я, но этот закон  постоянно
обходится  ввиду  его  непрактичности;  в  избах  живут   не   одни   только
исправляющиеся, но также испытуемые,  долгосрочные  и  даже  бессрочные.  Не
говоря уже о писарях, чертежниках и хороших мастерах,  которым  по  роду  их
занятий  жить  в  тюрьме  не  приходится,  на   Сахалине   немало   семейных
каторжников, мужей и отцов, которых непрактично было бы  держать  в  тюрьмах
отдельно от их семей: это вносило  бы  немалую  путаницу  в  жизнь  колонии.
Пришлось бы держать  семьи  тоже  в  тюрьмах  или  же  продовольствовать  их
квартирой и пищей на счет казны, или же удерживать на родине все время, пока
отец семейства отбывает каторгу.
   Каторжные разряда испытуемых живут в избах и часто поэтому несут  более
слабое  наказание,   чем   исправляющиеся.   Тут   резко   нарушается   идея
равномерности наказания, но этот беспорядок находит себе  оправдание  в  тех
условиях, из которых сложилась жизнь колонии, и к тому же он легко устраним:
стоит только перевести из тюрьмы в избы остальных арестантов. Но,  говоря  о
семейных   каторжных,   нельзя   мириться   с   другим   беспорядком   -   с
нерасчетливостью администрации, с  какою  она  разрешает  десяткам  семейств
селиться там, где нет ни усадебной, ни пахотной земли, ни  сенокосов,  в  то
время как в селениях других округов, поставленных в этом отношении  в  более
благоприятные условия, хозяйничают только бобыли, и  хозяйства  не  задаются
вовсе благодаря недостатку женщин.  В  Южном  Сахалине,  где  урожай  бывает
ежегодно, есть селения,  в  которых  нет  ни  одной  женщины,  между  тем  в
сахалинском Париже одних лишь  женщин  свободного  состояния,  прибывших  за
мужьями добровольно из России, живет 158.
   В Александровске уже нет усадебной земли. В прежнее время,  когда  было
просторно, давали под усадьбы 100-200 и даже 500 квадратных сажен, теперь же
сажают на 12 и даже на 9 и 8. Я сосчитал 161 хозяйство,  которые  ютятся  со
своими стройками и огородами на усадьбах, имеющих каждая  не  более  20  кв.
сажен. Виноваты в этом главным образом естественные условия  Александровской
долины: двигаться назад к морю нельзя, не годится здесь почва, с боков  пост
ограничен горами, а вперед он может расти теперь только в одном направлении,
вверх по течению Дуйки, по так называемой Корсаковской дороге: здесь усадьбы
тянутся в один ряд и тесно жмутся друг к другу.
   По данным подворной описи, пахотною землей пользуются только 36 хозяев,
а сенокосом только 9. Величина участков пахотной земли колеблется между  300
саж. и 1 десятиной. Картофель сажают почти все. Лошади есть только у  16,  а
коровы у 38, причем скот  держат  крестьяне  и  поселенцы,  занимающиеся  не
хлебопашеством, а торговлей. Из этих немногих цифр  следует  заключить,  что
хозяйства в  Александровске  держатся  не  на  хлебопашестве.  Какою  слабою
притягательною силой обладает здешняя земля, видно уже из  того,  что  здесь
почти совсем нет хозяев-старожилов. Из тех, которые сели на участок  в  1881
г., не осталось ни одного; с 1882 г. сидят только 6, с 1883 г. - 4 с 1884 г.
- 13, с 1885 г. - 68. Значит, остальные 207 хозяев сели после 1885  г.  Судя
по очень малому числу крестьян, - их  только  19,  -  нужно  заключить,  что
каждый хозяин сидит на  участке  столько  времени,  сколько  нужно  ему  для
получения крестьянских прав, то есть права бросить  хозяйство  и  уехать  на
материк.
   Вопрос, на какие средства существует население Александровска,  до  сих
пор остается для меня не вполне решенным. Допустим, что  хозяева  со  своими
женами и детьми, как ирландцы, питаются одним картофелем и  что  им  хватает
его на круглый год; но что едят те 241 поселенцев  и  358  каторжных  обоего
пола, которые проживают в избах в качестве сожителей, сожительниц, жильцов и
работников? Правда, почти половина населения получает  пособие  от  казны  в
виде арестантских пайков и детских кормовых. Есть  и  заработки.  Более  ста
человек заняты в казенных мастерских и в канцеляриях.  У  меня  отмечено  на
карточках немало мастеров,  без  которых  не  обойтись  в  городе:  столяры,
обойщики, ювелиры, часовые мастера,  портные  и  т.п.  В  Александровске  за
поделки из дерева и металлов платят очень  дорого,  а  давать  "на  чаи"  не
принято меньше рубля. Но  чтобы  изо  дня  в  день  вести  городскую  жизнь,
достаточно ли арестантских пайков  и  мелких  заработков,  очень  жалких?  У
мастеров предложение несоизмеримо превышает спрос, а чернорабочие,  например
плотники, работают за 10 коп.  в  день  на  своих  харчах.  Население  здесь
перебивается кое-как, но оно тем не менее все-таки  каждый  день  пьет  чай,
курит турецкий табак, ходит  в  вольном  платье,  платит  за  квартиры;  оно
покупает дома у крестьян, отъезжающих на материк, и строит новые. Около него
бойко торгуют лавочки, и наживают десятки тысяч разные кулаки, выходящие  из
арестантской среды.
   Тут  много  неясного,  и  я  остановился  на  предположениях,   что   в
Александровске поселяются большею  частью  те,  которые  приезжают  сюда  из
России с деньгами, и что для населения большим  подспорьем  в  жизни  служат
нелегальные средства. Покупка арестантских вещей и сбыт их большими партиями
в Николаевск, эксплуатация инородцев и новичков-арестантов, тайная  торговля
спиртом, дача денег в ссуду за очень высокие проценты, азартная игра в карты
на большие куши, - этим занимаются мужчины. А женщины, ссыльные и свободные,
добровольно пришедшие за мужьями, промышляют развратом. Когда  одну  женщину
свободного состояния  спросили  на  следствии,  откуда  у  нее  деньги,  она
ответила: "Заработала своим телом".
   Всех семей 332: из них  законных  185  и  свободных  147.  Сравнительно
большое  количество  семейных  объясняется  не   какими-либо   особенностями
хозяйств, располагающими  к  семейной,  домовитой  жизни,  а  случайностями:
легкомыслием  местной  администрации,  сажающей  семейных   на   участки   в
Александровске, а не в более подходящем для этого месте, и тою сравнительною
легкостью, с какою здешний поселенец, благодаря своей близости к  начальству
и  тюрьме,  получает  женщину.  Если  жизнь  возникла  и  течет  не  обычным
естественным порядком, а искусственно, и если рост ее зависит не столько  от
естественных  и  экономических  условий,  сколько  от  теорий  и   произвола
отдельных лиц, то подобные  случайности  подчиняют  ее  себе  существенно  и
неизбежно и становятся для этой искусственной жизни как бы законами.


   1 Августинович. Несколько сведений о Сахалине. Извлечение  из  путевого
журнала. - "Современность", 1880 г., э 1. Есть еще его  статья:  "Пребывание
на о. Сахалине", - "Правительственный вестник", 1879 г., э 276.
   2 Теперь поговаривают о другом промысле - о торговле... "барахлом". - В
письме  ссыльнокаторжного  М.  Дмитриева  Чехову  от  27  сентября  1890  г.
говорится: "Эксплуататоры ссыльных - это мелочные торговцы, вольно приезжие,
примерно  сейчас  в  посту  Александровском  некто  Тимофеев   контрабандным
порядком скупает у голодных ссыльных одежду и обувь... а там сбывает  Манзам
(бродячим китайским мелочным торговцам) по сходной цене". (П. Еремин)
   3 Иеромонах Ираклий, проживавший до 1886 г. в Александровском  посту...
- о. Ираклий,  по  национальности  бурят.  В  молодости  во  время  большого
наводнения дал обет,  если  останется  жив,  принять  христианство  и  стать
монахом. Молодой бурят остался  жив  и  постригся  в  монахи  Забайкальского
Посольского монастыря; В 1882 г. о. Ираклий миссионером приехал на  Сахалин;
служил в Александровском посту, а потом в Тымовском округе в селе Рыковском.
Из Рыковского он отправился на Южный Сахалин, а 13 октября 1890 г. вместе  с
Чеховым на "Петербурге" отплыл в Одессу. (П. Еремин)
   4 Настоящий рост  Александровска  начался  с  издания  новою  положения
Сахалина...  -  В  1884  г.   территория,   управляемая   Восточно-сибирским
генерал-губернатором,  была   разделена   на   два   генерал-губернаторства:
Иркутское и Приамурское  (в  последнее  вошел  и  о.  Сахалин);  Приамурским
генерал-губернатором стал А.Н.  Корф.  На  Сахалине  была  учреждена  власть
начальника   острова,    ему    подчинялись    три    начальника    округов:
Александровского, Тымовского и Корсаковского. (П. Еремин)
   5 Если, положим, чиновника зовут Иваном Петровичем Кузнецовым, то  одну
улицу называют Кузнецовской, другую Ивановской, а третью Иваново-Петровской.
   6 ...лавка колонизационною фонда... - В начале  80-х  гг.  на  Сахалине
стали открывать лавки для продажи  населению  товаров  по  доступным  ценам,
причем вся прибыль от торговли должна была отчисляться на нужды  колонизации
острова; однако сахалинские чиновники  стали  эти  деньги  попросту  красть.
Впоследствии  комиссия,  ревизовавшая  колонизационный  фонд  в  90-х   гг.,
отметила: "Существующий  на  Сахалине  колонизационный  фонд  не  преследует
колонизационного  свойства,  так  что  далее  именовать  это   учреждение...
колонизационным фондом нет никаких оснований". 18 августа 1891 г. А.П. Чехов
писал А.С. Суворину: "...Кононович вызван  в  Петербург  для  объяснения  по
поводу недочета в 400 тысяч". (П. Еремин)

V

   Александровская ссыльнокаторжная тюрьма. - Общие камеры. -  Кандальные.
-  Золотая  Ручка.  -  Отхожие  места.  -  Майдан.  -  Каторжные  работы   в
Александровске. - Прислуга. - Мастерские.

   В Александровской ссыльнокаторжной тюрьме я был  вскоре  после  приезда
{1}.  Это  большой  четырехугольный  двор,  огороженный  шестью  деревянными
бараками казарменного типа и забором между ними. Ворота  всегда  открыты,  и
около них ходит часовой. Двор чисто подметен;  на  нем  нигде  не  видно  ни
камней, ни мусора, ни отбросов, ни луж  от  помоев.  Эта  примерная  чистота
производит хорошее впечатление.
   Двери у всех корпусов открыты  настежь.  Я  вхожу  в  одну  из  дверей.
Небольшой коридор. Направо и налево  двери,  ведущие  в  общие  камеры.  Над
дверями черные дощечки с белыми надписями: "Казарма э такой-то.  Кубического
содержания воздуха столько-то. Помещается  каторжных  столько-то".  Прямо  в
тупике  коридора  тоже  дверь,  ведущая  в  небольшую  каморку:  здесь   два
политических, в расстегнутых жилетках и в чирках на  босую  ногу,  торопливо
мнут перину, набитую соломой; на подоконнике книжка и кусок  черного  хлеба.
Сопровождающий меня начальник округа объясняет мне, что этим двум арестантам
было разрешено жить вне тюрьмы,  но  они,  не  желая  отличаться  от  других
каторжных, не воспользовались этим разрешением.
   - Смирно! Встать! - раздается крик надзирателя.
   Входим в камеру. Помещение на вид просторное,  вместимостью  около  200
куб. сажен. Много света,  окна  открыты.  Стены  некрашеные,  занозистые,  с
паклею  между  бревен,  темные;  белы  одни  только  голландские  печи.  Пол
деревянный, некрашеный, совершенно сухой. Вдоль всей камеры по  середине  ее
тянется одна сплошная нара, со скатом на обе стороны, так что каторжные спят
в два ряда, причем головы одного ряда обращены к головам другого. Места  для
каторжных не нумерованы, ничем не отделены одно  от  другого,  и  потому  на
нарах можно поместить 70 человек и 170. Постелей совсем нет. Спят на жестком
или подстилают под себя старые драные мешки, свою одежду  и  всякое  гнилье,
чрезвычайно непривлекательное на вид. На нарах лежат шапки,  обувь,  кусочки
хлеба, пустые бутылки  из-под  молока,  заткнутые  бумажкой  или  тряпочкой,
сапожные колодки; под нарами сундучки, грязные мешки,  узлы,  инструменты  и
разная ветошь. Около  нар  прогуливается  сытая  кошка.  На  стенах  одежда,
котелки, инструменты, на полках чайники, хлеб, ящички с чем-то.
   На Сахалине свободные  при  входе  в  казармы  не  снимают  шапок.  Эта
вежливость обязательна только для ссыльных. Мы в шапках ходим около  нар,  а
арестанты стоят руки по швам и молча глядят на нас. Мы тоже молчим и  глядим
на них, и похоже на то, как будто мы пришли покупать их. Мы идем  дальше,  в
другие камеры,  и  здесь  та  же  ужасная  нищета,  которой  так  же  трудно
спрятаться под лохмотьями,  как  мухе  под  увеличительным  стеклом,  та  же
сарайная жизнь, в полном смысле нигилистическая,  отрицающая  собственность,
одиночество, удобства, покойный сон.
   Арестанты, живущие в Александровской тюрьме,  пользуются  относительною
свободой; они не носят кандалов, могут выходить из тюрьмы в продолжение  дня
куда угодно, без конвоя, не соблюдают однообразия  в  одежде,  а  носят  что
придется, судя по погоде и работе. Подследственные, недавно  возвращенные  с
бегов и временно арестованные по какому-либо  случаю,  сидят  под  замком  в
особом  корпусе,  который  называется  "кандальной".  Самая  употребительная
угроза на Сахалине такая: "Я посажу тебя в кандальную". Вход в это  страшное
место стерегут надзиратели, и один из них рапортует нам,  что  в  кандальной
все обстоит благополучно.
   Гремит  висячий  замок,  громадный,  неуклюжий,   точно   купленный   у
антиквария, и мы входим в небольшую  камеру,  где  на  этот  раз  помещается
человек 20, недавно возвращенных с бегов. Оборванные, немытые, в кандалах, в
безобразной обуви, перепутанной тряпками и веревками; одна  половина  головы
разлохмачена, другая, бритая, уже начинает  зарастать.  Все  они  отощали  и
словно облезли, но глядят бодро. Постелей нет, спят на голых нарах.  В  углу
стоит "парашка"; каждый может  совершать  свои  естественные  надобности  не
иначе, как в присутствии 20 свидетелей. Один просит, чтобы его отпустили,  и
клянется, что уж больше не будет бегать; другой просит, чтобы сняли  с  него
кандалы; третий жалуется, что ему дают мало хлеба.
   Есть камеры,  где  сидят  по  двое  и  по  трое,  есть  одиночные.  Тут
встречается немало интересных людей.
   Из сидящих в одиночных  камерах  особенно  обращает  на  себя  внимание
известная Софья Блювштейн - Золотая Ручка {2}, осужденная за побег из Сибири
в каторжные работы на три  года.  Это  маленькая,  худенькая,  уже  седеющая
женщина с помятым, старушечьим лицом. На руках у нее кандалы: на нарах  одна
только шубейка из серой  овчины,  которая  служит  ей  и  теплою  одеждой  и
постелью. Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что  она  все
время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у  нее  мышиное.
Глядя на нее, не верится, что еще недавно она была красива до такой степени,
что  очаровывала  своих  тюремщиков,  как,  например,   в   Смоленске,   где
надзиратель помог ей бежать и сам бежал вместе с  нею.  На  Сахалине  она  в
первое время, как и все  присылаемые  сюда  женщины,  жила  вне  тюрьмы,  на
вольной квартире; она пробовала бежать и нарядилась для этого  солдатом,  но
была задержана. Пока она находилась на воле, в  Александровском  посту  было
совершено  несколько  преступлений:  убили  лавочника  Никитина,  украли   у
поселенца еврея Юровского 56 тысяч. Во всех этих преступлениях Золотая Ручка
подозревается и обвиняется  как  прямая  участница  или  пособница.  Местная
следственная власть запутала ее и самое себя такою густою проволокой  всяких
несообразностей и ошибок, что из дела ее решительно  ничего  нельзя  понять.
Как бы то ни было, 56 тысяч еще не найдены и служат пока сюжетом  для  самых
разнообразных фантастических рассказов.
   О кухне, где при мне готовился обед для 900 человек,  о  провизии  и  о
том, как едят арестанты, я буду говорить в особой  главе.  Теперь  же  скажу
несколько слов об отхожем месте. Как известно,  это  удобство  у  громадного
большинства русских людей находится в полном презрении. В  деревнях  отхожих
мест совсем нет. В монастырях, на ярмарках, в постоялых дворах и на  всякого
рода промыслах, где еще не установлен санитарный надзор, они отвратительны в
высшей степени. Презрение к отхожему месту русский человек приносит с  собой
и в Сибирь. Из истории каторги видно, что  отхожие  места  всюду  в  тюрьмах
служили источником удушливого смрада  и  заразы  и  что  население  тюрем  и
администрация легко мирились с этим. В 1872 г. на Каре, как писал г.  Власов
в своем отчете, при одной  из  казарм  совсем  не  было  отхожего  места,  и
преступники  выводились  для  естественной  надобности  на  площадь,  и  это
делалось не по желанию каждого из  них,  а  в  то  время,  когда  собиралось
несколько  человек.  И  таких  примеров  я  мог   бы   привести   сотню.   В
Александровской тюрьме отхожее место, обыкновенная выгребная яма, помещается
в тюремном дворе в отдельной пристройке  между  казармами.  Видно,  что  при
устройстве его прежде всего старались, чтоб оно обошлось  возможно  дешевле,
но все-таки сравнительно с  прошлым  замечается  значительный  прогресс.  По
крайней  мере  оно  не   возбуждает   отвращения.   Помещение   холодное   и
вентилируется деревянными трубами. Стойчаки  устроены  вдоль  стен;  на  них
нельзя стоять, а можно только сидеть, и это главным  образом  спасает  здесь
отхожее место от грязи и сырости.  Дурной  запах  есть,  но  незначительный,
маскируемый обычными снадобьями, вроде дегтя  и  карболки.  Отперто  отхожее
место не только днем, но и  ночью,  и  эта  простая  мера  делает  ненужными
параши; последние ставятся теперь только в кандальной.
   Около тюрьмы есть колодец, и по нему можно судить  о  высоте  почвенной
воды. Вследствие особого строения  здешней  почвы  почвенная  вода  даже  на
кладбище, которое расположено на горе у моря, стоит  так  высоко,  что  я  в
сухую погоду видел могилы, наполовину заполненные водою. Почва около  тюрьмы
и во всем посту  Дренирована  канавами,  но  недостаточно  глубокими,  и  от
сырости тюрьма совсем не обеспечена.
   В  хорошую  теплую  погоду,  которая  здесь  бывает  не  часто,  тюрьма
вентилируется превосходно: окна и двери  открываются  настежь,  и  арестанты
большую часть дня проводят на дворе или далеко вне  тюрьмы.  Зимою  же  и  в
дурную погоду, то есть  в  среднем  почти  10  месяцев  в  году,  приходится
довольствоваться только форточками и печами. Лиственничный и еловый лес,  из
которого сделаны тюрьма и ее фундамент,  представляет  хорошую  естественную
вентиляцию, но ненадежную; вследствие большой влажности сахалинского воздуха
и изобилия дождей,  а  также  испарений,  идущих  изнутри,  в  порах  дерева
скопляется вода, которая зимою  замерзает.  Тюрьма  вентилируется  слабо,  а
между тем на каждого ее обитателя приходится не  много  воздуха.  У  меня  в
дневнике записано: "Казарма э 9. Кубического  содержания  воздуха  187  саж.
Помещается каторжных 65". Это в летнее время, когда ночует в  тюрьме  только
половина всех каторжных. А вот цифры из  медицинского  отчета  за  1888  г.:
"Кубическая вместимость арестантских помещений в Александровской тюрьме  970
саж.; числилось арестантов: наибольшее 1  950,  наименьшее  1  623,  среднее
годовое 1 785; помещалось на ночлег  740;  приходилось  на  одного  человека
воздуха 1,31 саж.". Наименьшее скопление каторжных в тюрьме бывает в  летние
месяцы, когда они командируются в округ на  дорожные  и  полевые  работы,  и
наибольшее - осенью, когда они возвращаются с работ и "Доброволец"  привозит
новую партию в 400-500  человек,  которые  живут  в  Александровской  тюрьме
впредь до распределения  их  по  остальным  тюрьмам.  Значит,  меньше  всего
воздуха приходится на каждого арестанта именно в то время, когда  вентиляция
бывает наименее действительна.
   С работ, производимых чаще в ненастную погоду, каторжный возвращается в
тюрьму на ночлег в промокшем платье  и  в  грязной  обуви;  просушиться  ему
негде; часть одежды развешивает он около нар, другую, не дав ей  просохнуть,
подстилает под себя вместо постели. Тулуп его  издает  запах  овчины,  обувь
пахнет кожей и дегтем. Его белье, пропитанное насквозь кожными  отделениями,
не просушенное и давно не мытое, перемешанное со старыми мешками и  гниющими
обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно не бывший  в
бане, полный