в кресле или, на худой конец, на полу. Бурана не было, просто сильный снегопад; Коннор мог, если бы захотел, без труда добраться до дому. На другой день, вернувшись домой, он нашел Софи в гостиной; она встретила его с каким-то апатичным замешательством, словно только теперь вспомнила о снегопаде и его ночном отсутствии.
     Он-то уповал на большее. По правде говоря, возлагал определенную надежду, что беспокойство за него как следует встряхнет ее, выведет из состояния оцепенения. Они теперь совсем не прикасались друг к другу, почти не разговаривали; жили в одном доме, делили одну постель, и тем не менее их ничто не объединяло, даже боль, которую оба носили в себе, причем Коннор терзался не меньше, чем Софи. Но она не позволяла ему помочь себе и не могла помочь ему. Лучший друг покинул его.
     В январе Софи вернулась на рудник. Он воспринял это как хороший признак, свидетельствующий о ее выздоровлении. Перед этим она было совсем опустилась, ходила в ночном халате, не мыла волосы, перестала следить за собой - поэтому видеть ее вновь ухоженной и тщательно одетой, как в прежние времена, было большим облегчением. Но однажды она не вернулась домой в обычное время, и по мере того, как шло время, беспокойство Коннора возрастало. Его не покидало тревожное предчувствие, даже когда Джек поднял его на смех, утверждая, что он беспокоится, как старая дева. Через два часа бесплодного ожидания Коннор оседлал лошадь и галопом помчался на "Калиновый".
     Он успокоился, увидев Валентина, привязанного на обычном месте. Правда, Софи не было в конторе, и никто не мог сказать, где она. "Видел, как она шла к плавильне, - припомнил Эндрюсон, скребя в затылке, - но это давно было, когда смены менялись". "Рудничная девушка", оставшаяся поработать сверхурочно, вспомнила, что видела, как Софи направилась к тропинке, что вела в Линтон-холл. "Чего это миссис Пендарвис пошла туда?" - сказала я Джейн. Она еще тоже удивилась. Ну, и мы опять принялись за работу. Не видала, чтобы она возвратилась. А должна бы, потому как пошла без пальто".
     Он нашел ее в полумиле от рудника, бредущую с потерянным видом вдоль тропы. Когда он догнал ее, то увидел у нее в руках букет сухой травы.
     - Я хотела нарвать цветов для нее, - безжизненным голосом объяснила Софи, когда Кон поинтересовался, что она тут делает. - Но цветы уже завяли, это все, что я смогла найти.
     Он укутал ее в свой сюртук и крепко прижал к себе; она дрожала от холода, но даже не замечала этого. Кон тихонько покачивал ее, успокаивая, так они и стояли в ледяных сумерках.
     - О, Кон, - вдруг воскликнула она пронзительным шепотом, уткнувшись в его плечо, - у нее даже нет могилки!
     У него перехватило горло; сердце его разрывалось.
     Если бы это был кризис, если бы она выплакалась и возвратилась к нему, ища утешения, вся его боль и страх за нее были бы не напрасны. Но вырвавшееся наружу горе скоро опять сосредоточилось внутри, и она погрузилась в молчаливое оцепенение, словно ничто не прерывало его. Отвергнутый вновь, он почувствовал себя еще хуже; внутренний холод и пустота с новой силой навалились на него. Но на этот раз вынести это было еще труднее, потому что на какой-то миг Коннор соприкоснулся с душой прежней Софи.
     После этого случая Софи бывала на "Калиновом" нерегулярно, но неизменно в день выплаты, потому что общение с шахтерами было для нее до некоторой степени облегчением. Дженкс, Эндрюсон и Дикон Пинни самостоятельно решали все текущие дела. Впервые после смерти отца рудник работал без нее.
     Энни Моррелл часто наведывалась к ним, но ее посещения не могли развеселить Софи. Коннор задавался вопросом, не завидует ли она, пусть подсознательно, своей подруге, которая была счастлива, чья семья не знала болезней и соря. Кристи был самым старым и дорогим другом Софи, но даже ему не удавалось пробить брешь в ее отрешенности от внешнего мира. Софи оставалась безутешна.
     В феврале Джек переехал. Коннор спорил с ним, пытался вразумить, кричал, наконец, но Джек не переменил решения. Ему стало лучше, в этом не было сомнений, но Коннор знал истинную причину, по которой Джек хотел снять комнату в Уикерли. Он верил, что его отсутствие каким-то образом поможет Коннору и Софи улучшить отношения. Если бы Коннор думал, что это возможно, он бы уже сам давно помог ему собрать вещи. Но он боялся, что теперь ничто не спасет их отношения, и был близок к отчаянию. Между ними больше не было близости. Он привык подолгу задерживаться за письменным столом в кабинете ее отца, потом укладывался на скрипучем кожаном диване, и в те ночи, когда кот устраивался у него под боком, считал, что ему повезло. Если Софи терзалась от горя, то Коннор погибал от одиночества. Они были как двое держащихся на плаву людей, потерпевших кораблекрушение, которые не могут протянуть друг другу руку и смотрят, как каждый из них идет ко дну.
     В одно отвратительное мартовское утро, когда на улице шел снег с дождем, Коннор сидел в кабинете, уставясь в окно и пытаясь внушить себе, что жизнь и красота еще вернутся в пустынный сад роз. Неожиданно в дверь бесцеремонно постучали, и в кабинет ворвался Джек. Коннор навещал его в Уикерли, но сам он пришел к ним в первый раз после того, как съехал. Еще не встав с кресла, чтобы приветствовать его, Коннор учуял запах перегара и, пораженный, воскликнул:
     - Да ты пьян! Будь я проклят, Джек, если ты не напился!
     - Ничуть не бывало. Хотел было выпить, да не стал. Даже не пригубил.
     - Так я тебе и поверил. Лучше сядь, пока не свалился. Как ты сюда попал?
     - Пешком, конечно, как же еще? - Он рухнул в кресло, развалился в нем, выставив костлявые колени и безвольно свесив руки с подлокотников. - Я пришел, чтобы сообщить тебе, что уезжаю.
     Коннор почувствовал еще больший холод в душе.
     - Не будь ослом, - бросил он резко. - Ты не можешь уехать, ты болен. Зачем тебе уезжать? Да и где ты возьмешь деньги?
     - Я надеялся, ты мне поможешь, подкинешь чего-нибудь, как я тебе помог в Эксетере, когда ты собрался венчаться с Софи. Много мне не нужно, и я верну тебе долг, как только устроюсь на работу. - Он хрипло засмеялся, но потом его смех перешел в кашель. - Ну, это, конечно, вранье, правда? Ничего я тебе не верну, и ты это отлично знаешь. Потому что даже не собираюсь искать работу.
     - В чем дело, Джек? Что случилось?
     Джек опять плохо выглядел, он стал худым и серым, а кашлял так, что Коннор не мог этого слышать.
     Он откинул голову на спинку кресла и проговорил:
     - Я ни на что не годен, Кон, в этом все дело.
     - Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать?
     - Я благодарен тебе и Софи за то, что вы взяли меня к себе, ну и все такое прочее. Передай ей мою благодарность. И попрощайся за меня, ладно? Мне трудно это сделать самому.
     - Джек...
     - Не спорь со мной, Кон. Пожалуйста.
     - Куда ты отправишься?
     - Куда глаза глядят.
     - Но... почему? Можешь ты мне по-человечески объяснить, почему это делаешь?
     Джек снова резко, неприятно засмеялся.
     - Посмотри на меня. Разве у тебя нет глаз? На кого я стал похож, а? Погляди на меня, кого я тебе напоминаю?
     У Коннора язык не повернулся сказать правду. Изможденное, страшно худое лицо Джека напоминало их отца перед кончиной, но Коннор не отдавал себе в этом отчета, не подскажи ему Джек. Даже под страхом смерти он не признался бы в этом.
     - Вот так-то, - мрачно протянул Джек. Он с усилием встал и оглядел кабинет. - Что у тебя есть выпить? Найдется капля спиртного для усталого гостя?
     - Тебе не стоит пить.
     - Какая теперь, к черту, разница, пить или не пить?
     - Я скажу Марис, чтобы приготовила чай и...
     - К черту чай! - рассердился Джек и поплелся к двери.
     - Джек, погоди! - Коннор схватил его за рукав. - Позволь, я буду заботиться о тебе. Не уезжай вот так, сгоряча. Джек стоял, опустив голову и не глядя на него.
     - Я сказал Сидони, что не люблю ее, - признался он тихо, - что никогда не любил, а хотел только воспользоваться ею. Она заплакала, Кон. Я думал, у меня сердце разорвется.
     - Зачем ты ей так сказал?
     - Чтобы она забыла меня. Когда я уеду, ей легче будет выйти замуж за Холиока. - Его голос понизился до шепота. - Два дня назад, вечером, она пришла ко мне. Мы легли в постель, но я ничего не смог. Потому что я теперь больше не мужчина.
     - Джек...
     - Не говори ничего, слышишь? Ни слова.
     Они стояли, не глядя друг на друга; рука Коннора легко лежала на руке брата. Он чувствовал, как подступает то страшное одиночество, та черная зияющая пустота, которую он испытывал всякий раз, когда терял кого-нибудь.
     - Не покидай меня, - пробормотал он чуть слышно. - О, Джек, зачем ты бросаешь меня?
     Джек едва ощутимо дрожал.
     - Если любишь меня, Кон, не проси, чтобы я остался.
     - Я люблю тебя. И прошу: останься.
     - Но я не могу.
     - Пожалуйста, Джек.
     Они оба плакали скупыми мужскими слезами, не в силах взглянуть друг на друга. Наконец Джек прерывисто вздохнул и отошел от Коннора.
     - Пойди скажи миссис Болтон, пусть приготовит большую чашку этого чертова чая, да покрепче, ладно? Такого, чтоб и мертвого привел в чувство. А я еще не мертвый. А потом я, может, лягу на тот диван в гостиной, Кон. Я еще не отвык от него, мы с ним, похоже, сроднились, к тому же мне нужно поспать минуту-другую.
     Ужасающая тьма отступила, рассеялась. Коннор испытал такое облегчение, что даже слегка закружилась голова. Братья были сдержанны на проявление чувств, но сейчас Коннор не смог удержаться и быстро и грубовато обнял Джека. Он ощутил под руками всю худобу брата, и радости у него поубавилось.
     - Я мигом вернусь. Ты же промок, дурень, садись к огню и отдыхай. Я вернусь через пару минут.
     Джек скорчил комичную физиономию и махнул ему: иди. Коннор вышел из кабинета с таким чувством облегчения, будто только что едва избежал катастрофы.
     Миссис Болтон не было в ее привычных владениях на кухне, не было ее и ни в одной из комнат цокольного этажа; наконец он нашел ее в мансарде, где она разбиралась в сундуках с льняным бельем, готовясь к ежегодной весенней процедуре его проветривания. Он попросил приготовить чай и пошел сказать Марис, чтобы подготовила старую комнату Джека, потому что его брат снова будет жить у них. Наконец он вернулся, несколько позже, чем обещал.
     Настолько позже, что Джек успел написать записку, которую оставил на его столе.
     "Не ищи меня, Кон. Я как старая собака, которая прячется, чтобы умереть в одиночку. Я должен был уйти, и, думаю, в глубине души ты это понимаешь. Но ты навсегда останешься в моем сердце.
     Твой любящий брат Джек".

21.

     Софи была у себя в комнате. Потребность поделиться горем, слишком сильная, чтобы сопротивляться ей, влекла Коннора к ней, хотя уже столько раз надежда на то, что она чем-то поможет ему, терпела крах. Софи лежала поверх одеяла, еще не одетая. Рядом, на подносе, остывал недоеденный завтрак. На убранной постели валялась нераскрытая книга и корзинка с принадлежностями для вышивания. Софи чуть повернула голову, когда он вошел и встал в изножье кровати.
     - Приходил Джек. Он плохо выглядит. Гораздо хуже, чем прежде. - Софи смотрела на него безо всякого выражения. - Я не смог удержать его. Он сказал, сказал... что уходит умирать. Я даже не знаю, куда он ушел. - Последние слова он произнес шепотом, боясь, что прослезится у нее на глазах. И все же Коннору хотелось, чтобы Софи знала, как ему больно.
     Софи полулежала на боку, опершись на локоть. Теперь она повернулась на спину и сквозь полуопущенные веки смотрела на одеяло. Его сообщение только прибавило ей печали, но глубоко не тронуло.
     - Он умирает, ты слышишь? Он последний, последний, кто у меня остался, а скоро и его не станет, Софи. Джек умирает!
     Софи сложила руки на груди, по-прежнему безжизненно глядя перед собой. Она пребывала в своем собственном замкнутом мире, настолько полная отчаяния, что даже не замечала его.
     Боль и ярость захлестнули Коннора. Он ударил ботинком по ножке кровати раз, другой, рванул на себя одеяло с простыней из-под ее безучастного тела, задев столик, отчего поднос с грохотом полетел на пол. Звук бьющейся посуды заставил ее съежиться. Он обрушил на нее всю свою ярость, выкрикивая в лицо проклятия и обвинения, отдавая отчет в своем отчаянии и ее катастрофическом бессилии. Он боялся прикоснуться к ней, чтобы, взяв за безвольные плечи, не начать трясти, как куклу. Но все было напрасно: она так и не проронила ни слова, он даже не смог заставить ее заплакать. Он оглушил ее, ошеломил, но не достучался до ее души; она по-прежнему была мертва для него. Бросив последние оскорбления, уже не ожидая от нее никакой реакции, он выскочил из комнаты.
     В комнате воцарилась тишина. Софи медленно встала, дотащилась до окна, стараясь не наступать на осколки битой посуды, усеявшие пол. Она прислонилась щекой к ледяной оконной раме и замерла, слушая, как крупинки снега стучат по стеклу; за снежной пеленой ничего невозможно было разглядеть.
     Как называется смешное животное с такими твердыми пластинами по всему туловищу?.. Сейчас она ощущала себя им. Медлительная и неуклюжая, но надежно защищенная чешуйчатой броней. А, броненосец. Бедный Коннор. Он пробовал пробить ее броню своим горем и гневом, но не смог. Ей хотелось, чтобы это ему удалось. Хотелось, чтобы он взял нож и отодрал чешуи, что покрывали ее с ног до головы. Тогда, может быть, она смогла бы что-нибудь почувствовать.
     Софи удивилась, когда он вернулся, и еще больше тому, что он взял ее за руку, отвел к кровати, заставил сесть и сам сел рядом. Она попыталась отнять руку - такую странную, чужую в его руке, - но он не позволил.
     - Выслушай меня, Софи, - серьезно и спокойно сказал Кон. - Ты слушаешь? - Она кивнула. - Дорогая, я больше не могу так жить. Это слишком мучительно. Если бы я думал, что в состоянии помочь тебе, находясь рядом, я бы остался. Но тебе со мной еще хуже.
     Он склонился к ее руке, и Софи невольно обратила внимание, как блестят его черные волосы. Это рождало какое-то воспоминание, но ей не хотелось делать усилия и напрягать память.
     - Ты собираешься уехать? - спросила она, с удивлением вслушиваясь в звук собственного голоса. - Ты покидаешь меня? - Это помогло; слова заставили ее почувствовать что-то. Одиночество?
     Кон посмотрел на нее, и бездонное горе в его глазах наконец ранило ее. Она провела рукой по его лицу и с печалью увидела, как по его щеке скатилась слеза.
     - Я думал, мы сможем это преодолеть, - с болью сказал он. - Столь многое было против нас, но я все же верил, что мы будем вместе, не расстанемся. Но теперь всему конец.
     - Да, - механически согласилась она, вздохнув и касаясь щекой его щеки.
     - Я не осуждаю тебя за то, что ты ненавидишь меня. Ты никогда этого не говорила, но знаю, что вина за смерть ребенка лежит на мне.
     - О нет! О нет, Кон! Я не испытываю к тебе ненависти. Ты не виноват, я никогда так не думала. - Он ничего не ответил. Она нашла в себе силы и бесстрастно добавила:
     - Просто я ничего не чувствую. Внутри пустота. Пустота.
     - Софи, я останусь, если хочешь. Только скажи. Я останусь.
     Ее словно поразила немота.
     Они долго сидели, не говоря ни слова. Он достал платок, и она отвернулась, пока он вытирал глаза.
     - Сделаем все так, как тебя устраивает, Софи. Можно оформить развод, можно просто жить раздельно. Как ты хочешь. Я найду адвоката, чтобы он составил документ о том, что "Калиновый" принадлежит тебе.
     Тьма, гуще и мрачнее прежней, навалилась на нее.
     - Куда ты уходишь?
     - Не знаю, куда-нибудь. - Он мотнул головой. - Я дам тебе знать. На тот случай, если понадоблюсь тебе. Она взялась рукой за горло. - Мне так жаль, так жаль. Я хочу...
     - Я хочу... - повторил он чуть слышно. Потом встал, достал из платяного шкафа свой старый дорожный чемодан и стал складывать в него немногочисленную одежду. Она смотрела на него, стараясь стряхнуть с себя апатию, но не смогла. У нее было такое ощущение, будто она парализована и не может двинуться с места, не может заставить себя сказать хоть слово, чтобы удержать его.
     Сборы не заняли много времени. Поставив чемодан у двери, Кон вернулся к Софи. Они попытались улыбнуться друг другу. Он положил руки ей на плечи и долгим взглядом посмотрел на ее волосы, лицо, словно стараясь получше запомнить ее черты. Она почти не различала его за тьмой, что опустилась между нею и окружающим миром. Когда Коннор поцеловал ее, Софи на мгновение ощутила тепло его губ, и это было так сладко, так неожиданно, что она потянулась вслед за его руками, которые соскользнули с ее плеч. Но Кон уже отвернулся, не заметив ее движения, и она не смогла дотронуться до него, и ее желание вновь угасло под прессом инерции.
     - Прощай! - тихо сказал он. - Я люблю тебя.
     - Я люблю тебя, Коннор. - Удержит ли это его? Нет, не удержало - но он улыбнулся перед тем, как повернуться и выйти из комнаты.
     Софи прислушалась к звуку шагов, затихающих на, лестнице, а потом и вовсе смолкших. Наступила тишина, словно Кон остановился и ожидал чего-то в холле. Через несколько секунд она услышала звук открывающейся, а затем глухой стук захлопнувшейся парадной двери. И опять наступила тишина.
     Мертвая тишина. Часы остановились, снег прекратился и не шелестел за окном. Она словно очутилась в гробу, засыпанная землей, - такая давящая тишина царила вокруг. Софи легла навзничь, свесив ноги с кровати, и прислушивалась к медленному, бесстрастному стуку своего сердца. Чем отличается такое состояние от смерти? Почти ничем. Смутное беспокойство заставило ее сесть, а потом встать с кровати. Она вышла в коридор, дошла до лестницы и впервые за долгое время крикнула вниз:
     - Марис! Марис, где ты?
     Тут же внизу возникла служанка с грязной скатертью в руках.
     - Здесь я. - Она выжидающе посмотрела наверх. - Что-нибудь хотите?
     Софи бессильно облокотилась о перила, в голове - ни одной мысли.
     - Нет.
     - Точно? Может, поедите что-нибудь?
     - Который час?
     - Время ленча. Хотите немного супа?
     - Нет.
     - Мистер ушел, да? Он вернется к обеду?
     Она отрицательно покачала головой.
     - Как так?
     - Он больше не вернется.
     - Ох!
     Они смотрели друг на друга; на простодушном лице Марис явно читалась озабоченность. Софи хотелось задержать ее. Почему-то ее начало страшить одиночество, в котором она пребывала уже несколько месяцев.
     - Ну, я тогда пойду дальше убираться. Извините, - сказала Марис, сверля Софи тревожным взглядом.
     Софи хотелось крикнуть: поговори со мной, Марис, не уходи. Но слова не шли у нее с языка, и Марис наконец повернулась и исчезла из поля зрения.
     Надо одеться, подумала Софи. Только посмотри на себя. Нужно принять ванну, причесаться. Она пошла обратно, но, когда дошла до двери спальни, вся ее решимость исчезла. Ноги сами понесли ее к испытанному другу - кровати. Она продрогла и слегка дрожала, забираясь под одеяло. Небо очистилось, и в комнате сделалось светлее. Если засияет солнце, это будет просто насмешкой; ее настроению больше соответствует тусклый свет пасмурного утра, неустойчивая весенняя погода. Вчера Марис поставила ей в комнату вазу с пушистыми веточками ивы и кислицей, но она заставила унести ее, почувствовав себя совершенно разбитой от свежего, легкого, почти неуловимого аромата.
     Софи лежала, уставившись в стену и думая о том, что ощущение слишком большого горя похоже на ощущение страха. Она не боялась - ведь не боялась же? - но переживания были совершенно такими же. Ей как будто нечем было дышать: она хватала воздух ртом, зевала, стараясь сосредоточиться на каких-то обыденных мелочах. Почему же она не чувствует покоя, удовлетворения? Она заставила наконец Коннора уйти. Теперь она по-настоящему одна. Разве не этого она желала? Это странное ощущение, какая-то внутренняя дрожь скоро пройдут, непременно; Софи просто не привыкла к одиночеству, поэтому ей и не по себе.
     Софи клонило в сон. Слава богу, что существует