Который час? - пробормотала она, сонно моргая.
     - Еще очень рано.
     - Ты уже одет.
     - Пора в дорогу. Вставай и одевайся, а я пока найму коляску.
     - Куда мы едем?
     - Домой.
     - Домой?
     Он улыбнулся, но взгляд его был печален.
     - Ко мне домой. В Тревитил.

***

     Могилы шестерых Пендарвисов находились в углу заросшего, неухоженного кладбища у церкви Св. Данстона, под голым узловатым кленом: Мэри и Эгдон, должно быть, родители, судя по датам рождения и смерти, Джуд и Диггори, возлюбленные сыновья, умершие в один год, и крохотный холмик маленького Неда, "усопшего при рождении". Самой свежей была могила одиннадцатилетней Кэтрин, которая умерла через год после смерти Неда.
     Коннор отошел от жены и встал по другую сторону могил с тонкими гранитными надгробными плитами, иначе Софи непременно взяла бы его за руку.
     - Как они умерли? - тихо спросила она.
     - Отец - от туберкулеза шахтеров, - ответил он, не глядя на нее. - Под Джудом обломилась прогнившая лестница на семидесятом уровне. Диггори утонул, когда затопило рудник. Мать... она просто умерла. От горя, так мы говорили. Но смерть была благословением для нее, потому что она не увидела, как тает Кэти. У нее было слабое сердце.
     Потрясенная Софи прижала к губам руку в перчатке. Она чувствовала его боль, несмотря на свое стремление отгородиться от нее. Не хотела прощать или понимать его, но жалость и сочувствие оказались сильнее.
     - Значит, - сказала она, - остались лишь ты и Джек?
     - Только Джек и я.
     И Джека точила изнутри та же болезнь, что унесла в могилу его отца. Она подошла к Коннору, обняла его, хотел он этого или нет - она повиновалась порыву души, - но он опустился на колени и принялся сгребать с ближайшей могилы опавшие листья. Поколебавшись, Софи присела рядом с ним и принялась делать то же самое.
     Они работали молча, и, когда привели в порядок все могилы, он не сказал ни слова, лишь недолго постоял, опустив голову, потом круто повернулся и пошел к выходу с кладбища.
     Она нагнала его перед узкой улочкой в ухабах и лужах, загаженной собаками и лошадьми, по сторонам которой стояла горстка накренившихся домишек. Как потом выяснилось, это была главная улица Тревитила. Он смотрел из-под ладони влево, и, проследив за его взглядом, она поняла, что Коннор смотрит на последний дом на этой улице.
     - В этом доме я вырос, - с грустью сказал он, указывая на дом, вернее, домишко: маленький, уродливый, крытый камышом и сложенный из серого камня. Без сада и даже без палисадника. Низенькая дверь выходила прямо на улицу. Он посмотрел на Софи, словно ожидая от нее каких-то слов, и ей не понравилось то, как он скривил губы, когда она промолчала.
     Навстречу им, постукивая палкой, семенила старушка в черном платье. Софи решила, что она слепая. Голова старушки была опущена, и она так и прошла бы мимо, не окликни вдруг Коннор ее.
     - Миссис Грегг?
     Она остановилась.
     - Что такое? - спросила она, хмуро посмотрев на него. - Кто вы?
     - Я Коннор Пендарвис. Помните вы меня?
     - Коннор? - Старушка оказалась не слепая. Ее морщинистое лицо неожиданно расплылось в приятной улыбке. - Малыш Кон, умница Кон. Ну, конечно, помню. Мой Малком научил тебя всему, что знал сам, а потом ты уехал. Скажи, пошла тебе на пользу его наука?
     Коннор смущенно засмеялся.
     - Нет, не очень.
     - Малком-то умер, слыхал? Уж восемь лет прошло.
     - Знаю. Я очень сожалел, когда узнал, миссис Грегг.
     Она кивнула.
     - Никого не прислали на его место. Приезжает священник из Труро каждое второе воскресенье, читать проповедь. Дом викария обветшал, совсем не годится для жилья. Пришлось мне с племянником поселиться там.
     Он пробормотал что-то сочувственное. Софи связала услышанное с тем, что когда-то рассказывал Коннор, и поняла, что старушка - вдова того священника, что научил Коннора читать и писать, кто подарил ему книгу о чудесном мальчике.
     - Слыхал, рудник закрыли? Коннор кивнул.
     - Джек мне рассказывал.
     - Заодно поставили крест и на деревне. Ничего от нее не осталось, не то что прежде. Мы все ждем, покуда не перемрем. Кто это с тобой? - спросила она без паузы и повернулась взглянуть на Софи.
     - Простите, не познакомил вас. Это моя жена.
     Софи взяла сухую старческую руку в обе ладони и пробормотала, что рада встрече с ней.
     - И мне очень приятно. - Миссис Грегг строго посмотрела на Коннора. - А ты говоришь, что все твое учение ничего не дало.
     - Я был не прав, - признал Коннор, улыбаясь.
     - Так зачем ты приехал сюда? - спросила она. - Проведать могилы? - Он кивнул. - Да, а больше тебе и нечего здесь делать. В твоем доме никто не живет, совсем никто. Ты правильно сделал, что уехал, малыш Кон. Ты выглядишь как джентльмен и женился на такой красивой молодой леди. А теперь правильно сделаешь, если уедешь из Тревитила и не оглянешься, потому что с ней все кончено.
     Старушка неожиданно распрощалась с ними - чтобы не расплакаться, как предположила Софи, - и они смотрели вслед маленькой темной фигурке, ковылявшей по улице, пока она не скрылась за углом. В подавленном настроении они вернулись к коляске, которую оставили возле старой запущенной церкви. Коннор помог Софи сесть, и они неторопливо выехали из деревни и повернули на север.
     - Давай не будем возвращаться в Труро, - внезапно предложила Софи.
     - Что?
     - Поедем на юг, Кон. Я хочу увидеть побережье.
     В эту минуту они подъехали к перекрестку. Почему-то именно сейчас она подумала, что не помнит, когда Кон последний раз улыбался.
     - Так и сделаем, - кивнул он и свернул на дорогу, ведущую к морю.

***

     Они прибыли в Лизард, самую южную точку графства. И всей страны тоже, сказал ей Коннор с гордостью уроженца Корнуолла, а она притворялась, что слышит об этом впервые. Крохотная гостиница называлась "У Кроула" - по имени владельца, как их уверили, в противовес распространенной моде называть единственную гостиницу так же, как городок. Разместив багаж в номере, чьим единственным достоинством был балкон, с которого открывался чудесный вид на Ла-Манш, они, по обоюдному согласию, пошли погулять на утесы. Свежий сильный ветер, дувший с запада, бодрил, наполнял новыми силами. Софи стояла на краю мыса над бухтой Кайнанс, а ветер трепал ее юбки и волосы, вышибал слезу. Она закрыла глаза и представила, что он уносит все ее печали и сожаления, все ее несчастья. Если бы они могли все начать заново! Она так часто повторяла эти слова, что они превратились в заклинание. Но беды не уходят по одному нашему желанию, да еще мешало то, что она ничего не могла забыть.
     И все же она не отняла руку после того, как Коннор помог ей перелезть через камни, завалившие тропу. Всякий, кто увидел бы их сейчас, решил, что они - двое влюбленных. Принял бы их за молодоженов, проводящих медовый месяц у моря. Правда, мало кто мог видеть их; путешественников, что приезжали сюда полюбоваться разноцветными прожилками на скальных откосах или полазить по пещерам, почти не было, поскольку лето кончилось. Но они оказались в проигрыше, потому что на подветренной стороне скал солнце палило, как в июле.
     Было время отлива. Они обнаружили бухточку, защищенную от ветра грядой черных скал, торчащих из моря, как кривые зубы, и уселись на мягком теплом песке, любуясь набегавшими волнами. Пышные облака проплывали по небу, такому же пронзительно синему, как море. Коннор лежал на боку, подперев рукой голову. Его неподвижность и отрешенный взгляд не давали Софи наслаждаться великолепием окружающего пейзажа, потому что его печаль она переживала как свою. Ей хотелось оградить его от скорбных мыслей, развеять их, но как это сделать, она не знала. Безумием было даже желать этого.
     - Расскажи мне о своей семье, - попросила она, боясь услышать в ответ отповедь. Но вместо этого он улыбнулся.
     - Что ты хочешь узнать?
     - Расскажи о своем детстве. Был ли ты счастлив тогда?
     - Временами был.
     - Братья были добры к тебе?
     - Иногда.
     - А родители?
     - Всегда.
     У нее отлегло от сердца.
     - Из-за чего ты чувствовал себя несчастным - иногда?
     Коннор испытующе посмотрел на нее из-под длинных ресниц, пытаясь понять, насколько искренен ее интерес. Потом сел и стал пересыпать песок в ладонях.
     - Из-за того, что от меня многого ждали.
     Он опустил голову, но Софи успела заметить, как насмешливо скривились его губы.
     - Чего же от тебя ждали?
     - Великих свершений.
     Снова наступило молчание. Она вздохнула. Она не собирается по слову вытягивать его историю; если он захочет рассказать о себе, то пусть расскажет сам. Обхватив руками колени, она смотрела на белые барашки волн.
     - Мы жили бедно, - наконец заговорил он вновь. - Ты видела Тревитил и теперь можешь себе представить, что это значит. - Он бросил на нее быстрый взгляд, и Софи поняла, что он подумал то же, что и она: даже после увиденного она не в состоянии представить всех тягот и испытаний, выпавших на долю семьи Пендарвис. - Практически все в деревне работали на оловянном руднике, включая женщин и детей. Моя семья не была исключением. Когда цена на руду поднималась, мы жили хорошо, когда падала - голодали.
     - Ты работал на руднике?
     - Нет, я не работал. Я говорил тебе, что был особым ребенком. Младшим в семье, любимчиком. Я ходил в школу, а не на рудник. А когда денег на школу не было, преподобный Грегг учил меня бесплатно. Ты видела сегодня его жену, вернее, вдову.
     Она кивнула.
     - Ты не возненавидел школу? - вырвалось у нее помимо воли. - Из-за того, что тебе не позволяли делать того же, что всем?
     - И нет, и да. Я любил читать, любил учиться, но стыдился этого. Я старался подавить в себе чувство радости, которое испытывал от учебы, и относиться к ней как к тяжкому бремени. Так я чувствовал себя менее виноватым оттого, что не помогал семье.
     - Кем они хотели тебя видеть?
     - Джентльменом и ученым человеком. - Он издал короткий смешок. - Я, конечно, шучу. Мои родители были мечтатели, но не сумасшедшие. Они никогда ничего не говорили о том, кем хотели бы меня видеть. Но каждый знал, что я - их надежда на лучшее будущее. Предполагалось, что я приобрету профессию - юриста, политика, журналиста, - которая даст мне достаточно влияния, чтобы изменить порядок вещей.
     Она смотрела, как он ложится, закидывает руки за голову и закрывает глаза.
     - Итак, - спросила она, боясь, что он заснет, - что же дальше? Ты сказал моему дяде, что учился в университете. Откуда у тебя взялись средства на это?
     - Я получал стипендию. Небольшую, да и это заведение не очень походило на университет.
     - Где ты учился? И где находилось это заведение?
     - В Манчестере, но сейчас оно закрылось. А потом не стало денег, чтобы продолжать учебу в какой-нибудь из корпораций адвокатов, так что ничего не оставалось, как пойти в ученики к юристу на пять лет, по истечении которых я бы стал только поверенным, а не адвокатом. Это было большим разочарованием для меня, но я сказал себе, что все равно добьюсь своего.
     - Ты хотел стать адвокатом?
     - Больше всего на свете.
     - Что же произошло дальше?
     - Три года спустя человек, которому я был отдан в учение, умер. - Он стал тереть лоб, чтобы она не видела его глаз. - Сразу после этого умерла моя мать. Она была последней, больше никого не осталось, кроме Кэти.
     - И Джека.
     - И Джека. Но Кэти была больна, а Джек не мог ухаживать за ней и одновременно зарабатывать на жизнь. Так что я вернулся в Труро. Я пошел работать клерком в юридическую контору. Платили гроши, но это было лучше, чем ничего чем то, что я получал раньше.
     - Ничего?
     - Жилье и еду, это все, что получают ученики. А потом... потом Кэти умерла. Ей было одиннадцать лет. - Он закрыл лицо локтем, и она видела только его закушенные губы. - Это было тяжелее всего. Тяжелее, чем когда умирали другие. Намного тяжелее. Потому что она была почти еще ребенок. Джек и я... - Он замолчал, и на сей раз она не просила его продолжать рассказ. Она легко коснулась его рукава, затем убрала руку, не уверенная, что он почувствовал ее прикосновение.
     Она смотрела на кружившихся в небе чаек, чьи пронзительные крики нарушали мерный шум прибоя, и думала об отце и о том, какое горе принесла ей его смерть. Каково же Коннору было терять одного за другим дорогих его сердцу людей, которых он любил так же, как она своего отца? Это ужасно. Она вообразить не могла такого.
     Он сел на песке.
     - Если ты не хочешь...
     - Нет, я хочу докончить, - твердо сказал он, глядя на море. - Я обязан рассказать тебе историю моей жизни. Такой, как она есть.
     - Тогда продолжай.
     - Это не займет много времени. Я остался, как говорится, у разбитого корыта. Работа клерком ничего не давала, в действительности она была невыносима. Жизнь потеряла всякий смысл. У Джека появились первые признаки болезни, но он продолжал работу на "Карн-Барра". Он познакомил меня с некоторыми людьми - реформистами, агитаторами. Мне нравилось, что они выступали за перемены, но не методы, какими они хотели их совершить.
     - При помощи насилия? - предположила она.
     - Да, кое-кто был за это. Потом я познакомился с человеком из Радамантского общества...
     - Извини, но что означает это название, само это слово "радамантский"? Почему они так назвали свое общество?
     - Как же так, Софи? - укоризненно спросил он. - Я считал, что образованная леди вроде тебя должна помнить, откуда это. - Она лишь терпеливо подняла бровь. - Радамант был один из трех судей мертвых в Аиде, - объяснил он. - Разве ты не помнишь этот персонаж "Энеиды"?
     - Нет. Но как замечательно: они назвали свое общество по мифическому персонажу, который отправляет души в рай или ад по своему усмотрению. Ты не находишь, что это несколько самоуверенно? Несколько самовластно? Несколько...
     - Нахожу, - прервал он ее. - И прежде находил, но в отличие от тебя я достаточно терпим, чтобы ставить им в вину название их общества прежде, чем узнаю, чего они добиваются.
     Она склонила голову, изображая притворное раскаяние.
     - Чего же они добиваются?
     - Перемен, как и другие. Только они действуют разумно, мирными средствами, пытаясь изменить систему изнутри, воздействуя на правительство. Шейверс - один из них. Ты и твой дядя презираете их, но, по крайней мере, они не призывают поджигать господские дома или устраивать забастовки. - Она знала, что Кон сказал о забастовках умышленно, чтобы его доводы подействовали на нее.
     - Ты продолжаешь работать на них?
     - Нет, я тебе уже говорил, что отошел от них. Доклад по "Калиновому", что они опубликовали, был только предварительным; они знали это и все равно напечатали.
     - Но ты написал его, - сказала Софи холодно. - Предварительный или нет, но это ведь твоя работа.
     - Не совсем.
     - Не совсем?
     - Я описал факты, а они превратили их в обвинительное заключение. Они изменили тон доклада.
     - Ах, какая важность! Разница, по-моему, невелика.
     - Ты так считаешь?
     - Не знаю. - Она отвернулась. - Я не хочу воевать с тобой, Коннор. Но дело в любом случае не в этом, так ведь? Не это...
     - Не это ты не можешь мне простить.
     Долгий тягостный миг она смотрела на него, спрашивая себя, заговорят они сейчас или нет о его поступке. В конце концов она вскочила на ноги и отряхнула песок с юбок.
     - Пойду-ка я пройдусь, пожалуй, - решила она и оставила его одного.
     Софи отошла недалеко; грот был небольшим и опоясан непроходимым нагромождением камней. Он видел, как она наклонилась, чтобы снять туфельки, потом приподняла юбки, желая поплескать ногой, затянутой в чулок, в белой пене прибоя. В этот миг порыв ветра сорвал с ее головы шляпу; она выпустила юбки, ловя ее, но тут плеснувшая волна окатила ее подол. Ему показалось, что он слышит, как она звонко смеется, убегая от брызг.
     Иногда Софи казалась ему длинноногим красивым диким пони, чем застигала врасплох, ибо обычно являла себя миру совершенно иной - уравновешенной, сдержанной деловой женщиной. Он любил в ней это сочетание двух разных ипостасей, всю очаровательную противоречивость ее натуры, и его охватывал восторг при мысли, что она принадлежит ему. Ему одному. Прелестная женщина, что бежала сейчас вдогонку за крачкой, - эта женщина принадлежит ему. Размолвка не имеет значения. Она его - в горе и в счастье.
     Коннор испытывал облегчение оттого, что наконец рассказал всю правду о себе. Его опасения, что его прошлое еще больше отдалит их друг от друга, оказались напрасными; она выслушала его спокойно и без видимого ужаса. Теперь она знала все, и не будет никаких неприятных неожиданностей, по крайней мере, в том, что касается его прежней жизни. Что до будущего... он вдруг понял, что ждет его с нетерпением. Может быть, с сегодняшнего дня, раз уж они наконец начали избавляться от гордыни, начнется их настоящее супружество. Они словно бы сделали первый шаг на долгом пути, оставив позади прежних себя до того, как все окончательно погибло, и впереди у них нечто новое, неизведанное и прекрасное. Он надеялся на это.
     Коннор не мог сидеть один, вдали от нее, встал и пошел к ней, утопая в мягком песке. Софи у кромки воды рассматривала кусок дерева, который выбросило на берег прибоем, водя ладонью по его гладким бокам, и не видела Коннора, пока он не подошел вплотную. Она улыбнулась - глаза цвета моря, золотистые волосы полощутся на ветру.
     - Смотри, - показала она ему свою находку. - Правда, похоже на птицу? - Он согласился с ней и сунул руки в карманы, подавляя желание обнять ее. Вода сверкала, словно синяя глазурь, исчерченная длинными бурунами, степенно катящимися к берегу. Солнце на горизонте садилось в разноцветные полосы облаков, светло-лиловых и золотых, желтых и розовых. Свежело; тепло дня уходило вместе с солнцем. Это хорошо, думал он, желая, чтобы скорее наступила ночь.
     - Ты не голодна?
     Софи энергично кивнула и широко раскрыла глаза, словно Коннор сказал что-то необычайно умное. Смахнув песок с подошв, она сунула ноги в туфельки. Тесемки шляпки были завязаны узлом под подбородком; он помог распустить узелок, вспоминая их первую встречу на лугу и спрашивая себя, помнит ли она тот день. Держась за руки, они направились в гостиницу.

***

     Софи говорила не переставая.
     Она надевала ночную рубашку за узкой ширмой, и сквозь ее непрерывную болтовню Кон слышал шелест снимаемого платья, щелканье застежек, стук сбрасываемых туфелек. И еще какой-то звук: щетки по волосам? От погоды она наконец перешла к обеду и принялась обсуждать блюда, которые им только что подавали в ресторане по соседству, как будто он не сидел с нею за одним столом. Это морской воздух виноват, что она была голодна как волк, обычно она ест очень мало и, уж во всяком случае, не набрасывается на еду, как сегодня. Но она всегда заказывает рыбу, когда бывает у моря, любые блюда из морских продуктов, хотя больше всего любит моллюсков, особенно креветки и мидии. Всегда следует есть много рыбы, бывая у моря, конечно, потому, что тут она всегда свежая, но еще потому, что это обогащает впечатления, не правда ли, дает ощущение... единства с океаном и... Она замолчала, и он представил, как она краснеет. Он согнал с лица улыбку, когда она вышла из-за ширмы - рубашка завязана под горлом, чудесные переливающиеся волосы распущены по плечам. Она с облегчением увидела, что он уже в постели и его почти полностью обнаженное тело целомудренно укрыто одеялом.
     - Закрыть ставни? - спросила Софи, неуверенно направляясь к балкону.
     - Если хочешь.
     - Тебе не холодно?
     - Нет. А тебе?
     - Нет. Ветер западный, а у нас, должно быть, южная сторона. Или он переменился. Во всяком случае, в окна не дует. Чувствуешь, как пахнут цветы? Это изумительно - фуксии цветут здесь круглый год. Камелии тоже. Луны не видно - наверное, дождь пойдет.
     Софи вновь замолчала; ничего не оставалось, как ложиться. Она села спиной к нему на край кровати, чтобы снять халат, кот