они  все   еще
путешествуют по тайге. Часто приходится видеть, как они, их семьи  и  собаки
гусем пробираются по трясине около самой дороги.
   13  ...в  Сев.  Сахалине  проживают...  сроки  или  орочи,  тунгусского
племени... - Ороки  -  небольшие  группы  тунгусо-маньчжурских  народностей,
родственных эвенам и эвенкам. (П. Еремин)

XII

   Мой отъезд на юг. - Жизнерадостная дама. - Западный берег. - Течения. -
Маука. - Крильон. - Анива.  -  Корсаковский  пост.  -  Новые  знакомства.  -
Норд-ост. - Климат Южного Сахалина. - Корсаковская тюрьма. - Пожарный обоз.

   10 сентября я уже опять был на знакомом читателю  "Байкале",  чтобы  на
этот раз плыть в Южный Сахалин. Уезжал я с большим  удовольствием,  так  как
север мне уже наскучил и хотелось новых впечатлений. "Байкал" снялся с якоря
в десятом часу вечера. Было очень темно. Я стоял  один  на  корме  и,  глядя
назад, прощался с этим мрачным мирком, оберегаемым с  моря  Тремя  Братьями,
которые теперь едва обозначались в воздухе и были похожи  впотьмах  на  трех
черных монахов; несмотря на шум парохода, мне было слышно, как волны  бились
об эти рифы. Но вот Жонкиер  и  Братья  остались  далеко  назади  и  исчезли
впотьмах - навсегда  для  меня;  шум  бьющихся  волн,  в  котором  слышалась
бессильная, злобная тоска, мало-помалу затих... Проплыли верст восемь - и на
берегу заблестели огни: это была страшная Воеводская тюрьма, а еще немного -
показались огни Дуэ. Но скоро и это все исчезло, и остались лишь потемки  да
жуткое чувство, точно после дурного, зловещего сна.
   Спустившись потом вниз, я застал там веселое общество. Кроме  командира
и его помощников,  в  кают-компании  находилось  еще  несколько  пассажиров:
молодой  японец,  дама,  интендантский   чиновник   и   иеромонах   Ираклий,
сахалинский миссионер, ехавший следом за мною на  юг,  чтобы  оттуда  вместе
отправиться  в  Россию.  Наша  спутница,  жена  моряка-офицера,  бежала   из
Владивостока,  испугавшись   холеры,   и   теперь,   немного   успокоившись,
возвращалась назад. У нее был  завидный  характер.  Достаточно  было  самого
пустого повода, чтобы она закатилась самым искренним, жизнерадостным  смехом
до упада, до слез; начнет рассказывать что-нибудь, картавя, и  вдруг  хохот,
веселость бьет фонтаном, а глядя на даму, начинаю смеяться и я, за  мною  о.
Ираклий, потом японец. "Ну!" -  говорит  в  конце  концов  командир,  махнув
рукой, и  тоже  заражается  смехом.  Вероятно,  никогда  в  другое  время  в
Татарском проливе, обыкновенно сердитом, не хохотали так  много.  На  другой
день утром на палубе сошлись для беседы иеромонах, дама, японец и я. И опять
смех, и недоставало  только,  чтобы  киты,  высунув  морды  из  воды,  стали
хохотать, глядя на нас.
   И как нарочно, погода была теплая, тихая, веселая. Слева близко зеленел
Сахалин,  именно  та  его  пустынная,  девственная  часть,  которой  еще  не
коснулась каторга; справа в ясном,  совершенно  прозрачном  воздухе  еле-еле
мерещился Татарский берег. Здесь уже пролив более похож на море  и  вода  не
так мутна, как около Дуэ;  здесь  просторнее  и  легче  дышится.  По  своему
географическому положению нижняя треть  Сахалина  соответствует  Франции,  и
если бы не холодные течения, то мы владели бы прелестным краем и жили  бы  в
нем теперь, конечно, не одни только Шкандыбы и Безбожные. Холодные  течения,
идущие от северных островов, где даже в конце лета бывает  ледоход,  омывают
Сахалин с обеих  сторон,  причем  восточному  берегу,  как  более  открытому
течениям и холодным ветрам, приходится принимать наибольшую долю  страданий;
природа его  безусловно  суровая,  и  флора  его  носит  настоящий  полярный
характер. Западный  же  берег  много  счастливее,  здесь  влияние  холодного
течения  смягчается  теплым  японским  течением,  известным  под   названием
Куро-Сиво; не подлежит сомнению, что чем южнее, тем теплее, и на южной части
западного берега наблюдается сравнительно богатая флора, но  все-таки,  увы,
до Франции или Японии далеко {1}.
   Интересно, что в то время, как сахалинские колонизаторы вот уже 35  лет
сеют пшеницу на тундре и проводят хорошие дороги к таким местам,  где  могут
прозябать одни только низшие моллюски, самая теплая часть острова, а  именно
южная часть западного побережья, остается  в  совершенном  пренебрежении.  С
парохода видны в бинокль и простым глазом хороший строевой лес  и  береговые
скаты, покрытые ярко-зеленою и, должно быть, сочною травой, но ни жилья,  ни
одной живой души. Впрочем, раз - это было на вторые сутки нашего плаванья  -
командир обратил мое внимание на небольшую группу изб и сарайных построек  и
сказал: "Это Маука". Тут,  в  Мауке,  издавна  производится  добыча  морской
капусты, которую очень охотно покупают китайцы, и так  как  дело  поставлено
серьезно и уже дало хороший заработок многим русским и иностранцам,  то  это
место очень популярно на Сахалине. Находится оно на 400 верст южнее Дуэ,  на
широте 47o, и отличается сравнительно хорошим  климатом.  Когда-то  промысел
находился в руках японцев; при Мицуле в Мауке было более 30 японских зданий,
в которых постоянно жило 40 душ обоего пола,  а  весною  приезжало  сюда  из
Японии еще около 300 человек, работавших вместе с  айносами,  которые  тогда
составляли тут главную рабочую силу. Теперь же капустным  промыслом  владеет
русский купец Семенов, сын которого постоянно живет в Мауке; делом  заведует
шотландец Демби, уже не молодой и, по-видимому, знающий  человек.  Он  имеет
собственный дом в Нагасаки в Японии, и когда я, познакомившись с ним, сказал
ему, что, вероятно, буду осенью  в  Японии,  то  он  любезно  предложил  мне
остановиться у него в доме. У Семенова работают манзы,  корейцы  и  русские.
Наши поселенцы стали ходить сюда на заработки лишь с 1886 г.,  и,  вероятно,
по  собственному  почину,   так   как   смотрители   тюрем   всегда   больше
интересовались кислою капустой, чем морскою. Первые попытки были  не  совсем
удачны: русские мало были знакомы с чисто техническою стороной дела;  теперь
же они попривыкли, и хотя Демби  не  так  доволен  ими,  как  китайцами,  но
все-таки уже можно серьезно рассчитывать, что  со  временем  будут  находить
себе здесь кусок хлеба сотни поселенцев. Маука  причислена  к  Корсаковскому
округу. В настоящее время здесь живут на поселении 38 душ: 33 м. и 5 ж.  Все
33 ведут хозяйства. Из них трое уже имеют крестьянское  звание.  Женщины  же
все каторжные и живут в качестве  сожительниц.  Детей  нет,  церкви  нет,  и
скука, должно быть, страшная,  особенно  зимою,  когда  уходят  с  промыслов
рабочие. Здешнее гражданское начальство состоит из одного лишь  надзирателя,
а военное - из ефрейтора и трех рядовых {2}.
   Сравнение Сахалина со стерлядью особенно годится для его  южной  части,
которая в самом деле похожа на рыбий хвост. Левая лопасть хвоста  называется
мысом Крильон, правая - мысом Анивским, а полукруглый  залив  между  ними  -
Анивой.  Крильон,  около  которого   пароход   делает   крутой   поворот   к
северо-востоку,  при  солнечном  освещении  представляет  из  себя  довольно
привлекательное местечко, и стоящий на нем одиноко  красный  маяк  похож  на
барскую дачу. Это большой мыс,  покатый  к  морю,  зеленый  и  гладкий,  как
хороший заливной луг. Поле далеко  кругом  покрыто  бархатною  травой,  и  в
сантиментальном пейзаже недостает только стада, которое бродило бы в холодке
у края леса. Но говорят, что травы  здесь  неважные  и  сельскохозяйственная
культура едва ли возможна, так как Крильон большую часть лета бывает  окутан
солеными морскими туманами, которые действуют на растительность  губительным
образом {3}.
   Мы обогнули Крильон и вошли в залив Аниву 12 сентября  перед  полуднем;
виден весь берег от одного мыса до другого,  хотя  залив  имеет  в  диаметре
около 80-90 верст {4}. Почти в средине полукруглый берег образует  небольшую
выемку, которая называется бухтою или губою Лососей, и  тут,  у  этой  губы,
находится Корсаковский пост,  административный  центр  южного  округа.  Нашу
спутницу, жизнерадостную даму, ожидала приятная случайность: на Корсаковском
рейде стоял пароход Добровольного флота "Владивосток", только что  пришедший
из Камчатки, и на нем находился ее муж, офицер. Сколько по этому поводу было
восклицаний, неудержимого смеха, суеты!
   Пост имеет с моря приличный вид городка,  не  сибирского,  а  какого-то
особенного типа, который я не берусь назвать; основан он был  почти  40  лет
назад, когда по южному берегу там и сям  были  разбросаны  японские  дома  и
сараи, и очень возможно, что это  близкое  соседство  японских  построек  не
обошлось без влияния на его внешность и должно было придать ей особые черты.
Годом основания Корсаковского считается 1869 год, но это справедливо лишь по
отношению к нему как к пункту ссыльной колонии;  на  самом  же  деле  первый
русский пост на берегу бухты Лососей был основан в 1853-54 гг.  Лежит  он  в
пади, которая и теперь носит японское название Хахка-Томари, и с моря  видна
только одна его главная улица, и кажется издали, что  мостовая  и  два  ряда
домов круто спускаются вниз по берегу; но это только в перспективе, на самом
же  деле  подъем  не  так  крут.  Новые  деревянные  постройки  лоснятся   и
отсвечивают на солнце, белеет церковь, старой,  простой  и  потому  красивой
архитектуры. На всех домах  высокие  шесты,  вероятно,  для  флагов,  и  это
придает городку неприятное выражение, как будто он ощетинился. Здесь так же,
как и на северных рейдах,  пароход  останавливается  в  одной  и  даже  двух
верстах от берега, и пристань имеется только для парового катера и  барж.  К
нашему пароходу сначала подошел катер с чиновниками, и тотчас же послышались
радостные голоса: "Бой, пива! Бой, рюмку коньяку!"  Потом  подошел  вельбот;
гребли каторжные, наряженные матросами, и у руля  сидел  окружной  начальник
И.И.  Белый,  который,  когда  вельбот   подходил   к   трапу,   скомандовал
по-военному: "Суши весла!"
   Через несколько минут я и г. Б.  были  уже  знакомы;  вместе  потом  мы
съехали на берег, и я обедал у него. Из  разговора  с  ним  я  узнал,  между
прочим, что он только что вернулся  на  "Владивостоке"  с  берега  Охотского
моря, из так называемой Тарайки, где каторжные строят теперь дорогу.
   Квартира у него небольшая, но хорошая,  барская.  Он  любит  комфорт  и
хорошую кухню, и это  заметно  отражается  на  всем  его  округе;  разъезжая
впоследствии по округу, я находил в надзирательских или  станках  не  только
ножи, вилки и рюмки, но даже  чистые  салфетки  и  сторожей,  которые  умеют
варить вкусный суп, а, главное, клопов и тараканов здесь не  так  безобразно
много, как на севере. По рассказу г. Б., в Тарайке на  дорожных  работах  он
жил в большой палатке, с комфортом, имел при себе повара и на  досуге  читал
французские  романы  {5}.  По  происхождению  он  малоросс, по образованию -
бывший  студент-юрист. Он молод,  не  старше  сорока  лет,  а  это  возраст,
кстати  сказать,  средний  для  сахалинского  чиновника. Времена изменились;
теперь   для  русской каторги молодой чиновник более  типичен,  чем  старый,
и  если  бы, положим, художник изобразил, как  наказывают  плетьми  бродягу,
то    на    его   картине  место  прежнего  капитана-пропойцы,   старика   с
сине-багровым   носом, занимал бы интеллигентный молодой человек в новеньком
вицмундире.
   Мы разговорились; между тем наступил вечер, зажгли огонь. Я простился с
гостеприимным г. Б. и отправился  к  секретарю  полицейского  управления,  у
которого мне была приготовлена квартира.  Было  темно  и  тихо,  море  глухо
шумело, и звездное небо хмурилось, как будто видело, что в природе готовится
что-то недоброе. Когда я прошел всю главную улицу почти  до  моря,  пароходы
еще стояли на рейде, и  когда  я  повернул  направо,  послышались  голоса  и
громкий смех, и в темноте показались ярко освещенные окна, и  стало  похоже,
будто я в захолустном городке осеннею ночью пробираюсь  к  клубу.  Это  была
квартира секретаря. По ветхим скрипучим ступеням я  поднялся  на  террасу  и
вошел в дом. В зале, точно боги на облаках, в  табачном  дыму  и  в  тумане,
какой бывает в трактирах и сырых помещениях, двигались военные и штатские. С
одним из них, г. фон Ф., инспектором сельского хозяйства, я уже был  знаком,
- раньше мы встречались в Александровске, - с остальными же я теперь виделся
впервые, хотя все они отнеслись к моему появлению с таким  благодушием,  как
будто были знакомы со мною уже давно. Меня подвели к столу, и я тоже  должен
был пить водку, то есть спирт, наполовину разведенный водой, и очень  плохой
коньяк,  и  есть  жесткое  мясо,   которое   жарил   и   подавал   к   столу
ссыльнокаторжный Хоменко, хохол с черными усами. Из посторонних, кроме меня,
на    этой    вечеринке    присутствовал    также     директор     Иркутской
магнитно-метеорологической  обсерватории   Э.В.   Штеллинг,   прибывший   на
"Владивостоке"  из  Камчатки  и  Охотска,  где  он  хлопотал  об  учреждении
метеорологических станций. Тут же я познакомился с майором  Ш.,  смотрителем
Корсаковской ссыльнокаторжной тюрьмы, служившим раньше при ген.  Грессере  в
петербургской полиции: это  -  высокий,  полный  мужчина,  с  тою  солидною,
импонирующею осанкой, какую мне до сих  пор  случалось  наблюдать  только  у
частных и участковых приставов. Рассказывая мне о своем коротком  знакомстве
со Многими известными писателями в Петербурге, майор называл их просто Миша,
Ваня и, приглашая меня к себе  завтракать  и  обедать,  невзначай  раза  два
сказал мне ты {6}.
   Когда во втором часу ушли гости и я лег в постель,  послышались  рев  и
свист. Это задул норд-ост. Значит, недаром с вечера хмурилось небо. Хоменко,
придя со двора, доложил, что пароходы ушли, а между тем  на  море  поднялась
сильная буря. "Ну, небось вернутся! -  сказал  он  и  засмеялся.  -  Где  им
совладать?" В комнате стало  холодно  и  сыро,  было,  вероятно,  не  больше
шести-семи градусов. Бедный Ф., секретарь полицейского  управления,  молодой
человек, никак не мог уснуть от насморка и кашля. Капитан К., живший  вместе
с ним на одной квартире, тоже не спал; он постучал из своей комнаты в  стену
и сказал мне:
   - Я получаю "Неделю". Не желаете ли?
   Утром было холодно и в постели, и в комнате, и на дворе. Когда я  вышел
наружу, шел холодный дождь, и сильный ветер гнул  деревья,  море  ревело,  а
дождевые капли при особенно жестоких порывах ветра били в лицо и стучали  по
крышам, как мелкая  дробь.  "Владивосток"  и  "Байкал",  в  самом  деле,  не
совладали со штормом, вернулись и теперь стояли на  рейде,  и  их  покрывала
мгла. Я прогулялся по улицам, по берегу около пристани; трава была мокрая, с
деревьев текло.
   На  пристани  около  сторожки  лежит  скелет  молодого  кита,  когда-то
счастливого, резвого, гулявшего на просторе северных морей, теперь же  белые
кости богатыря лежали в грязи и дождь точил их... Главная улица  шоссирована
и содержится в порядке, на ней тротуары, фонари и деревья, и метет ее каждый
день  клейменый  старик.  Тут  только  присутственные   места   и   квартиры
чиновников, и нет ни одного дома, в котором жили бы ссыльные.  Дома  большею
частью новые и приятные на вид, и нет той тяжкой казенщины, как, наприм,
в Дуэ. Вообще же в Корсаковском посту, если  говорить  о  всех  его  четырех
улицах, старых построек больше, чем новых, и не редкость  дома,  построенные
20-30 лет назад. И старых зданий и старожилов среди служащих  в  Корсаковске
относительно больше, чем на севере, а это, быть может, значит,  что  здешний
юг более располагает к оседлой и покойной жизни, чем  оба  северных  округа.
Здесь, как я заметил, и патриархальности больше, и  люди  консервативнее,  и
обычаи, даже дурные, держатся крепче. Так, в сравнении с севером, здесь чаще
прибегают к телесным наказаниям и бывает, что  в  один  прием  секут  по  50
человек, и только на юге уцелел дурной обычай, введенный  когда-то  каким-то
давно уже забытым полковником, а именно - когда  вам,  свободному  человеку,
встречается на улице или на берегу группа арестантов, то уже за 50 шагов  вы
слышите крик надзирателя: "Смир-р-рно! Шапки долой!"  И  мимо  вас  проходят
угрюмые люди с обнаженными головами и глядят на вас исподлобья,  точно  если
бы они сняли шапки не за 50, а за 20-30 шагов, то вы побили  бы  их  палкой,
как г. Z или г. N.
   Я жалею,  что  не  застал  в  живых  старейшего  сахалинского  офицера,
штабс-капитана Шишмарева, который долготою дней своих и как старожил мог  бы
поспорить даже с палевским Микрюковым. Он умер за несколько месяцев до моего
приезда, и я видел только дом-особняк, в котором он  жил.  Поселился  он  на
Сахалине еще в доисторические времена, когда не начиналась  каторга,  и  это
казалось до такой степени давно, что даже сочинили легенду о  "происхождении
Сахалина", в которой  имя  этого  офицера  тесно  связано  с  геологическими
переворотами: когда-то, в отдаленные времена, Сахалина  не  было  вовсе,  но
вдруг, вследствие  вулканических  причин,  поднялась  подводная  скала  выше
уровня моря, и на ней сидели два существа - сивуч и штабс-капитан  Шишмарев.
Говорят, что он ходил в вязаном сюртуке с погонами и  инородцев  в  казенных
бумагах  называл  так:  "дикие  обитатели  лесов".  Он  принимал  участие  в
нескольких экспедициях и, между прочим, плавал по Тыми  с  Поляковым,  и  из
описания экспедиции видно, что они поссорились.
   Жителей в Корсаковском посту 163: 93 м.  и  70  ж.,  а  со  свободными,
солдатами, их  женами  и  детьми,  и  с  арестантами,  ночующими  в  тюрьме,
наберется немного более тысячи.
   Хозяйств 56, но все это хозяйства не деревенские, а  скорее  городские,
мещанские; с сельскохозяйственной точки зрения они представляются совершенно
ничтожными. Земли пахотной всего 3 дес., а лугов, которыми пользуется  также
и тюрьма, 18 дес. Надо видеть, как тесно жмутся усадьбы одна к другой и  как
живописно лепятся они по склонам и на дне оврага,  образующего  падь,  чтобы
понять, что тот, кто выбирал место для поста, вовсе не имел в виду, что тут,
кроме солдат, будут еще жить сельские хозяева. На вопрос, чем они занимаются
и  чем  живут,  хозяева  отвечали:  работишка,  торговлишка...  Относительно
сторонних заработков, как увидит ниже читатель,  южный  сахалинец  поставлен
далеко не в такое  безвыходное  положение,  как  северный;  при  желании  он
находит себе заработок, по крайней мере  в  весенние  и  летние  месяцы,  но
корсаковцев это мало касается, так как на заработки они уходят  очень  редко
и, как истые горожане, живут на неопределенные средства, - неопределенные  в
смысле их случайности и непостоянства. Один  живет  на  деньги,  которые  он
привез с собой из России, и таких большинство, другой - в писарях, третий  -
в дьячках, четвертый - держит лавочку, хотя по закону не имеет на это права,
пятый - променивает арестантский хлам на японскую водку, которую продает,  и
проч. и проч. Женщины, даже свободного состояния,  промышляют  проституцией;
не составляет исключения даже одна привилегированная, про  которую  говорят,
что она кончила в институте. Здесь меньше голода и холода,  чем  на  севере;
каторжные, жены которых торгуют собой, курят турецкий  табак  по  50  к.  за
четвертку, и потому здешняя проституция кажется более  злокачественной,  чем
на севере, хотя - не все ли равно?
   Семейно живут 41, причем 21 пара состоит  в  незаконном  браке.  Женщин
свободного состояния только 10, то есть в 16 раз меньше, чем в Рыковском,  и
даже в 4 раза меньше, чем в такой щели, как Дуэ.
   Среди ссыльных в Корсаковске попадаются интересные личности. Упомяну  о
бессрочном каторжном Пищикове,  преступление  которого  дало  материал  Г.И.
Успенскому для очерка "Один на один". Этот Пищиков засек нагайкой свою жену,
интеллигентную  женщину,  беременную  на   девятом   месяце,   и   истязание
продолжалось шесть часов; сделал он это из ревности к