е, зажиточные, имеют много скота и  некоторые
даже промышляют им. Главною причиной такого благосостояния следует признать,
вероятно, климат и почвенные условия, но я думаю также, что если  пригласить
сюда чиновников из Александровска или Дуэ и попросить их  распорядиться,  то
через год же во всех трех Падях  будет  не  26,  а  300  хозяев,  не  считая
совладельцев, и все они окажутся  "домонерачители  и  самовольные"  и  будут
сидеть без куска хлеба.  Примера  этих  трех  маленьких  селений,  я  думаю,
достаточно, чтобы наконец взять за правило, что в настоящее время, пока  еще
колония молода и не окрепла, чем меньше хозяев, тем лучше, и что чем длиннее
улица, тем она беднее.
   На четвертой версте от поста находится Соловьевка,  основанная  в  1882
году. Из всех сахалинских селений она занимает наиболее выгодное  положение:
она при море, и, кроме того, недалеко от нее находится  устье  рыбной  речки
Сусуи.  Население  держит  коров  и  торгует   молоком.   Занимается   также
хлебопашеством. Жителей 74: 37 м. и 37 ж. Хозяев 26. Все они имеют  пахотную
и покосную землю, в среднем по одной десятине на душу. Земля  хороша  только
около моря, по скатам берега, дальше же она плоха, из-под ели и пихты.
   Есть еще одно селение на берегу Анивы, далеко в стороне,  верст  за  25
или, если плыть к нему морем, в 14 милях от поста.  Оно  называется  Лютого,
находится в пяти верстах от устья реки того же имени и основано  в  1886  г.
Сообщение с постом крайне неудобное; пешком по берегу или же  на  катере,  а
для поселенцев - на сеноплавке. Жителей 53: 37 м. и 16 ж. Хозяев 33.
   Что же касается береговой дороги, то она, минуя Соловьевку, около устья
Сусуи круто поворачивает вправо и идет уже по направлению к северу. На карте
Сусуя своими верховьями подходит к реке Найбе, впадающей в Охотское море,  и
вдоль этих обеих рек, почти по прямой линии от Анивы до  восточного  берега,
протянулся длинный  ряд  селений,  которые  соединены  непрерывною  дорогой,
имеющею в длину 88 верст. Этот ряд селений составляет  главную  суть  южного
округа, его физиономию, а дорога служит началом того  самого  магистрального
почтового тракта, которым хотят соединить Сев Сахалин с Южным.
   Я утомился или обленился и уж на юге работал не  так  усердно,  как  на
севере. Часто целые дни уходили у меня на  прогулки  и  пикники,  и  уже  не
хотелось ходить по избам, и когда мне любезно предлагали  помощь,  то  я  не
уклонялся от нее. В первый раз до Охотского  моря  и  назад  я  проехался  в
обществе г. Белого, которому хотелось показать  мне  свой  округ,  а  затем,
когда я делал перепись, меня всякий  раз  сопровождал  смотритель  поселений
Н.Н. Ярцев {2}.
   Селения южного округа имеют  свои  особенности,  которых  не  может  не
заметить человек,  только  что  приехавший  с  севера.  Прежде  всего  здесь
значительно меньше нищеты. Неоконченных, брошенных изб или  забитых  наглухо
окон я не видел вовсе, и тесовая крыша здесь такое же заурядное и  привычное
для глаз явление, как на севере солома и корье. Дороги и мосты хуже, чем  на
севере, особенно между Малым Такоэ и  Сиянцами,  где  в  половодье  и  после
сильных дождей бывает непроходимая слякоть.  Сами  жители  выглядят  моложе,
здоровее  и  бодрее  своих  северных  товарищей,  и  это  так  же,   как   и
сравнительное  благосостояние  округа,  быть  может,  объясняется  тем,  что
главный контингент ссыльных, живущих на юге,  составляют  краткосрочные,  то
есть люди по преимуществу молодые и в меньшей степени  изнуренные  каторгой.
Встречаются такие, которым еще только 20-25 лет, а они уже отбыли каторгу  и
сидят на участках, и немало крестьян из ссыльных в возрасте между  30  и  40
годами {3}. В пользу южных селений говорит также и  то  обстоятельство,  что
здешние крестьяне не  торопятся  уезжать  на  материк:  так,  в  только  что
описанной Соловьевке из 26 хозяев 16 имеют крестьянское звание. Женщин очень
мало; есть селения, где нет ни одной женщины. Сравнительно с  мужчинами  они
выглядят в большинстве больными и старухами,  и  приходится  верить  здешним
чиновникам и поселенцам, которые жалуются, что с севера всякий раз присылают
им одних только "завалященьких", а молодых и здоровых оставляют себе. Доктор
З-кий говорил мне,  что  как-то,  исполняя  должность  тюремного  врача,  он
вздумал осмотреть партию вновь прибывших  женщин,  и  все  они  оказались  с
женскими болезнями.
   На  юге  в  обиходе  совсем  не  употребляется  слово  совладелец,  или
половинщик, так как здесь на каждый  участок  полагается  только  по  одному
хозяину, но так же, как и на севере, есть хозяева, которые лишь причислены к
селению, но домов не имеют. Как в посту, гак и в селениях совсем нет евреев.
В избах на стенах встречаются японские картинки;  приходилось  также  видеть
японскую серебряную монету.
   Первое селение по Сусуе - Голый Мыс; существует  оно  лишь  с  прошлого
года, и избы еще не достроены. Здесь 24 мужчины и ни  одной  женщины.  Стоит
селение на бугре, который и раньше назывался голым  мысом.  Речка  здесь  не
близко от жилья - надо к ней спускаться; колодца нет.
   Второе селение - Мицулька, названная так в честь М.С. Мицуля {4}. Когда
дороги еще не было, то на  месте  теперешней  Мицульки  стояла  станция,  на
которой держали лошадей  для  чиновников,  едущих  по  казенной  надобности;
конюхам и работникам позволено было строиться до  срока,  и  они  поселились
около станции и завели  собственные  хозяйства.  Дворов  тут  только  10,  а
жителей 25: 16 м. и 9 ж. После 1886 г. окружной начальник  не  позволял  уже
никому селиться в Мицульке, и хорошо делал, так как земля здесь  неважная  и
лугов хватает только на десять дворов.  Теперь  в  селении  17  коров  и  13
лошадей, не считая мелкого скота, и в казенной ведомости показаны 64 курицы,
но всего этого не станет вдвое больше, если удвоить число дворов.
   Говоря об особенностях селений южного округа, я забыл упомянуть еще  об
одной: здесь часто отравляются борцом  (Aconitum  Napellus).  В  Мицульке  у
пос Такового свинья  отравилась  борцом;  он  сжадничал  и  поел  ее
печенки, и едва не умер. Когда я был у него в избе, то он стоял через силу и
говорил слабым голосом, но о печенке рассказывал со смехом, и по его все еще
опухшему, сине-багровому лицу можно было судить, как дорого обошлась ему эта
печенка. Немного раньше его отравился борцом старик Коньков и  умер,  и  дом
его теперь пустует.  Этот  дом  составляет  одну  из  достопримечательностей
Мицульки. Несколько лет тому назад бывший смотритель  тюрьмы,  Л.,  принявши
какое-то вьющееся растение за виноград, доложил генералу Гинце, что в  Южном
Сахалине есть виноград, который  с  успехом  можно  культивировать.  Генерал
Гинце  немедленно  приказал  узнать,  нет  ли  среди  арестантов   человека,
работавшего когда-либо  на  виноградниках.  Такой  скоро  нашелся.  Это  был
поселенец Раевский, мужчина, по преданию, очень высокого роста.  Он  объявил
себя специалистом, ему поверили и на первом же отходящем пароходе  отправили
при бумаге из Александровского  поста  в  Корсаковский.  Тут  его  спросили:
"Зачем приехал?" Он  ответил:  "Разводить  виноград".  Посмотрели  на  него,
прочли бумагу и только плечами пожали. Виноградарь пошел бродить по  округу,
заломив шапку; так как он был командирован начальником острова, то  не  счел
нужным явиться к смотрителю поселений. Произошло недоразумение.  В  Мицульке
его  высокий  рост  и  достоинство,  с  каким  он  держал  себя,  показались
подозрительными, его приняли за бродягу, связали и  отправили  в  пост.  Тут
долго держали его в тюрьме и наводили  справки,  потом  выпустили.  В  конце
концов он поселился в Мицульке, здесь и умер, а Сахалин так  и  остался  без
виноградников. Дом Раевского пошел в казну за долг и был продан Конькову  за
15 рублей. Старик Коньков, когда платил  деньги  за  дом,  лукаво  подмигнул
глазом и сказал окружному начальнику: "А вот, погодите, умру, и вы  опять  с
этим домом хлопотать будете". И в самом деле,  в  скором  времени  отравился
борцом, и теперь казне опять приходится возиться с домом {5}.
   В Мицульке живет сахалинская Гретхен, дочь поселенца  Николаева,  Таня,
уроженка Псковской губернии, 16 лет. Она белокура,  тонка,  и  черты  у  нее
тонкие, мягкие, нежные. Ее уже  просватали  за  надзирателя.  Бывало,  едешь
через Мицульку, а она все сидит у окна  и  думает.  А  о  чем  может  думать
молодая, красивая девушка, попавшая на Сахалин,  и  о  чем  она  мечтает,  -
известно, должно быть, одному только богу.
   В пяти верстах от Мицульки находится  новое  селение  Лиственничное,  и
дорога здесь идет просекой через лиственничный  лес.  Называется  оно  также
Христофоровкой, потому что когда-то гиляк Христофор  ставил  здесь  на  реке
петли для соболей. Выбор этого места под селение нельзя назвать удачным, так
как почва здесь дурная, негодная для культуры {6}. Жителей 15. Женщин нет.
   Немного дальше, на речке Христофоровке, несколько каторжных  занимались
когда-то разными поделками из  дерева;  им  разрешено  было  построиться  до
срока. Но место, где они поселились, было признано неудобным, и в 1886 г. их
четыре избы были перенесены на другое  место,  к  северу  от  Лиственничного
версты  на  четыре,  что  и  послужило  основанием  для  селения  Хомутовки.
Называется оно так потому, что поселенец  из  вольных,  крестьянин  Хомутов,
занимался здесь когда-то охотой. Жителей 38: 25 м. и 13 ж.  Хозяев  25.  Это
одно из самых неинтересных селений, хотя, впрочем, и оно  может  похвалиться
достопримечательностью: в нем живет поселенец  Броновский,  известный  всему
югу как страстный и неутомимый вор.
   Далее, через три версты, находится селение  Большая  Елань,  основанное
года два тому назад. Еланями здесь называются приречные  долины,  в  которых
растут ильма, дуб, боярка, бузина, ясень,  береза.  Обыкновенно  они  бывают
защищены от холодных ветров, и в то время как на соседних горах  и  трясинах
растительность поражает своею  скудостью  и  мало  отличается  от  полярной,
здесь, в еланях, мы встречаем  роскошные  рощи  и  траву  раза  в  два  выше
человеческого роста: в летние, не пасмурные дни земля здесь, как  говорится,
парит, во влажном воздухе становится душно, как в  бане,  и  согретая  почва
гонит все злаки в солому, так что в один  месяц,  например,  рожь  достигает
почти сажени вышины. Эти елани, напоминающие малороссу  родные  левады,  где
луга чередуются с садами и рощами, наиболее пригодны для поселений {7}.
   Жителей в Большой Елани 40: 32 м. и 8 ж.  Хозяев  30.  Когда  поселенцы
раскорчевывали землю под свои усадьбы, то им было  приказано  щадить  старые
деревья, где это возможно. И  селение  благодаря  этому  не  кажется  новым,
потому что на улице и во дворах стоят старые, широколиственные ильмы - точно
их деды посадили.
   Из здешних поселенцев обращают  на  себя  внимание  братья  Бабичи,  из
Киевской губ; сначала они жили в одной избе, потом стали ссориться  и
просить начальство, чтобы их разделили. Один из Бабичей, жалуясь  на  своего
родного брата, выразился так: "Я боюсь его, как змия".
   Еще через пять верст - селение Владимировна, основанное в 1881  году  и
названное так в честь  одного  майора,  по  имени  Владимира,  заведовавшего
каторжными работами. Поселенцы зовут его также Черною Речкой. Жителей 91: 55
м. и 36 ж. Хозяев 46, из них 19 живут бобылями и  сами  доят  коров.  Из  27
семей только 6 законные. Как сельскохозяйственная колония это селение  стоит
обоих северных  округов,  взятых  вместе,  а  между  тем  из  массы  женщин,
приходящих на Сахалин за мужьями, свободных и  не  испорченных  тюрьмой,  то
есть наиболее ценных для колонии,  здесь  поселена  только  одна,  да  и  та
недавно заключена в тюрьму по подозрению в убийстве мужа. Несчастные женщины
свободного состояния, которых северные чиновники томят в Дуэ "в казармах для
семейных", пригодились бы здесь как нельзя кстати;  во  Владимировке  одного
рогатого скота больше 100 голов, 40 лошадей, хорошие покосы, но  нет  хозяек
и, значит, нет настоящих хозяйств {8}.
   Во Владимировке, при казенном доме, где живет смотритель  поселений  г.
Я. со своей женой-акушеркой, находится сельскохозяйственная  ферма,  которую
поселенцы и солдаты  называют  фирмой.  Г-н  Я.  интересуется  естественными
науками и особенно ботаникой, растения называет не иначе, как  по-латыни,  и
когда у него подают за обедом, например,  фасоль,  то  он  говорит:  "Это  -
faseolus". Своей черной собачонке он дал кличку Favus. Из  всех  сахалинских
чиновников он наиболее сведущ в агрономии и относится к делу добросовестно и
любовно, но на  его  образцовой  ферме  урожаи  часто  бывают  хуже,  чем  у
поселенцев, и это вызывает всеобщее недоумение и  даже  насмешки.  По-моему,
эта случайная разница в урожаях имеет такое же отношение к г. Я., как  и  ко
всякому другому  чиновнику.  Ферма,  на  которой  нет  ни  метеорологической
станции, ни скота, хотя бы для навоза, ни порядочных построек,  ни  знающего
человека, который от утра до вечера занимался бы только хозяйством, - это не
ферма, а в самом деле одна лишь фирма, то  есть  пустая  забава  под  фирмой
образцового сельского хозяйства.  Даже  опытным  полем  нельзя  назвать  эту
фирму, так как в ней только пять десятин и по качествам своим, как сказано в
одной казенной бумаге, земля нарочно выбрана ниже среднего  достоинства,  "с
целью  показать  населению  примером,  что  при  известном  уходе  и  лучшей
обработке можно и на ней добиться удовлетворительного результата".
   Здесь, во Владимировке, произошла любовная история. Некий Вукол  Попов,
крестьянин, застал свою жену  с  отцом,  размахнулся  и  убил  старика.  Его
приговорили к  каторжным  работам,  прислали  в  Корсаковский  округ  и  тут
определили на фирму, к г.  Я.,  в  кучера.  Это  был  богатырского  сложения
человек, еще молодой и красивый, характера кроткого  и  сосредоточенного,  -
все, бывало, молчит и о чем-то думает, - и  с  первого  же  времени  хозяева
стали доверять ему, и когда уезжали из дому, то знали, что Вукол и денег  не
вытащит из комода, и спирта в кладовой не выпьет. Жениться на  Сахалине  ему
было нельзя, так как на родине оставалась у  него  жена  и  развода  ему  не
давала.  Таков  приблизительно  герой.  Героиня  -  ссыльнокаторжная   Елена
Тертышная,  сожительница  поселенца  Кошелева,  баба  вздорная,   глупая   и
некрасивая. Она стала ссориться  со  своим  сожителем,  тот  пожаловался,  и
окружной начальник в наказание назначил ее работницей на фирму.  Тут  увидел
ее Вукол и влюбился. Она его  тоже  полюбила.  Сожитель  Кошелев,  вероятно,
заметил это, потому что стал усердно просить ее, чтоб она вернулась к нему.
   - Ну, да, ладно, знаю вас! - говорила  она.  -  Женись  на  мне,  тогда
пойду.
   Кошелев  подал  докладную  записку  о  вступлении  в  брак  с   девицей
Тертышной, и начальство разрешило ему этот брак. Между тем Вукол  объяснялся
Елене в любви, умоляя ее жить с ним; она тоже искренно клялась в любви и при
этом говорила ему:
   - Приходи так - я могу, а жить постоянно - нет; ты женатый, а мое  дело
женское, должна я о себе подумать, пристроиться за хорошего человека.
   Когда Вукол узнал, что она просватана, то пришел в отчаяние и отравился
борцом. Елену потом допрашивали, и она  созналась:  "Я  с  ним  четыре  ночи
ночевала". Рассказывали, что недели за две до смерти  он,  глядя  на  Елену,
мывшую пол, говорил:
   - Эх, бабы, бабы! На каторгу из-за бабы пошел и тут, должно, из-за бабы
придется кончить!
   Во  Владимировке  я  познакомился  с   ссыльным   Василием   Смирновым,
присланным за подделку кредитных бумажек. Он отбыл каторгу и поселенчество и
занимается теперь  охотой  на  соболей,  что,  по-видимому,  доставляет  ему
большое удовольствие. Он рассказывал мне,  что  когда-то  фальшивые  бумажки
давали ему по 300 рублей в день, но попался он после  того  уж,  как  бросил
этот промысел и занялся честным  трудом.  О  фальшивых  бумажках  рассуждает
тоном специалиста; по его мнению, подделывать теперешние кредитки может даже
баба. О прошлом говорит он спокойно, не без иронии, и  очень  гордится  тем,
что его когда-то на суде защищал г. Плевако {9}.
   Тотчас за  Владимировкой  начинается  громадный  луг  в  несколько  сот
десятин; он имеет вид полукруга, версты четыре в диаметре. У дороги, где  он
кончается, стоит селение Луговое, или Лужки, основанное в 1888 г.  Здесь  69
мужчин и только 5 женщин.
   Далее следует опять короткий промежуток в 4 версты,  и  мы  въезжаем  в
Поповские  Юрты,  селение,  основанное  в  1884  г.   Его   хотели   назвать
Ново-Александровкой,  но  это  название  не  привилось.  Поехал  о.   Симеон
Казанский, или, попросту, поп Семен, на собаках в Найбучи "постить"  солдат,
на обратном пути его захватила  сумасшедшая  вьюга,  и  он  сильно  захворал
(другие же говорят,  что  он  возвращался  из  Александровска).  К  счастью,
лопались аинские рыбачьи юрты, он приютился в одной из них, а своего возницу
послал во Владимировку, где тогда жили вольные поселенцы;  эти  приехали  за
ним и доставили его еле живого в Корсаковский пост. После этого аинские юрты
стали называться поповскими; это название удержала за собою и местность.
   Сами поселенцы зовут свое селение также Варшавой, так как в  нем  много
католиков. Жителей 111: 95 м и 16  жен.  Из  42  хозяев  семейно
живут только 10.
   Поповские Юрты стоят как раз на средине пути между Корсаковским  постом
и Найбучи. Тут  кончается  бассейн  реки  Сусуи,  и  после  некрутого,  едва
заметного перевала через  водораздельный  хребет  мы  спускаемся  в  долину,
орошаемую Найбой. Первое селение этого бассейна находится в 8 верстах от Юрт
и называется Березники, потому что около когда-то было много березы. Из всех
южных селений это самое большое. Тут жителей 159: 142 м. и 17 ж. Хозяев 140.
Уже есть четыре улицы и площадь, на которой, как предполагают,  со  временем
будут выстроены церковь, телеграфная станция  и  дом  смотрителя  поселений.
Предполагают также, что если колонизация  удастся,  то  в  Березниках  будет
волость. Но это селение очень скучно на вид, и люди в нем скучные, и  думают
они не о волости, а только о том, как бы скорее  отбыть  срок  и  уехать  на
материк. Один поселенец на вопрос, женат ли он, ответил мне со скукой:  "Был
женат и убил жену". Другой, страдающий кровохарканием, узнав,  что  я  врач,
все ходил за мной и спрашивал, не чахотка ли у него, и  пытливо  засматривал
мне в глаза. Ему было страшно от мысли, что он не дождется крестьянских прав
и умрет на Сахалине.
   Далее через 5 верст следует селение Кресты, основанное в  1885  г.  Тут
когда-то были убиты двое бродяг и на месте их могил стояли  кресты,  которых
теперь уже  нет;  или  иначе:  хвойный  лес,  который  давно  уже  вырублен;
пересекал здесь когда-то елань  в  виде  креста.  Оба  объяснения  поэтичны;
очевидно, название Кресты дано самим населением.
   Находятся Кресты на реке Такоэ, как раз при  впадении  в  нее  притока;
почва - суглинок с хорошим налетом ила,  урожаи  бывают  почти  каждый  год,
лугов много, и люди, по  счастью,  оказались  порядочными  хозяевами;  но  в
первые годы селение мало отличалось от Верхнего Армудана и едва не  погибло.
Дело в том, что посажено было здесь на участки сразу 30  человек;  это  было
как раз то время, когда из Александровска долго не присылали инструментов, и
поселенцы отправились к месту буквально с голыми руками. Из жалости им  были
даны из тюрьмы старые топоры, чтобы они  могли  нарубить  себе  лесу.  Потом
целых три года подряд им не выдавали скота, - по той же причине, по какой из
Александровска не присылали инструментов.
   Жителей 90: 63 м. и 27 ж. Хозяев 52.
   Здесь есть лавочка, в которой  торгует  отставной  фельдфебель,  бывший
ранее надзирателем в Тымовском округе; торгует он бакалейным товаром. Есть и
медные браслеты и сардинки. Когда я прише