т  употребить  против  ссыльного  оружие  или  когда  священник   должен
"назидать  в  обязанностях  веры  и  нравственности",   объяснять   ссыльным
"важность даруемого облегчения" и  т.п.;  нет  на  этот  счет  и  каких-либо
определенных воззрений; но принято думать, что первенство в деле исправления
принадлежит церкви и школе, а затем свободной части населения, которая своим
авторитетом, тактом  и  личным  примером  значительно  может  способствовать
смягчению нравов.
   В  церковном  отношении  Сахалин  составляет  часть  епархии   епископа
камчатского,  курильского  и  благовещенского  {11}.  Епископы  неоднократно
посещали Сахалин, путешествуя с такою же простотой  и  претерпевая  на  пути
такие же неудобства и лишения, как обыкновенные священники. В свои  приезды,
при закладке церквей, освящении различных зданий {12} и  обходе  тюрем,  они
обращались к  ссыльным  со  словами  утешения  и  надежды.  О  характере  их
направляющей деятельности можно судить по следующей  выдержке  из  резолюции
преосвященного Гурия на одном из актов, хранящихся  в  корсаковской  церкви:
"Если не во всех у них (то есть ссыльных) имеются вера и  раскаяние,  то  во
всяком случае у многих, что мною лично было усмотрено; не что иное, а именно
чувство раскаяния и вера заставляли их горько плакать, когда я поучал  их  в
1887 и 1888 гг. Назначение тюрьмы, кроме кары за преступления, состоит  и  в
возбуждении нравственно добрых чувств в заключенных, особенно, чтобы они,  в
такой своей участи, не дошли до  совершенного  отчаяния".  Этот  взгляд  был
присущ  и  младшим  представителям  церкви;  сахалинские  священники  всегда
держались  в  стороне  от  наказания  и  относились  к  ссыльным  не  как  к
преступникам, а как к людям, и в этом отношении  проявляли  больше  такта  и
понимания своего долга, чем врачи или агрономы, которые часто вмешивались не
в свое дело.
   В истории сахалинской церкви до сих пор самое видное место занимает  о.
Симеон Казанский, или, как его  называло  население,  поп  Семен,  бывший  в
семидесятых годах священником анивской или корсаковской церкви. Он работал в
те еще "доисторические" времена, когда в Южном  Сахалине  не  было  дорог  и
русское население, особенно военное, было разбросано небольшими группами  по
всему югу. Почти все время поп Семен проводил  в  пустыне,  передвигаясь  от
одной группы к другой на собаках и оленях, 4 летом по морю на парусной лодке
или пешком, через тайгу; он замерзал, заносило его  снегом,  захватывали  по
дороге болезни, донимали комары и медведи, опрокидывались на  быстрых  реках
лодки и приходилось купаться в холодной воде; но  все  это  переносил  он  с
необыкновенною легкостью, пустыню называл любезной и не жаловался,  что  ему
тяжело живется. В личных сношениях с чиновниками и офицерами он держал  себя
как отличный товарищ, никогда не отказывался от  компании  и  среди  веселой
беседы умел кстати вставить какой-нибудь церковный  текст.  О  каторжных  он
судил так: "Для создателя мира мы все равны", и это - в  официальной  бумаге
{13}. В его время сахалинские церкви были бедно обставлены. Как-то,  освящая
иконостас в анивской церкви, он так выразился по поводу  этой  бедности:  "У
нас нет ни одного колокола, нет богослужебных книг, но для нас важно то, что
есть господь на месте сем". Я уже упоминал о нем при описании Поповских Юрт.
Слух о нем через солдат и ссыльных прошел по всей Сибири, и поп Семен теперь
на Сахалине и далеко кругом - легендарная личность.
   В  настоящее  время   на   Сахалине   четыре   приходских   церкви:   в
Александровске, Дуэ, Рыковском и Корсаковске {14}. Церкви вообще  не  бедны,
священникам полагается жалованья по тысяче рублей в год,  в  каждом  приходе
есть хор певчих, поющих по нотам и одетых в парадные кафтаны. Служба  бывает
только по воскресеньям и большим праздникам;  накануне  служат  всенощную  и
затем  в  9  часов  утра  обедню;  вечерни  не  бывает.  Каких-либо   особых
обязанностей,  обусловленных  исключительным  составом  населения,   местные
батюшки не несут, и их  деятельность  так  же  обычна,  как  наших  сельских
священников, то есть заключается только в церковных службах  по  праздникам,
требах и школьных занятиях. О каких-либо собеседованиях, увещеваниях и  т.п.
мне не приходилось слышать {15}.
   В великом посту каторжные говеют; на  это  дает;  им  три  утра.  Когда
говеют кандальные или живущие в Воеводской  и  Дуйской  тюрьмах,  то  вокруг
церкви стоят часовые, и это,  говорят,  производит  удручающее  впечатление.
Каторжные чернорабочие обыкновенно  в  церковь  не  ходят,  так  как  каждым
праздничным дням пользуются для того, чтобы отдохнуть,  починиться,  сходить
по ягоды; к тому же церкви здешние тесны, и как-то само собою  установилось,
что ходить в церковь могут только одетые в вольное платье, то есть одна  так
называемая чистая публика. При мне, например, в Александровске всякий раз во
время обедни переднюю половину церкви занимали чиновники и их  семьи;  затем
следовал пестрый ряд  солдаток,  надзирательских  жен  и  женщин  свободного
состояния с детьми, затем надзиратели и солдаты, и уже позади всех  у  стены
поселенцы, одетые в городское платье, и каторжные  писаря.  Может  ли,  если
пожелает, каторжный с бритою головой, с одним или  двумя  тузами  на  спине,
закованный в кандалы или прикованный к  тачке,  пойти  в  церковь?  Один  из
священников, которому я задал этот вопрос, ответил мне: "Не знаю".
   Поселенцы говеют, венчаются и  детей  крестят  в  церквах,  если  живут
близко. В дальние селения ездят сами священники и там  "постят"  ссыльных  и
кстати уж исполняют другие требы. У о.  Ираклия  были  "викарии"  в  Верхнем
Армудане  и  в  Мало-Тымове,  каторжные  Воронин  и  Яковенко,  которые   по
воскресеньям читали часы. Когда о. Ираклий приезжал в  какое-нибудь  селение
служить, то мужик ходил  по  улицам  и  кричал  во  все  горло:  "Вылазь  на
молитву!" Где нет церквей и часовен, там служат в казармах или избах.
   Когда я жил в Александровске,  как-то  вечером  зашел  ко  мне  здешний
священник, о. Егор, и, посидевши немного, отправился в церковь венчать. И  я
пошел с ним, В церкви уже  зажигали  паникадило,  и  певчие  с  равнодушными
лицами стояли на клиросе в ожидании молодых. Было много женщин, каторжных  и
свободных, с нетерпением поглядывавших на двери.  Слышалось  шушуканье.  Вот
кто-то у дверей взмахнул рукой и шепнул встревоженно: "Едут!"  Певчие  стали
откашливаться. От дверей хлынула волна, кто-то строго крикнул,  и,  наконец,
вошли молодые: наборщик-каторжный, лет  25,  в  пиджаке,  с  накрахмаленными
воротничками, загнутыми на углах, и в белом галстуке,  и  женщина-каторжная,
года на 3-4 старше, в синем платье с белыми кружевами и с цветком на голове.
Постлали на ковре платок; жених первый ступил на  него.  Шафера,  наборщики,
тоже в белых галстуках. О. Егор  вышел  из  алтаря,  долго  перелистывал  на
аналое книжку. "Благословен бог наш..." - возгласил он, и венчание началось.
Когда священник возлагал на головы жениха и невесты  венцы  и  просил  бога,
чтобы он венчал их славою и честью, то лица присутствовавших женщин выражали
умиление и радость, и, казалось, было  забыто,  что  действие  происходит  в
тюремной церкви, на каторге,  далеко-далеко  от  родины.  Священник  говорил
жениху: "Возвеличися, женише, яко же  Авраам..."  Когда  же  после  венчания
церковь опустела и запахло гарью от свечей, которые спешил тушить сторож, то
стало грустно. Вышли на паперть. Дождь. Около церкви, в потемках, толпа, два
тарантаса: на одном молодые, другой - порожнем.
   - Батюшка, пожалуйте! - раздаются голоса, и к о. Егору протягиваются из
потемок десятки рук, как бы для  того,  чтобы  схватить  его.  -  Пожалуйте!
Удостойте!
   О. Егора посадили в тарантас и повезли к молодым.
   8 сентября, в праздник, я  после  обедни  выходил  из  церкви  с  одним
молодым чиновником, и как раз в это время несли на носилках покойника; несли
четверо каторжных, оборванные, с грубыми испитыми лицами, похожие  на  наших
городских нищих; следом шли двое таких же, запасных, женщина с двумя  детьми
и черный грузин Келбокиани, одетый в вольное платье  (он  служит  писарем  и
зовут его князем), и все, по-видимому, спешили, боясь не  застать  в  церкви
священника. От Келбокиани мы узнали, что умерла женщина свободного состояния
Ляликова, муж которой, поселенец, уехал в  Николаевск;  после  нее  осталось
двое детей, и теперь он, Келбокиани, живший у этой Ляликовой на квартире, не
знает, что ему делать с детьми.
   Мне и моему спутнику делать было нечего, и мы пошли на кладбище вперед,
не дожидаясь, пока отпоют. Кладбище в версте  от  церкви,  за  слободкой,  у
самого  моря,  на  высокой  крутой  горе.  Когда  мы  поднимались  на  гору,
похоронная процессия уже догоняла нас: очевидно, на отпевание  потребовалось
всего 2-3 минуты. Сверху нам было видно, как вздрагивал на носилках гроб,  и
мальчик, которою вела женщина, отставал, оттягивая ей руку.
   С одной стороны широкий вид на пост и его окрестности, с другой - море,
спокойное, сияющее от солнца. На горе очень много могил и крестов.  Вот  два
высоких креста рядом, это могилы Мицуля  и  смотрителя  Селиванова,  убитого
арестантом. Маленькие кресты, стоящие на могилах каторжников, - все под один
образец, и все немы. Мицуля будут еще помнить некоторое время, всех же этих,
лежащих под маленькими крестами, убивавших, бегавших,  бряцавших  кандалами,
никому нет надобности помнить. Разве только где-нибудь  в  русской  степи  у
костра или в лесу старый обозчик станет рассказывать  от  скуки,  как  в  их
деревне разбойничал такой-то; слушатель,  взглянув  на  потемки,  вздрогнет,
крикнет при этом ночная птица, - вот и все поминки. На кресте, где похоронен
ссыльный фельдшер, стихи
   Прохожий! Пусть тебе напомнит этот стих,
   Что все на час под небесами, и т.д.

   А в конце:
   Прости, товарищ мой, до радостного утра!
   Е. Федоров.
   В свежевырытой могиле  на  четверть  вода.  Каторжные,  запыхавшись,  с
потными  лицами,  громко  разговаривая  о  чем-то,  что  не  имело  никакого
отношения к похоронам, наконец, принесли гроб и поставили его у края могилы.
Гроб дощатый, наскоро сбитый, некрашеный.
   - Ну? - сказал один.
   Быстро опущенный гроб хлюпнул в воду. Комья глины стучат по крыше, гроб
дрожит, вода брызжет, а каторжные, работая лопатами, продолжают говорить про
что-то свое, и Келбокиани, с недоумением глядя  на  нас  и  разводя  руками,
жалуется:
   - Куда я теперь ребят дену? Возись с ними! Ходил к смотрителю,  просил,
чтобы дал бабу, - не дает!
   Мальчик Алешка 3-4 лет, которого баба привела за руку, стоит  и  глядит
вниз в могилу. Он в кофте не по росту, с длинными рукавами, и  в  полинявших
синих штанах; на коленях ярко-синие латки.
   - Алешка, где мать? - спросил мой спутник.
   - За-а-копали! - сказал Алешка, засмеялся  и  махнул  рукой  на  могилу
{16}.
   На Сахалине 5 школ, не  считая  Дербинской,  в  которой,  за  неимением
учителя, занятий не было. В 1889-1890 гг. обучалось в них 222 человека:  144
мальчика и 78 девочек, в среднем по  44  на  каждую.  Я  был  на  острове  в
каникулярное время, при мне занятий  не  было,  и  потому  внутренняя  жизнь
здешних школ, вероятно, оригинальная и очень интересная, осталась  для  меня
неизвестной. Общий голос таков,  что  сахалинские  школы  бедны,  обставлены
нищенски,  существование  их  случайно,  необязательно  и  положение  крайне
неопределенно, так как никому не известно, будут они существовать  или  нет.
Заведует ими один из чиновников канцелярии начальника острова,  образованный
молодой человек, но это король, который царствует, но не управляет, так как,
в сущности, школами заведуют  начальники  округов  и  смотрители  тюрем,  от
которых зависит выбор и назначение учителей. Преподают  в  школах  ссыльные,
которые на родине не были учителями, люди мало знакомые с делом и без всякой
подготовки. Получают они за свой труд по 10 руб.  в  месяц;  платить  дороже
администрация находит невозможным и не приглашает лиц свободного  состояния,
потому что этим пришлось бы платить не меньше 25 руб. Очевидно, преподавание
в школах считается занятием  неважным,  так  как  надзиратели  из  ссыльных,
которые  часто  несут  неопределенные  обязанности  и  состоят   только   на
побегушках у чиновников, получают по 40 и даже по 50 руб. в месяц {17}.
   Среди мужского населения грамотные, считая взрослых и детей, составляют
29%, среди женского - 9%. Да и эти 9% относятся  исключительно  к  школьному
возрасту, так что о взрослой сахалинской  женщине  можно  сказать,  что  она
грамоте не знает; просвещение не коснулось ее,  она  поражает  своим  грубым
невежеством, и,  мне  кажется,  нигде  в  другом  месте  я  не  видел  таких
бестолковых и мало понятливых женщин, как именно здесь, среди преступного  и
порабощенного  населения.  Среди  детей,  прибывших  из  России,   грамотные
составляют 25%, среди же родившихся на Сахалине только 9% {18}.


   1  "Табель  о  довольствии  ссыльнокаторжных  мужчин  и  женщин  пищею"
составлена на основании высочайше утвержденного 31 июля 1871 г. положения  о
провиантском и приварочном довольствии войск.
   2 Припек - это демон-искуситель, перед  чарами  которого  устоять,  как
оказывается, очень трудно. Благодаря ему очень  многие  потеряли  совесть  и
даже жизнь. Смотритель Селиванов, о котором  я  упоминал  уже,  пал  жертвой
припека, так как был убит хлебопеком-каторжным, которого распекал за то, что
у того выходило мало припеку. В самом деле,  есть  из-за  чего  похлопотать.
Положим, что в Александровской тюрьме пекут  хлеб  для  2870  человек.  Если
удержать с каждого пайка только по 10 зол., то получится около 300 фунтов  в
день. Вообще операции с хлебом очень выгодны. Так, например,  чтобы  сделать
растрату 10 тысяч  пудов  муки  и  потом  покрыть  ее  исподволь  мукою  же,
удерживаемою по золотникам с арестантских пайков, достаточно 2-3 лет.
   Поляков писал: "Хлеб в Мало-Тымовском поселении был  до  такой  степени
плох,  что  не  всякая  собака  решается  есть  его;  в   нем   была   масса
неперемолотых, целых зерен, мякины и соломы; один  из  присутствовавших  при
осмотре хлеба моих сотоварищей справедливо заметил: "Да, этим хлебом так  же
легко завязить все зубы, как и найти в них зубочистку для их очистки".
   3 Случается, в тюрьме варят похлебку из свежего мяса; это  значит,  что
медведь задрал корову или произошло какое-нибудь несчастье с казенным  быком
или коровой. Но к подобной убоине арестанты часто относятся как к  падали  и
отказываются есть ее. Вот еще строки из Полякова: "Очень нехороша была также
и местная солонина;  она  готовилась  из  мяса  казенных  быков,  истощенных
работой на плохих и трудных дорогах и убитых нередко накануне погибели, если
им не перерезывалось горло полуиздохшим". Во время хода  периодической  рыбы
арестантов кормят свежею рыбой, отпуская по одному фунту на человека.
   4 Все это администрации известно. По крайней мере вот  мнение  на  этот
счет  самого  начальника  острова:  "В  местных  операциях  по  приварочному
довольствию каторжных есть обстоятельства,  невольно  набрасывающие  на  это
дело сомнительную тень" (приказ э 314-й, 1888 г.).  Если  чиновник  говорит,
что он целую неделю или месяц питался арестантскою пищей и  чувствовал  себя
прекрасно, то это значит, что в тюрьме для него готовили особо.
   5 Как легко кашеварам ошибиться и  приготовить  по  объему  больше  или
меньше  порций,  видно  из  тех  количеств,  которые  кладутся  в  котел.  В
Александровской тюрьме 3 мая 1890 г. довольствовались из котла 1279 чел.;  в
котлы было положено: 13½ пуд. мяса, 5 пуд. рису, 1 ½ пуда муки
на подболтку, 1 п. соли, 24 п. картофеля, 1/3 ф. лаврового листу  и  2/3  ф.
перцу; в той же тюрьме 29 сентября для 675 человек: 17 п. рыбы, 3 п.  крупы,
1 п. муки, ½ п. соли, 12½ п. картофеля, 1/6 ф. листу и 1/3  ф.
перцу.
   6 3 мая в Александровской тюрьме из 2870 ч. довольствовались  из  котла
1279, а 29 сентября из 2432 ч, только 675.
   7  Администрация  и  местные  врачи  находят  довольствие,   получаемое
арестантами, недостаточным и в количественном отношении. По  данным,  взятым
мною из медицинского отчета, пай содержит в граммах: белка - 142,9, жиров  -
37,4, углеводов - 659,9 в скоромные дни и 164,3, 40,0 и 671,4 -  в  постные.
По Эрисману, скоромная пища наших фабричных содержит жиров 79,3, а постная -
67,4  гр.  Чем  больше  человек  работает,  чем  сильнее  и  продолжительнее
физическое напряжение, тем больше, по правилам гигиены, он  должен  получать
жиров и углеводов. О том, как мало надежды можно возлагать в этом  отношении
на хлеб и суп, читатель может  судить  по  всему  вышесказанному.  Рудничные
арестанты в четыре летние месяца получают усиленное  довольствие,  состоящее
из 4 ф. хлеба и 1 ф.  мяса  и  24  золотн.  крупы;  по  ходатайству  местной
администрации, такую же порцию стали назначать и тем рабочим, которые заняты
на дорожных работах. В 1887 г. на Сахалине,  по  мысли  начальника  главного
тюремного  управления,  был   поднят   вопрос   "о   возможности   изменения
существующей  на  о.  Сахалине  табели   с   целью   удешевления   стоимости
продовольствия ссыльнокаторжных без ущерба для  питания  организма"  и  были
произведены опыты продовольствия по способу, рекомендованному Доброславиным.
Покойный  профессор,  как  видно   из   его   рапорта,   находил   неудобным
"ограничивать размер пищи, уже столько лет выдаваемой  ссыльнокаторжным,  не
входя в ближайшее изучение тех условий работы и содержания,  в  которые  эти
арестанты поставлены, так как едва ли можно составить здесь точное понятие о
качествах того мяса и хлеба,  которые  на  месте  выдаются";  тем  не  менее
все-таки он находил возможным ограничение в году употребления дорогих мясных
порций и предложил три табели: две скоромных и одну постную. На Сахалине эти
табели  были  предложены   на   рассмотрение   комиссии,   назначенной   под
председательством  заведующего  медицинскою  частью.  И  сахалинские  врачи,
участвовавшие в ней, оказались на высоте своего призвания. Они, не обинуясь,
заявили, что, ввиду условий работ на Сахалине, сурового климата,  усиленного
труда во  всякое  время  года  и  при  всякой  погоде,  отпускаемого  теперь
довольствия недостаточно, что продовольствие по табелям проф.  Доброславина,
несмотря даже на сокращение мясных порций, обойдется гораздо дороже, чем  по
существующей  табели.  Отвечая  на   главный   пункт   вопроса,   касающийся
удешевления порций, они предложили свои собственные табели, которые, однако,
обещали  совсем  не  те  сбережения,  каких   хотело   тюремное   ведомство.
"Сбережения материального не будет, - писали они, -  но  взамен  того  можно
ожидать улучшения количества  и  качества  арестантского  труда,  уменьшения
числа больных и слабосильных, подымется общее состояние здоровья арестантов,
что отразится благоприятно и на колонизации  Сахалина,  дав  для  этой  цели
полных сил и здоровья поселенцев".  Это  "Дело  канцелярии  начальника  о-ва
Сахалина" об изменении  табели  с  целью  удешевления  содержит  в  себе  20
всевозможных рапортов, отношений и актов и заслуживает, чтобы с  ним  короче
познакомились лица, интересующиеся тюремной гигиеной.
   8 В лавочках копченая кета продается по 30 к. за штуку.
   9 Здешние инородцы, как я уже говорил, употребляют в пищу  очень  много
жиров, и это, несомненно, помогает им  в  борьбе  с  низкою  температурой  и
чрезмерной влажностью. Мне говорили, что где-то по восточному побережью  или
на соседних островах промышленники-русские  тоже  уже  начинают  мало-помалу
употреблять в пищу китовый жир.
   10 Когда капитан Машинский делал просеку для телеграфа  вдоль  Пороная,
то его рабочим-каторжным были присланы короткие рубахи, которые  были  впору
только детям. Арестантское платье отличает