танты,  особенно  кандальные,  любят  подавать  всякие  вздорные
прошения. Когда я был назначен сюда и в первый раз обходил  тюрьму,  то  мне
было подано до 50 прошений; я принял, но объявил просителям, что те из  них,
прошения которых окажутся не заслуживающими внимания, будут наказаны. Только
два прошения оказались уважительными, остальные же - чепухой. Я велел высечь
48 человек. Затем в другой раз 25, потом все меньше и меньше, и  теперь  уже
просьб мне не подают. Я отучил их.
   На юге у одного каторжного по доносу  другого  сделали  обыск  и  нашли
дневник, который был принят за черновые корреспонденции; ему дали 50 розог и
15 дней  продержали  в  темном  карцере  на  хлебе  и  на  воде.  Смотритель
поселений, с ведома окружного начальника, подверг телесному наказанию  почти
всю  Лютогу.  Вот  как   описывает   это   начальник   острова:   "Начальник
Корсаковского округа доложил мне, между прочим, о  крайне  серьезном  случае
превышения власти, которое позволил  себе  (имярек)  и  которое  состояло  в
жестоком  телесном  наказании  некоторых  поселенцев  и   в   мере,   далеко
превышающей законом установленную норму. Случай этот, возмутительный сам  по
себе,  представляется  мне  еще  более  резким  при  разборе  обстоятельств,
вызвавших это наказание правого и виноватого, не  исключая  даже  беременной
женщины,  без  всякого  рассмотрения   дела,   состоявшего   в   простой   и
безрезультатной драке между ссыльнопоселенцами" (приказ э 258-й 1888г.).
   Чаще всего провинившемуся дают 30 или 100  розог.  Это  зависит  не  от
вины, а от  того,  кто  распорядился  наказать  его,  начальник  округа  или
смотритель тюрьмы: первый имеет право дать до 100,  а  второй  до  30.  Один
смотритель тюрьмы всегда аккуратно  давал  по  30,  когда  же  ему  пришлось
однажды исполнять должность начальника округа, то  свою  обычную  порцию  он
сразу повысил до 100, точно эти сто розог  были  необходимым  признаком  его
новой власти; и он не изменял этому признаку до  самого  приезда  начальника
округа, а потом опять, так же добросовестно и сразу, съехал на 30. Наказание
розгами от слишком частого  употребления  в  высшей  степени  опошлилось  на
Сахалине, так что уже не вызывает во многих  ни  отвращения,  ни  страха,  и
говорят, что между арестантами уже немало таких, которые во время  экзекуции
не чувствуют даже боли.
   Плети применяются гораздо реже, только вследствие  приговоров  окружных
судов. Из отчета заведующего медицинскою частью видно, что в  1889  г.  "для
определения способности перенести телесное наказание  по  приговорам  судов"
было  освидетельствовано  врачами  67  человек.  Это   наказание   из   всех
употребляемых  на  Сахалине  самое  отвратительное  по  своей  жестокости  и
обстановке,  и  юристы  Европейской   России,   приговаривающие   бродяг   и
рецидивистов к плетям, давно бы отказались от этого наказания,  если  б  оно
исполнялось в их присутствии. От позорного,  оскорбляющего  чувство  зрелища
они, однако, ограждены 478 ст. "Устава",  по  которой  приговоры  русских  и
сибирских судов приводятся в исполнение на месте ссылки.
   Как наказывают  плетями,  я  видел  в  Дуэ.  Бродяга  Прохоров,  он  же
Мыльников, человек лет  35-40,  бежал  из  Воеводской  тюрьмы  и,  устроивши
небольшой плот, поплыл на  нем  к  материку.  На  берегу,  однако,  заметили
вовремя и послали за ним вдогонку катер. Началось дело о побеге, заглянули в
статейный список и вдруг сделали открытие: этот Прохоров, он же Мыльников, в
прошлом году за убийство казака и двух  внучек  был  приговорен  хабаровским
окружным судом к 90 плетям и  прикованию  к  тачке,  наказание  же  это,  по
недосмотру, еще не было приведено в исполнение. Если бы Прохоров не  вздумал
бежать, то, быть может, так бы и не заметили ошибки и дело обошлось  бы  без
плетей и тачки, теперь же экзекуция была неизбежна. В назначенный  день,  13
августа, утром, смотритель тюрьмы, врач и я подходили не спеша к канцелярии;
Прохоров, о приводе которого было сделано распоряжение еще  накануне,  сидел
на крыльце с надзирателями, не зная еще, что ожидает  его.  Увидав  нас,  он
встал и, вероятно, понял, в чем дело, так как сильно побледнел.
   - В канцелярию! - приказал смотритель.
   Вошли в канцелярию. Ввели Прохорова. Доктор,  молодой  немец,  приказал
ему раздеться и выслушал сердце для того, чтоб  определить,  сколько  ударов
может вынести этот арестант. Он решает этот вопрос в одну минуту и  затем  с
деловым видом садится писать акт осмотра.
   - Ах, бедный! - говорит он жалобным тоном с сильным немецким  акцентом,
макая перо в чернильницу. - Тебе, небось, тяжело в кандалах!  А  ты  попроси
вот господина смотрителя, он велит снять.
   Прохоров молчит: губы у него бледны и дрожат.
   - Тебя ведь понапрасну, - не унимается доктор. - Все вы  понапрасну.  В
России такие подозрительные люди! Ах, бедный, бедный!
   Акт готов; его приобщают к следственному делу о побеге. Затем наступает
молчание. Писарь пишет, доктор и смотритель пишут... Прохоров еще  не  знает
наверное, для чего его позвали сюда: только  по  одному  побегу  или  же  по
старому делу и побегу вместе? Неизвестность томит его.
   - Что тебе снилось в эту ночь? - спрашивает наконец смотритель.
   - Забыл, ваше высокоблагородие.
   - Так вот слушай, - говорит смотритель, глядя  в  статейный  список.  -
Такого-то числа и года хабаровским окружным  судом  за  убийство  казака  ты
приговорен к девяноста плетям... Так вот сегодня ты должен их принять.
   И, похлопав арестанта ладонью по лбу, смотритель говорит наставительно:
   - А все отчего?  Оттого,  что  хочешь  быть  умнее  себя,  голова.  Все
бегаете, думаете лучше будет, а выходит хуже.
   Идем все в "помещение для надзирателей" - старое серое здание барачного
типа. Военный фельдшер, стоящий у входа,  просит  умоляющим  голосом,  точно
милостыни:
   - Ваше высокоблагородие, позвольте посмотреть, как наказывают!
   Посреди  надзирательской  стоит  покатая  скамья  с   отверстиями   для
привязывания рук и ног. Палач Толстых,  высокий,  плотный  человек,  имеющий
сложение силача-акробата, без сюртука, в расстегнутой жилетке  {10},  кивает
головой Прохорову; тот молча ложится. Толстых не спеша, тоже молча, спускает
ему штаны до колен и начинает медленно привязывать к  скамье  руки  и  ноги.
Смотритель равнодушно поглядывает в окно, доктор прохаживается.  В  руках  у
него какие-то капли.
   - Может, дать тебе стакан воды? - спрашивает он.
   - Ради бога, ваше высокоблагородие.
   Наконец Прохоров привязан. Палач берет плеть с тремя ременными хвостами
и не спеша расправляет ее.
   - Поддержись! - говорит он негромко и, не размахиваясь, а как бы только
примериваясь, наносит первый удар.
   - Ра-аз! - говорит надзиратель дьячковским голосом.
   В первое мгновение Прохоров молчит и даже  выражение  лица  у  него  не
меняется, но вот по телу пробегает судорога от боли и раздается не  крик,  а
визг.
   - Два! - кричит надзиратель.
   Палач стоит сбоку и бьет так, что плеть  ложится  поперек  тела.  После
каждых пяти ударов он медленно переходит на другую сторону и дает  отдохнуть
полминуты. У Прохорова волосы прилипли ко лбу, шея надулась; уже после  5-10
ударов тело, покрытое рубцами еще от прежних плетей, побагровело,  посинело;
кожица лопается на нем от каждого удара.
   - Ваше  высокоблагородие!  -  слышится  сквозь  визг  и  плач.  -  Ваше
высокоблагородие! Пощадите, ваше высокоблагородие!
   И потом после 20-30 удара Прохоров причитывает, как пьяный или точно  в
бреду:
   - Я человек  несчастный,  я  человек  убитый...  За  что  же  это  меня
наказывают?
   Вот уже какое-то странное вытягивание шеи, звуки рвоты...  Прохоров  не
произносит ни одного слова, а только мычит и хрипит; кажется, что  с  начала
наказания прошла целая вечность, но надзиратель кричит только:  "Сорок  два!
Сорок три!" До девяноста далеко. Я выхожу наружу. Кругом на  улице  тихо,  и
раздирающие звуки из надзирательской, мне кажется, проносятся по всему  Дуэ.
Вот  прошел  мимо  каторжный  в  вольном   платье,   мельком   взглянул   на
надзирательскую, и на лице его и даже в походке выразился ужас. Вхожу  опять
в надзирательскую, потом опять выхожу, а надзиратель все еще считает.
   Наконец девяносто. Прохорову быстро распутывают руки и ноги и  помогают
ему подняться. Место, по которому  били,  сине-багрово  от  кровоподтеков  и
кровоточит. Зубы стучат, лицо желтое, мокрое, глаза блуждают. Когда ему дают
капель, он судорожно  кусает  стакан...  Помочили  ему  голову  и  повели  в
околоток.
   - Это за убийство, а за побег еще будет особо, - поясняют мне, когда мы
возвращаемся домой.
   - Люблю  смотреть,  как  их  наказывают!  -  говорит  радостно  военный
фельдшер, очень довольный, что насытился отвратительным зрелищем.  -  Люблю!
Это такие негодяи, мерзавцы... вешать их!
   От телесных наказаний грубеют и ожесточаются не одни только  арестанты,
но и те, которые наказывают и  присутствуют  при  наказании.  Исключения  не
составляют даже образованные люди. По  крайней  мере  я  не  замечал,  чтобы
чиновники с университетским образованием относились к экзекуциям иначе,  чем
военные фельдшера  или  кончившие  курс  в  юнкерских  училищах  и  духовных
семинариях. Иные до такой степени привыкают к плетям и розгам и так грубеют,
что в конце концов даже начинают находить удовольствие в дранье. Про  одного
смотрителя тюрьмы рассказывают, что, когда при нем  секли,  он  насвистывал;
другой, старик, говорил арестанту с злорадством: "Что ты кричишь, господь  с
тобой? Ничего, ничего, поддержись! Всыпь ему,  всыпь!  Жигани  его!"  Третий
велел привязывать арестанта к скамье за шею, чтобы тот  хрипел,  давал  5-10
ударов и  уходил  куда-нибудь  на  час-другой,  потом  возвращался  и  давал
остальные {11}.
   В состав военно-полевого суда  входят  местные  офицеры  по  назначению
начальника острова; военно-судное дело вместе с приговором  суда  посылается
на конфирмацию генерал-губернатору. В прежнее время приговоренные по два, по
три года томились в  карцерах,  ожидая  конфирмации,  теперь  же  судьба  их
решается по телеграфу. Обычный  приговор  военно-полевого  суда  -  смертная
казнь через повешение. Генерал-губернатор иногда смягчает приговор,  заменяя
казнь ста плетями, прикованием к тачке и содержанием  в  разряде  испытуемых
без срока. Если приговорен к казни  убийца,  то  приговор  смягчается  очень
редко. "Убийц я вешаю", - сказал мне генерал-губернатор.
   Накануне казни, вечером и ночью, приговоренного напутствует  священник.
Напутствие заключается в исповеди и беседе. Один священник рассказывал мне:
   "В начале моей деятельности, когда мне еще было 25  лет,  пришлось  мне
однажды напутствовать в Воеводской тюрьме двух приговоренных к повешению  за
убийство поселенца из-за рубля сорока копеек. Вошел  я  к  ним  в  карцер  и
струсил с непривычки; велел не  затворять  за  собой  дверей  и  не  уходить
часовому. А они мне:
   - Не бойтесь, батюшка, мы вас не убьем. Садитесь.
   Спрашиваю: где же сесть? Указывают на нары. Я сел на бочонок  с  водой,
потом, набравшись духу, сел на нары  между  обоими  преступниками.  Спросил,
какой губернии, то да се, потом стал напутствовать. Только во время исповеди
гляжу - проносят мимо окна столбы для виселицы и всякие эти принадлежности.
   - Что это? - спрашивают арестанты.
   - Это, говорю им, должно быть, у смотрителя строят что-нибудь.
   - Нет, батюшка, это нас вешать. Вот что, батюшка, нельзя ли нам водочки
выпить?
   - Не знаю, говорю, пойду спрошу.
   Я пошел к полковнику Л. и сказал ему, что приговоренные  хотят  выпить.
Полковник дал мне бутылку и, чтобы разговоров не было, приказал  разводящему
увести часового. Я достал рюмку у караульного и пошел в карцер к арестантам.
Налил рюмку.
   - Нет, говорят, батюшка, выкушайте вы сначала, а то мы пить не станем.
   Пришлось выпить рюмку. А закусить нечем.
   - Ну, говорят, от водки мысли прояснились.
   После этого продолжаю их напутствовать. Говорю с ними час-другой. Вдруг
команда:
   - Выводить!
   Потом, когда их повесили, я с непривычки долго боялся в темную  комнату
входить".
   Страх смерти и обстановка казни действуют на  приговоренных  угнетающим
образом. На Сахалине еще не было  случая,  чтобы  преступник  шел  на  казнь
бодро. У каторжного Черношея, убийцы лавочника Никитина, когда перед  казнью
вели его из Александровска в Дуэ, сделались спазмы мочевого пузыря, и он  то
и  дело  останавливался;  его  товарищ   по   преступлению   Кинжалов   стал
заговариваться. Перед казнью надевают саван, читают отходную. Когда  казнили
убийц Никитина, то один из них не вынес отходной и упал  в  обморок.  Самому
молодому из убийц, Пазухину, уже после того, как на него был надет  саван  и
прочли ему отходную, было  объявлено,  что  он  помилован;  казнь  ему  была
заменена другим наказанием. Но сколько должен был пережить в короткое  время
этот человек! Всю ночь разговор со священниками,  торжественность  исповеди,
под утро полстакана водки, команда "выводи", саван, отходная, потом  радость
по случаю помилования и тотчас же после казни товарищей  сто  плетей,  после
пятого удара обморок и в конце концов прикование к тачке.
   В Корсаковском округе за убийство  айно  было  приговорено  к  смертной
казни 11 человек. Всю ночь накануне казни  чиновники  и  офицеры  не  спали,
ходили друг к другу, пили чай. Было общее томление, и никто не находил  себе
места. Двое из приговоренных отравились борцом -  большая  неприятность  для
военной  команды,  на  ответственности  которой  находились   приговоренные.
Начальник округа слышал ночью  суматоху,  и  ему  было  доложено,  что  двое
отравились, но все же перед самою казнью, когда все собрались около виселиц,
должен был задать начальнику команды вопрос:
   - Приговорено было к смертной казни одиннадцать, а тут  я  вижу  только
девять. Где же остальные два?
   Начальник команды, вместо того чтобы ответить ему  так  же  официально,
забормотал нервно:
   - Ну, повесьте меня самого. Повесьте меня...
   Было раннее октябрьское утро, серое, холодное, темное. У  приговоренных
от ужаса лица желтые и шевелятся волосы на голове. Чиновник читает приговор,
дрожит от волнения и заикается оттого, что плохо видит. Священник  в  черной
ризе дает всем девяти поцеловать крест  и  шепчет,  обращаясь  к  начальнику
округа:
   - Ради бога, отпустите, не могу...
   Длинная процедура: нужно надеть на каждого саван, подвести  к  эшафоту.
Когда наконец повесили  девять  человек,  то  получилась  в  воздухе  "целая
гирлянда", как выразился начальник округа, рассказывавший мне об этой казни.
Когда сняли казненных, то доктора нашли,  что  один  из  них  еще  жив.  Эта
случайность имела особое  значение:  тюрьма,  которой  известны  тайны  всех
преступлений, совершаемых ее членами, в том числе  палач  и  его  помощники,
знали, что этот живой не виноват в том преступлении, за которое его вешали.
   - Повесили в другой раз, - заключил свой рассказ  начальник  округа.  -
Потом я не мог спать целый месяц.


   1 Г-н Каморский, тюремный инспектор  при  здешнем  генерал-губернаторе,
сказал мне: "Если в конце концов из 100 каторжных выходит 15-20  порядочных,
то этим мы обязаны не столько исправительным мерам, которые мы  употребляем,
сколько нашим русским судам, присылающим  на  каторгу  так  много  хорошего,
надежного элемента".
   2 Естественное и непобедимое стремление к высшему  благу  -  свободе  -
здесь рассматривается  как  преступная  наклонность,  и  побег  наказывается
каторжными работами и плетями как тяжкое уголовное преступление;  поселенец,
из самых  чистых  побуждений,  Христа  ради,  приютивший  на  ночь  беглого,
наказывается за это каторжными работами. Если поселенец  ленится  или  ведет
нетрезвую жизнь, то начальник острова может сослать его  в  рудник  на  один
год. На Сахалине и долги считаются уголовным преступлением. В  наказание  за
долги поселенцев не перечисляют в крестьяне. Постановление полиции об отдаче
в  работы  поселенца,  за  леность   и   нерадение   к   устройству   своего
домообзаводства и за умышленное уклонение от платежа  состоящего  за  ним  в
казну долга, сроком на один год, начальник острова утверждает с  тем,  чтобы
этот поселенец был отдан предварительно для заработков на пополнение долга в
работу в общество "Сахалин" (приказ э 45-й 1890 г.). Короче, ссыльному часто
полагаются каторжные работы и плети за проступки, которые  при  обыкновенных
условиях повлекли бы выговор, арест или тюремное  заключение.  С  другой  же
стороны, кражи, совершаемые так часто в тюрьмах и селениях, редко дают повод
к судебному разбирательству, и если судить по официальным цифрам,  то  можно
прийти  к  совершенно  ложному  выводу,  что  ссыльные  относятся  к   чужой
собственности даже с большим уважением, чем свободные.
   3 Мешки с мукой каторжные бросают в воду и достают  их  потом  со  дна,
вероятно, ночью. Помощник командира  на  одном  пароходе  говорил  мне:  "Не
успеешь  оглянуться,  как  уже  разокрали  целое  место.   Например,   когда
разгружают бочки с соленою рыбой, то  каждый  старается  набить  себе  рыбой
карманы, рубаху, штаны... И влетает же им за это! Возьмешь рыбину за хвост -
и по морде, и по морде..."
   4 Полицейское управление, впрочем, дало  мне  список,  в  котором  было
только 30 проституток, свидетельствуемых еженедельно врачом.
   5 Под судом и следствием за побег в 1889 г. находились  171  каторжный.
Дело о побеге некоего Колосовского начато в  июле  1887  г.  и  остановилось
вследствие неявки к допросу свидетелей. Дела  о  побеге  со  взломом  тюрьмы
начаты в сентябре 1883 г. и предложены г. прокурором на решение  приморского
окружного суда в июне 1889 г. Дело  Лесникова  начато  в  марте  1885  г.  и
кончено в феврале 1889 г., и т.д. Наибольшее число дел в 1889 г. дали побеги
- 70%, затем убийства и вообще прикосновенность к убийству -  14%.  Если  бы
можно было не  считать  побегов,  то  половина  всех  дел  относилась  бы  к
убийствам. Убийство  -  одно  из  самых  частых  преступлений  на  Сахалине,
вероятно, потому, что половину ссыльных составляют осужденные  за  убийство.
Здешние убийцы совершают убийства с необыкновенной легкостью. Когда я был  в
Рыковском, там на казенных огородах один каторжный  хватил  другого  по  шее
ножом для того, как объяснил он, чтобы не работать, так как  подследственные
сидят в карцерах и ничего не делают. В Голом  Мысу  молодой  столяр  Плаксин
убил своего друга из-за  нескольких  серебряных  монет.  В  1885  г.  беглые
каторжные напали на аинское селение  и,  по-видимому,  только  ради  сильных
ощущений занялись истязанием мужчин и женщин, последних изнасиловали, - и  в
заключение повесили детей  на  перекладинах.  Большинство  убийств  поражают
своим бессмыслием и жестокостью. Дела об убийствах  тянутся  страшно  долго.
Так, одно дело было начато в сентябре 1881 г., а кончено лишь в апреле  1888
г.; другое дело начато в апреле 1882 г., а кончено  в  августе  1889  г.  Не
кончено даме еще только что  рассказанное  мною  дело  об  убийстве  аинских
семейств: "Дело об убийстве аинов решено военно-полевым судом, и 11  человек
обвиняемых  ссыльнокаторжных  казнены  смертною   казнью,   о   решении   же
военно-полевого суда по отношению к остальным пяти  подсудимым  полицейскому
управлению неизвестно.  Сделаны  представления  г.  начальнику  о.  Сахалина
рапортами от 13 июня и 23 октября 1889 г.". Особенно долго  тянутся  дела  о
"перемене имени и фамилии". Так, одно  дело  началось  в  марте  1880  г.  и
продолжается до сих пор, так как еще не получены  из  якутского  губернского
правления справки; другое дело начато в 1881 г, третье в 1882 г. Под судом и
следствием "за подделку и сбыт фальшивых кредитных билетов" -  8  каторжных.
Говорят, что фальшивые бумажки фабрикуются  на  самом  Сахалине.  Арестанты,
разгружая иностранные пароходы,