оеводская тюрьма, в которой содержатся тяжкие преступники и  между
ними прикованные к тачкам Около тюрьмы ходя! часовые; кроме них,  кругом  не
видно ни одного живого существа, и  кажется,  что  они  стерегут  в  пустыне
какое-то необыкновенное сокровище.
   Дальше, в версте, начинаются каменноугольные ломки, потом с версту  еще
едешь голым, безлюдным берегом и, наконец, другая  расщелина,  в  которой  и
находится Дуэ, бывшая столица сахалинской каторги. В  первые  минуты,  когда
въезжаешь на улицу,  Дуэ  дает  впечатление  небольшой  старинной  крепости:
ровная и гладкая улица, точно плац для маршировки, белые чистенькие  домики,
полосатая будка, полосатые столбы; для полноты впечатления не хватает только
барабанной дроби. В домиках  живут  начальник  военной  команды,  смотритель
дуйской  тюрьмы,  священник,  офицеры  и  проч.  Там,  где  короткая   улица
кончается, поперек ее стоит серая деревянная церковь,  которая  загораживает
от зрителя неофициальную часть порта; тут расщелина  двоится  в  виде  буквы
"игрек", посылая  от  себя  канавы  направо  и  налево.  В  левой  находится
слободка, которая прежде называлась Жидовской, а в правой - всякие  тюремные
постройки и слободка без названия. В обеих, особенно в левой, тесно, грязно,
не уютно; тут уже нет белых чистеньких домиков; избушки ветхие, без  дворов,
без зелени, без крылец, в беспорядке лепятся внизу у дороги, по склону  горы
и на самой горе. Участки усадебной земли, если только в Дуэ можно назвать ее
усадебной, очень малы: у четырех хозяев в подворной описи показано ее только
по 4 кв. саж. Тесно, яблоку упасть негде, но в этой тесноте и  вони  дуйский
палач Толстых все-таки нашел местечко и строит себе дом. Не считая  команды,
свободного населения и тюрьмы, в Дуэ жителей 291: 167 м. и 124 ж. Хозяев  46
и при них совладельцев 6. Большинство  хозяев  -  каторжные.  Что  побуждает
администрацию сажать на участки их и их семьи именно здесь, в  расщелине,  а
не в другом месте, понять  невозможно.  Пахотной  земли  в  подворной  описи
показано на все Дуэ только 1/8 дес., а сенокосов нет  вовсе.  Допустим,  что
мужчины заняты на каторжных работах, но что же делают 80 взрослых женщин? На
что уходит у них время, которое здесь  благодаря  бедности,  дурной  погоде,
непрерывному звону цепей, постоянному зрелищу пустынных  гор  и  шуму  моря,
благодаря стонам и плачу, которые часто доносятся  из  надзирательской,  где
наказывают плетьми и розгами, кажется длиннее и мучительнее  во  много  раз,
чем в России? Это время женщины проводят в полном бездействии. В одной избе,
состоящей чаще всего из одной комнаты, вы застаете семью каторжного,  с  нею
солдатскую семью, двух-трех каторжных жильцов или гостей, тут же  подростки,
две-три колыбели по углам, тут же  куры,  собака,  а  на  улице  около  избы
отбросы, лужи от помоев, заняться нечем, есть нечего, говорить  и  браниться
надоело, на улицу выходить скучно - как все однообразно уныло, грязно, какая
тоска! Вечером с работ возвращается муж-каторжный; он хочет есть и спать,  а
жена начинает плакать и причитывать: "Погубил ты нас, проклятый! Пропала моя
головушка, пропали дети!" - "Ну, завыла!" - проворчит на печке  солдат.  Уже
все позаснули, дети переплакали и тоже угомонились  давно,  а  баба  все  не
спит, думает и слушает, как ревет море; теперь уж ее мучает тоскажалко мужа,
обидно на себя, что не удержалась и попрекнула его. А на другой  день  опять
та же история.
   Если судить только по одному Дуэ, то  сельскохозяйственная  колония  на
Сахалине обременена излишком женщин и  семейных  каторжных.  За  недостатком
места в избах, 27 семейств живут в старых,  давно  уже  обреченных  на  снос
постройках, в высшей  степени  грязных  и  безобразных,  которые  называются
"казармами для семейных". Тут уже не комнаты, а камеры с нарами и  парашами,
как в тюрьме. По составу своему  население  этих  камер  отличается  крайним
разнообразием. В одной камере с выбитыми стеклами  в  окнах  и  с  удушливым
запахом отхожего места живут: каторжный и  его  жена  свободного  состояния;
каторжный, жена свободного состояния и дочь; каторжный, жена-поселка и дочь;
каторжный  и  его  жена  свободного   состояния;   поселенец-поляк   и   его
сожительница-каторжная; все они  со  своим  имуществом  помещаются  в  одной
камере и спят рядом на  одной  сплошной  наре.  В  другой:  каторжный,  жена
свободного состояния и сын; каторжная-татарка и ее дочь; каторжный  татарин,
его жена свободного состояния и двое татарчат в  ермолках;  каторжный,  жена
свободного состояния и сын; поселенец, бывший на  каторге  35  лет,  но  еще
молодцеватый, с черными  усами,  за  неимением  сапог  ходящий  босиком,  но
страстный картежник {2}; рядом с ним  на  нарах  его  любовница-каторжная  -
вялое, сонное и жалкое на вид существо;  далее  каторжный,  жена  свободного
состояния и трое детей; каторжный не семейный;  каторжный,  жена  свободного
состояния и двое детей; поселенец; каторжный, чистенький старичок  с  бритым
лицом. Тут же по камере ходит поросенок и чавкает; на полу осклизлая  грязь,
воняет клопами и чем-то кислым; от клопов, говорят, житья  нет.  В  третьей:
каторжный,  жена  свободного  состояния  и  двое  детей;   каторжный,   жена
свободного состояния и дочь; каторжный, жена свободного состояния  и  семеро
детей: одна дочь 16, другая 15 лет; каторжный, жена свободного  состояния  и
сын; каторжный, жена свободного состояния и сын; каторжный, жена  свободного
состояния и четверо детей. В четвертой; надзиратель унтер-офицер,  его  жена
18 лет и  дочь;  каторжный  и  его  жена  свободного  состояния;  поселенец;
каторжный и т.д. По этим варварским помещениям и их обстановке, где  девушки
15 и 16 лет вынуждены спать рядом с  каторжниками,  читатель  может  судить,
каким неуважением и презрением окружены здесь женщины  и  дети,  добровольно
последовавшие на каторгу за своими мужьями и отцами, как здесь мало  дорожат
ими и как мало думают о сельскохозяйственной колонии.
   Дуйская тюрьма меньше, старее и во много раз  грязнее  Александровской.
Здесь тоже общие камеры и сплошные нары,  но  обстановка  беднее  и  порядки
хуже. Стены и полы одинаково грязны и до  такой  степени  потемнели  уже  от
времени и сырости, что едва ли  станут  чище,  если  их  помыть.  По  данным
медицинского отчета за  1889  г.,  на  каждого  арестанта  приходится  здесь
воздуха 1,12 куб. саж. Если летом,  при  открытых  окнах  и  дверях,  пахнет
помоями и отхожим местом, то, воображаю, какой ад бывает здесь зимою,  когда
внутри тюрьмы по утрам находят иней и  сосульки.  Смотрителем  тюрьмы  здесь
бывший  военный  фельдшер  из  поляков,  состоящий  в   чине   канцелярского
служителя.  Кроме  Дуйской,  он  заведует  также  еще  Воеводскою   тюрьмой,
рудниками и постом Дуэ. Дистанция совсем не по чину.
   В  дуйских  карцерах  содержатся  тяжкие  преступники,  большею  частью
рецидивисты  и  подследственные.  На  вид  это  самые  обыкновенные  люди  с
добродушными и глуповатыми физиономиями, которые выражали только любопытство
и желание ответить мне возможно почтительнее. И преступления  у  большинства
из них не умнее и  не  хитрее  их  физиономий.  Обыкновенно  присылаются  за
убийство в драке лет на 5-10, потом бегут; их ловят, они опять бегут, и  так
пока не попадут в бессрочные  и  неисправимые.  Преступления  почти  у  всех
ужасно  неинтересны,  ординарны,  по  крайней  мере   со   стороны   внешней
занимательности, и я нарочно привел выше Рассказ Егора, чтобы  читатель  мог
судить о бесцветности и бедности содержания сотни рассказов, автобиографии и
анекдотов, какие мне приходилось слышать от арестантов и  людей,  близких  к
каторге. Впрочем, один седой старик лет 60-65, по фамилии Терехов, сидящий в
темном карцере, произвел на меня  впечатление  настоящего  злодея.  Накануне
моего приезда он был наказан плетьми и, когда у  нас  зашла  речь  об  этом,
показал мне свои  ягодицы,  сине-багровые  от  кровоподтеков.  По  рассказам
арестантов, этот старик убил на своем веку 60 человек; у него будто бы такая
манера: он высматривает арестантов-новичков, какие побогаче, и сманивает  их
бежать вместе, потом в тайге убивает их  и  грабит,  а  чтобы  скрыть  следы
преступления, режет трупы на части и бросает в реку. В последний раз,  когда
его ловили, он отмахивался от надзирателей  дубиной.  Глядя  на  его  мутные
оловянные глаза и  большой,  наполовину  бритый,  угловатый,  как  булыжник,
череп, я готов был верить всем этим рассказам. Один хохол,  сидящий  тоже  в
темном карцере, тронул меня своею откровенностью; он обратился с просьбой  к
смотрителю - возвратить ему 195 рублей, отобранные у него при обыске. "А где
ты взял эти деньги?" - спросил смотритель. - "Выиграл в карты", - ответил он
и побожился, и, обращаясь ко мне,  стал  уверять,  что  в  этом  нет  ничего
удивительного,  так  как  почти  вся  тюрьма  играет   в   карты   и   между
картежниками-арестантами не редкость такие, которые  располагают  суммами  в
две и три тысячи рублей. В карцерах же я видел бродягу, который отрубил себе
два пальца; рана повязана грязною  тряпочкой.  У  другого  бродяги  сквозная
огнестрельная рана: пуля счастливо прошла по наружному краю седьмого  ребра.
Рана и у этого тоже перевязана грязной тряпкой {3}.
   В Дуэ всегда тихо. К мерному звону кандалов,  шуму  морского  прибоя  и
гуденью  телеграфных  проволок  скоро  привыкает  ухо,  и  от  этих   звуков
впечатление мертвой тишины становится сильнее. Печать суровости лежит не  на
одних только полосатых  столбах.  Если  бы  на  улице  кто-нибудь  невзначай
засмеялся громко, то это прозвучало  бы  резко  и  неестественно.  С  самого
основания Дуэ здешняя жизнь вылилась в форму, какую можно передать только  в
неумолимо-жестоких, безнадежных звуках, "свирепый холодный ветер, который  в
зимние ночи дует с моря в расщелину, только один поет именно то, что  нужно.
Бывает поэтому странно, когда среди тишины раздается  вдруг  пение  дуйского
чудака Шкандыбы. Это каторжный, старик, который с  первого  же  дня  приезда
своего на  Сахалин  отказался  работать,  и  перед  его  непобедимым,  чисто
звериным упрямством спасовали все принудительные меры; его сажали в  темную,
несколько раз секли, но он стоически выдерживал  наказание  и  после  каждой
экзекуции восклицал: "А все-таки я не буду работать!" Повозились с ним  и  в
конце концов бросили. Теперь он гуляет по Дуэ и поет {4}.
   Добыча каменного угля, как я  уже  сказал,  производится  в  версте  от
поста.  Я  был  в  руднике,  меня  водили  по  мрачным,  сырым  коридорам  и
предупредительно знакомили с постановкой дела, но очень трудно  описать  все
это, не будучи специалистом. Я воздержусь  от  технических  подробностей,  и
тот, кто интересуется  ими,  пусть  прочтет  специальное  сочинение  горного
инженера Г. Кеппена, когда-то заведовавшего здешними копями {5}.
   В настоящее время дуйские копи находятся в  исключительном  пользовании
частного общества "Сахалин", представители которого живут в  Петербурге.  По
контракту, заключенному в 1875 г. на 24 года, общество  пользуется  участком
на западном берегу Сахалина на две версты вдоль берега и на  одну  версту  в
глубь острова; ему предоставляются бесплатно  свободные  удобные  места  для
склада угля в Приморской области и прилегающих к ней  островах;  нужный  для
построек и работ строительный материал общество  получает  также  бесплатно;
ввоз всех предметов, необходимых для технических  и  хозяйственных  работ  и
устройства  рудников,  предоставляется  беспошлинно;  за  каждый  пуд  угля,
покупаемый морским ведомством, общество получает от 15 до 30 коп.; ежедневно
в распоряжение общества командируется для работ не менее 400 каторжных; если
же на работы будет выслано меньше этого числа, то  за  каждого  недостающего
рабочего казна платит обществу штрафу один рубль  в  день;  нужное  обществу
число людей может быть отпускаемо и на ночь.
   Чтобы исполнять принятые на  себя  обязательства  и  охранять  интересы
общества, казна содержит около рудников две тюрьмы, Дуйскую и Воеводскую,  и
военную команду в 340 человек, что ежегодно обходится ей в 150 тысяч рублей.
Стало  быть,  если,  как  говорят"  представителей   общества,   живущих   в
Петербурге, только пять, то  охранение  доходов  каждого  из  них  обходится
ежегодно казне в 30 тысяч, не говоря уже  о  том,  что  из-за  этих  доходов
приходится, вопреки задачам сельскохозяйственной колонии и точно в  насмешку
над гигиеной, держать более 700 каторжных, их семьи,  солдат  и  служащих  в
таких ужасных ямах, как Воеводская и Дуйская пади, и не говоря  уже  о  том,
что,  отдавая  каторжных  в   услужение   частному   обществу   за   деньги,
администрация исправительные цели наказания приносит в  жертву  промышленным
соображениям, то есть повторяет старую ошибку, которую сама же осудила.
   На все  это  общество,  с  своей  стороны,  отвечает  тремя  серьезными
обязательствами: оно должно  вести  разработку  дуйских  копей  правильно  и
держать в  Дуэ  горного  инженера,  который  наблюдал  бы  за  правильностью
разработки; аккуратно два раза в год взносить  арендную  плату  за  уголь  и
плату за труд каторжных; при  разработке  копей  пользоваться  исключительно
трудом каторжных по всем видам работ, соединенных с этим  предприятием.  Все
эти три обязательства существуют только на бумаге и, по-видимому, давно  уже
забыты. Разработка копей ведется  недобросовестно,  на  кулаческих  началах.
"Никаких улучшений в технике производства или изысканий для обеспечения  ему
прочной будущности не предпринималось, - читаем в докладной  записке  одного
официального лица, - работы, в смысле их хозяйственной постановки, имели все
признаки хищничества, о чем  свидетельствует  и  последний  отчет  окружного
инженера". Горного инженера, которого общество обязано иметь  по  контракту,
нет, и копями заведует простой штейгер {6}. Что касается платежей, то и  тут
приходится говорить только о том, что в своем докладе только что  упомянутое
официальное лицо  именует  "признаками  хищничества".  И  копями,  и  трудом
каторжных общество пользуется бесплатно. Оно обязано платить,  но  почему-то
не платит: представители другой стороны, ввиду такого явного правонарушения,
давно уже обязаны употребить власть,  но  почему-то  медлят  и,  мало  того,
продолжают еще расходовать 150 тысяч в год на охрану доходов общества, и обе
стороны  ведут  себя  так,  что  трудно  сказать,  когда  будет  конец  этим
ненормальным отношениям. Общество засело на Сахалине так же крепко, как Фома
в селе Степанчикове {7}, и неумолимо оно, как Фома. К 1 января 1890  г.  оно
состояло должным казне 194337 р. 15 к.;  десятая  же  часть  этих  денег  по
закону приходится на долю каторжных, как вознаграждение за труд. Когда и как
рассчитываются с дуйскими каторжниками, кто им  платит  и  получают  ли  они
что-нибудь, мне неизвестно.
   Ежедневно назначается на работы 350-400 каторжных, остальные 350-400 из
живущих в Дуйской и Воеводской тюрьмах составляют резерв. Без резерва же  не
обойтись, так как в контракте оговорены на каждый день "способные  к  труду"
каторжные. Назначенные на работы  в  руднике  в  пятом  часу  утра,  на  так
называемой раскомандировке. поступают в ведение рудничной администрации,  то
есть небольшой группы частных лиц,  составляющих  "контору".  От  усмотрения
этой последней зависит назначение на работы, количество и степень напряжения
труда на каждый день и для каждого отдельного каторжного; от нее,  по  самой
постановке дела, зависит наблюдать за тем, чтобы арестанты  несли  наказание
равномерно; тюремная же администрация оставляет за собою  только  надзор  за
поведением и предупреждение  побегов,  в  остальном  же,  по  необходимости,
умывает руки.
   Имеются два рудника: старый и новый. Каторжные работают  в  новом;  тут
вышина угольного пласта около 2 аршин, ширина коридоров такая же; расстояние
от выхода до места, где теперь происходит  разработка,  равняется  150  саж.
Рабочий с санками, которые весят пуд,  взбирается  ползком  вверх  темным  и
сырым коридором; это самая тяжкая часть работы; потом, нагрузив сани  углем,
возвращается назад. У выхода уголь нагружается  в  вагонетки  и  по  рельсам
доставляется в склады. Каждый каторжный должен подняться вверх с санками  не
менее 13 раз в день - в этом заключается урок. В 1889-90 г. каждый каторжный
добывал, в среднем, 10,8 п. в день, на 4,2 пуда менее  нормы,  установленной
рудничною администрацией. В общем  производительность  рудника  и  рудничных
каторжных работ невелика: она колеблется между 1 1/2 и 3 тыс. пудов в день.
   В дуйских копях работают также поселенцы по вольному найму.  Поставлены
они в более тяжелые условия,  чем  каторжные.  В  старом  руднике,  где  они
работают, пласт не выше аршина, место разработки находится  в  230  саж.  от
выхода, верхний слой пласта дает сильную течь, отчего работать приходится  в
постоянной сырости; живут они на собственном  продовольствии,  в  помещении,
которое во много раз хуже тюрьмы. Но, несмотря на все это, труд  их  гораздо
производительнее каторжного  -  на  70  и  даже  100%.  Таковы  преимущества
вольнонаемною труда  перед  принудительным.  Наемные  рабочие  выгоднее  для
общества, чем те, которых оно обязано иметь по контракту,  и  потому,  если,
как здесь принято, каторжный нанимает  вместо  себя  поселенца  или  другого
каторжного, то рудничная администрация охотно мирится  с  этим  беспорядком.
Третье обязательство давно уже  трещит  по  швам.  С  самого  основания  Дуэ
ведется, что бедняки и простоватые работают за себя и за других, а шулера  и
ростовщики в это время пьют чай, играют в  карты  или  без  дела  бродят  по
пристани, позвякивая кандалами, и беседуют с подкупленным  надзирателем.  На
этой почве здесь постоянно разыгрываются  возмутительные  истории.  Так.  за
неделю до моего приезда один богатый арестант, бывший  петербургский  купец,
присланный сюда за  поджог,  был  высечен  розгами  будто  бы  за  нежелание
работать. Это человек глуповатый,  не  умеющий  прятать  деньги,  неумеренно
подкупавший, наконец утомился давать то надзирателю 5, то палачу 3  рубля  и
как-то  в  недобрый  час  наотрез  отказал  обоим.  Надзиратель  пожаловался
смотрителю, что вот-де такой-то не хочет работать,  этот  приказал  дать  30
розог, и палач, разумеется, постарался.  Купец,  когда  его  секли,  кричал:
"Меня  еще  никогда  не  секли!"  После  экзекуции  он  смирился,   заплатил
надзирателю и палачу и как ни в чем не  бывало  продолжает  нанимать  вместо
себя поселенца.
   Исключительная тяжесть  рудничных  работ  заключается  не  в  том,  что
приходится работать под землей в темных и сырых коридорах,  то  ползком,  то
согнувшись; строительные и дорожные работы под дождем и на ветре требуют  от
работника большего напряжения физических сил. И  кто  знаком  с  постановкой
дела в наших донецких шахтах, тому дуйский рудник не покажется страшным. Вся
исключительная тяжесть не в  самом  труде,  а  в  обстановке,  в  тупости  и
недобросовестности всяких мелких чинов,  когда  на  каждом  шагу  приходится
терпеть от наглости, несправедливости  и  произвола.  Богатые  чаи  пьют,  а
бедняки работают, надзиратели у всех на глазах обманывают  свое  начальство,
неизбежные столкновения рудничной и тюремной администраций  вносят  в  жизнь
массу дрязг, сплетней и всяких мелких  беспорядков,  которые  ложатся  своею
тяжестью прежде всего на людей подневольных, по пословице: паны дерутся -  у
хлопцев чубы болят. А между тем каторжник, как бы глубоко он ни был испорчен
и несправедлив, любит всего больше справедливость, и если ее  нет  в  людях,
поставленных выше его, то он из года в год впадает в озлобление,  в  крайнее
неверие. Сколько благодаря этому на каторге пессимистов, угрюмых  сатириков,
которые с серьезными злыми лицами толкуют без умолку о людях, о  начальстве,
о лучшей жизни, а