почерпнул его более чем из дюжины! *

                        Входят Суpвит и лорд Даппер.

     2-й актер. А это кто такие?
     1-й актер. Верно, какие-нибудь джентльмены пришли послушать репетицию.
     Даппер.  Скажите,  пожалуйста,  джентльмены:  вы  сегодня   репетируете
"Исторический календарь"?
     1-й актер. Ждем автора с минуты на минуту, сэр.
     Суpвит. Этот "Исторический календарь" - трагедия или комедия?
     1-й актер. Право, сэр, не могу сказать.
     Суpвит. Значит, вы не участвуете в ней?
     1-й актер. Нет, сэр, у меня несколько ролей в этой пьесе, но... Да  вот
и автор. Он сам вам все объяснит.
     Суpвит. Что-то не верится, сэр.

                               Входит Медли.

     Медли. Ваш покорный слуга, милорд.  Мог  ли  я  надеяться  на  подобную
честь? Целую ваши руки, мистер Сурвит, очень рад видеть вас здесь.
     Сурвит. Скоро вы, наверное, перестанете этому радоваться.
     Даппер. Мы пришли поглядеть репетицию вашей пьесы, сэр. Скажите,  когда
она начнется?
     Медли. Сию минуту, милорд. Прошу приготовиться,  джентльмены.  -  Пусть
суфлер принесет несколько экземпляров пьесы для этих господ.
     Сурвит. Вы знаете, мистер Медли,  я  человек  прямой...  Заранее  прошу
извинить меня!..
     Медли. Дорогой сэр, вы ничем так меня не обяжете...
     Сурвит. Тогда признаюсь,  сэр,  меня  немного  смутило  название  вашей
пьесы. Вам, конечно, хорошо известны законы театра, сэр, и я ума не приложу,
как сумеете вы уместить события целого года в двадцать четыре часа.
     Медли. Мне нетрудно ответить на ваше замечание, сэр. Прежде  всего  моя
пьеса не принадлежит ни к одному из принятых жанров, а  следовательно  -  не
подчиняется никаким правилам. Но если бы даже дело обстояло иначе, я и тогда
мог бы сослаться на авторов, пренебрегающих правилами. К тому же, сэр,  если
все, что произошло за год, я успеваю показать в какие-нибудь полчаса, -  моя
ли здесь вина, или тех, кто так мало сумел сделать  за  это  время?  Мне  не
пристало, по обычаи газетных писак, за недостатком новостей  заполнять  свои
календарь всякой ерундой, и потому, если я говорю мало или ничего не говорю,
вам следует благодарить тех, кто мало делает или вообще сидит сложа руки.

                          Входит суфлер с книгами,

А вот и моя пьеса.
     Суpвит. Как, уже напечатана, мистер Медли?
     Медли. Да, сэр, так оно верней. Если ждать, пока  пьесу  освищут,  она,
пожалуй, и вовсе не попадет в  печать.  Публика  отличается  непостоянством,
поэтому пьесу лучше всего печатать сразу, едва она  закончена.  Тогда,  если
пьеса провалится у тебя хоть книжка останется.
     Суpвит. А скажите, пожалуйста, в чем состоит ваш замысел? Какова у  вас
интрига?
     Медли. В моей пьесе несколько интриг, сэр; одни довольно  замысловатые,
другие попроще.
     Суpвит. И конечно, сэр, все они служат развитию основного замысла?
     Медли. Разумеется, сэр.
     Суpвит. Скажите, сэр, а в чем он заключается?
     Медли. Развлечь публику и обеспечить сборы.
     Суpвит. Э-э! Вы меня не поняли! Я спрашиваю, в чем состоит мораль вашей
пьесы, ее, так сказать...
     Медли. Понял, понял,  сэр.  Моя  цель  -  невзирая  на  лица,  высмеять
порочные и глупые обычаи нашего времени, без лести или злопыхательства,  без
непристойностей,  банальности  и  шутовства.  Я  хочу   высмеять   глупость,
свойственную всем нам, таким манером, чтобы люди избавились от  нее,  прежде
чем поймут, что смеются над собой.
     Суpвит. Но что придает единство  вашей  пьесе?  Как  свяжете  вы  сцены
политиков со сценами, посвященными театру?
     Медли. Очень просто: когда мои политики обращают свое занятие  в  фарс,
они прямым путем ведут меня в театр, а здесь, позвольте заметить, тоже  есть
свои политики и, как при любом христианском дворе,  гнездятся  ложь,  лесть,
лицемерие, вероломство, интриги и плутовство.

                               Входит актер.

     Актер. Не пора ли начинать репетицию, сэр?
     Медли. Да, да, конечно. Написана ли музыка к прологу?
     Суpвит. Музыка к прологу?!
     Медли. Да, сэр.  Я  хочу  быть  во  всем  оригинальным.  По-моему,  чем
пользоваться чужим умом, лучше уж оставаться при собственной глупости.  Темы
для прологов давно исчерпаны, мистер Сурвит. Цель  пролога  заключается  как
будто в том, чтобы добиться рукоплесканий, запугав  публику  славой  автора,
или вымолить их, льстя ей. Изготовленный по такому рецепту  пролог  подойдет
для любой пьесы. А мой пролог, сэр, годится лишь для моей и как раз  ей  под
стать. Раз моя пьеса излагает события, происшедшие за  год,  что  же  должно
служить ей прологом, как не новогодняя ода?
     Суpвит. Новогодняя ода?
     Медли. Да, сэр, новогодняя ода. Начинайте же, начинайте!

                               Входит суфлер.

     Суфлер. Для пролога все готово, сэр.
     Суpвит. Дорогой Медли, может быть вы прочтете его мне? А  то,  пожалуй,
его так пропоют, что я ни слова не раз: беру.
     Медли. С величайшим наслаждением, сэр.

        "НОВОГОДНЯЯ ОДА"

                          Такого дня, за все года,