ми на второй этаж. Он здесь не был
более семи лет! Отсюда ушел, почти бежал  бедный  родственник,  которого
или терпели, или не замечали, а вернулся король! Это все его: его  трон,
его корона, его залы, оружие на стенах, ковры, зеркала, статуи, лакеи...
Он может делать все, что пожелает. Для  начала  синее  и  серебро  нужно
заменить на красное с  золотом.  Никаких  Тагэре!  Хотя  это  и  дорого.
Выбрасывать столько денег на какую-то обивку?! Но не ходить же ему среди
серебряных нарциссов! Король медленно шел по дворцу, заглядывая  во  все
углы. Это был его дворец. Здесь все его. Все! А  почему  чехлы  на  этих
стульях натянуты криво? И шнуры на  занавесях  слабо  подвязаны,  бархат
касается пола, это не правильно!
   Семенящий рядом с Его Величеством гофмейстер  истово  кивал,  пытаясь
запомнить все распоряжения. Он был глуп, толст, краснолиц и  вспотел  от
усердия и страха. Он боялся, это было очевидным. Зрелище  чужого  страха
бальзамом проливалось на избоявшуюся душу Пьера. Отныне он -  хозяин  не
только занавесей и кресел, но и жизней и судеб всех этих  людей,  и  они
знают это. Он заставит их даже во сне называть его только Его Величество
Пьер Седьмой Лумэн. Все, кто когда-то хихикал ему в спину или не замечал
его и мать, свое получат. И эти выскочки Вилльо тоже, но не  сразу.  Ему
нужна свадьба с молодой Элеонорой и клан Вилльо, чтобы  расправиться  со
сторонниками Тагэре, по крайней мере, с теми, кто не смирился.
   Конечно, Ифрана, Фей-Вэйя и  Кантиска  его  не  оставят,  но  удачное
начало - это только начало. Мунт брали все, кому  не  лень.  Усидеть  на
троне труднее, чем на него забраться, уж это-то он понимает.
   Пьер Тартю прошествовал через Зал Знамен, в  котором  через  три  дня
устроит большой прием, и вошел в Зал Нарциссов, примыкающий к  Тронному.
Здесь стены украшало старинное оружие и портреты Арроев, начиная с  Рене
Второго, и здесь он повесит и свое изображение, как  только  ему  найдут
подходящего художника. Тартю с достоинством шел по  паркету  из  черного
дерева, инкрустированного пластинами янтаря, старательно поддерживая  на
лице  выражение,  долженствующее  показать,  что  он  законный  преемник
арцийских властителей. Там, в конце галереи, были  и  портреты  Лумэнов.
Тагэре их не вынесли, и зря! Победители должны уничтожать прошлое,  если
не хотят, чтобы оно их настигло сзади.
   А, вот они... Пьер и Агнеса. Оба в ало-золотых одеяниях, он с мечом и
в короне, высокий и суровый, она без усов, в роскошном бархатном платье,
с золотыми нарциссами на настоящей, пышной груди. Нужно узнать,  жив  ли
художник... Хорошо  нарисовано,  очень  хорошо.  Взгляд  Пьера  метнулся
вперед и остановился, прикованный последним портретом.
   Александр, в боевых доспехах, но без шлема, опирался на меч, глядя не
вперед, не в глаза подданным и потомкам, как другие монархи,  а  куда-то
мимо и вдаль, словно видел нечто, недоступное посторонним.  Не  было  ни
мантии, ни короны, ни прочих символов королевской власти.  Сталь,  а  не
золото. Единственная роскошь  -  пожалованный  братом  за  Эскоту  орден
Подковы да зеленый камень в рукояти  меча.  Слегка  растрепанные  темные
волосы, сжатые губы, серые, очень спокойные  глаза...  Вроде  бы  ничего
страшного, но Пьеру стало холодно, словно он вновь оказался на холме  за
спинами ифранских наемников и к нему рвался всадник на белом черногривом
коне, рвался, чтобы убить. Это его, Пьера Тартю,  смерть  смотрела  мимо
него со странного портрета. Пока мимо.
   - Гофмейстер! - И  без  того  высокий  голос  Пьера  прозвучал  вовсе
по-бабьи. - Немедленно снять и вынести узурпатора. Немедленно!
   Толстяк, дрожа хомячьими щеками, выкатился из зала,  но,  прежде  чем
притащили лестницу и двое дюжих слуг  принялись  снимать  картину,  Пьер
невольно  рассмотрел  и  навсегда  запомнил  руки  в  латных  перчатках,
уверенно лежащие на черной  рукояти,  витражи  с  волчьими  головами  за
спиной короля, синий плащ с консигной и лицо, лицо, от которого при всем
желании невозможно оторваться. Проклятый горбун,  он  же  мертв!  Мертв,
иначе его бы уже нашли. Отчего же так жутко?
   Слуги делали свое дело умело и споро, им было все равно, что  снимать
или вешать - шпалеру,  картину  или  же  люстру.  Портрет  был  убран  в
считанные десятинки,  осталась  лишь  затянутая  синим  бархатом  пустая
стена.
   - Ваше Величество, портрет Филиппа Тагэре также убрать?
   Филипп... Стройный, золотоволосый красавец, любимец женщин,  отважный
воин, двоеженец и убийца...
   - Филипп Четвертый имел определенное право на трон, и он  сделал  для
Арции достаточно, чтобы заслужить право остаться в Зале Нарциссов.
   То, что он получил корону благодаря поддержке клана  Вилльо,  а  дочь
Филиппа и Элеоноры скоро будет  его  королевой,  Тартю  не  сказал.  Это
никого не касается, на людях он будет произносить лишь те слова, которые
можно записывать для потомства.
   - Ваше Величество,  -  на  этот  раз  побледневший  гофмейстер  задал
терзавший его вопрос, - будут ли какие-то распоряжения  насчет  портрета
узурпатора?
   - Сжечь. И немедленно.
   Пьер с трудом удержался от искушения посмотреть, как горит  проклятая
картина.  Отчего-то  казалась,  что,  увидев  это,  он  освободится   от
противного, леденящего ощущения, не покидавшего свежеиспеченного короля,
несмотря  на  победу.  Увы,   смотреть,   как   уничтожают   изображение
предшественника,   недостойно   государя.   Тартю   прочел    достаточно
исторических книг и философских трактатов, чтобы это понять.  Он  и  так
поступил необдуманно и недальновидно, но видеть  эти  серые  глаза  было
выше его сил.
 
2895 год от В.И. 
Ночь с 24-го на 25-й день месяца Собаки 
ОРГОНДА. ЛИАРЭ 
 
   Единственным недостатком Марты аре Ги ре Мальвани была привычка спать
до полудня. Правда, в пользу герцогини говорило  то,  что  ложилась  она
далеко за полночь и лишь переделав все  намеченные  дела.  Привыкший  не
только рано вскакивать, но и засыпать в относительно  пристойное  время,
Сезар  смирился  с  неизбежностью,   благо   венценосным   супругам   по
оргондскому этикету полагались разные спальни. Когда муж  вставал,  жена
еще спала, но это никому не мешало.
   Сезар с Мартой умудрялись любить и при этом  не  портить  друг  другу
жизнь. Никто не старался никого переделать, может быть, поэтому за почти
два года супружества они  ни  разу  не  поссорились.  В  семейной  жизни
оргондские владыки пошли в Мальвани, а не  в  Тагэре.  "Тигры"  женились
поздно, но зато удачно. Отец был счастлив с матерью, он был  бы  рад  за
сына...  Маршал  Анри  погиб,  пытаясь  защитить  Марту,   но   истинным
спасителем оказался  легендарный  Скиталец.  Мальвани  сам  не  понимал,
почему нынешним утром его мысли то и  дело  возвращаются  к  загадочному
капитану, дважды оказавшемуся на его  пути.  Первый  раз  Скиталец  спас
Филиппа Тагэре и его рыцарей  от  дарнийских  сторожевиков,  второй  раз
уничтожил Ореста.
   Став мужем Марты и герцогом Оргонды,  Сезар  пытался  разузнать  хоть
что-то про их спасителя, но не услышал ничего нового в сравнении с  тем,
что одиннадцать лет назад рассказали дарнийские моряки. Как же их звали?
Здоровенного северянина - Отто, а вот южанина... Он был эллец, но имя...
   - Монсигнор, - дежурный аюдант  выглядел  раздосадованным,  -  к  вам
рвется какой-то моряк. Говорит, вы его знаете и должны принять.  У  него
важные известия.
   При Марке подобная наглость была бы  немедленно  наказана,  но  Сезар
Мальвани завел новые порядки. Гвардеец допускал, что монсигнор и  впрямь
примет настырного капитана, и, хоть и кипя  от  негодования,  доложил  о
визитере.
   - Он назвался?
   - Да, он сказал, его зовут Жозе Влозу...
   Конечно же! Жозе Влозу. Худой, смуглый, быстрый,  как  удар  шпаги...
Колдун он, что ли? Иначе  чем  объяснить,  что  именно  его  имя  герцог
пытался вспомнить все  утро.  Или  мы  чувствуем,  когда  кому-то  очень
нужны?
   - Я приму его.
   - Слушаюсь, монсигнор.
   Жозе Влозу почти не изменился, разве что у висков  заблестела  седина
да складки у тонких губ обозначились четче.
   - Мои приветствия монсигнору герцогу. Вы сняли камень с моей души.
   - Камень?
   - Если б к вам пришлось прорываться силой, я мог бы причинить кому-то
вред.
   - То есть? - улыбнулся Сезар. - Вина хотите?
   - Не откажусь,  только  лучше  бы  монсигнор  налил  себе.  Некоторые
новости лучше запить.
   - Что-то случилось?
   - Вот письмо. Кое-что мне передали и на словах, но это потом.
   Почерк - если эти жуткие каракули можно было назвать почерком - Сезар
узнал сразу, равно как и печатку с пылающим сердцем. Рито Кэрна,  он  же
маркиз Гаэтано! Мальвани видел мирийца последний раз на  своей  свадьбе.
Рафаэль влюбил в себя половину двора и сбежал  с  какой-то  служанкой  в
портовую таверну, где всю ночь пел под гитару мирийские песни,  к  вящей
радости простонародья. Писать письма Кэрна терпеть не мог, да и  незачем
ему было это делать. И все-таки написал. Сезар медленно поднял глаза  на
моряка. Жозе Влозу пристально изучал надпись, выбитую  по  краю  полного
кубка, но не пил...
   Барон Обен тоже не пил, когда  рассказал  отцу  про  Эльтскую  резню.
Проклятый, что за бред в голову лезет! Сезар решительно впился  взглядом
в скачущие буквы.
   "Сезар, - Рито никогда не ходил  вокруг  да  около,  -  нас  предали,
продали и разбили. Фронтерцы  и  Рогге.  В  Арции  хозяйничает  Тартю  с
циалианками и всей сволочью, которую они смогли собрать. Сандер  пропал.
Надеюсь, он жив и в безопасности, но где  и  с  кем  -  не  представляю.
Уцелевшие прорываются в Гвару, а я пока в Мунте. У меня дела, которые за
меня сделать некому. Мне повезло  встретить  капитана  Жозе,  он  обещал
помощь, и я ему верю. На всякий случай - твой подарок еще у меня, и я не
изменил свое мнение. Это был Изар, и никто другой. И не смешите меня!
   Как и что сказать Марте, думай сам,  но  я  бы  сказал  правду.  Если
услышишь, что я мертв, не верь.  Раньше  Тартю  и  Рогге  я  умирать  не
намерен. Р.".
   Будь проклят этот мир, в котором все повторяется. Все  подлости.  Все
жестокости, все предательства. Мальвани избрали  своим  девизом  "Придут
лучшие времена". Избрали чуть ли не тысячу лет назад, но лучшие  времена
так и не пришли. Ни боли, ни  горя  не  становится  меньше.  Сезар  тихо
положил бумагу на стол.
   - Где вы видели маркиза Гаэтано?
   Это - правда. Правда,  Проклятый  побери!  Можно  подделать  подпись.
Можно украсть печать, но не их безумный  ночной  разговор  о  подаренном
кинжале, который слышали только звезды, одну из которых  атэвы  называют
Изар...
   - В Мунте, в речном порту. Мне  сказали,  что  какой-то  парень  ищет
капитана. Я маркиза в лицо не знал, но сразу понял - мириец. Он спросил,
помню ли я встречу со Скитальцем и Александра Тагэре. Про Гразу в  Мунте
уже знали, хоть и не все. Я решил, что  он  хочет  бежать,  и  предложил
взять его на борт, но он задумал другое.
   - Что именно?  -  Разумеется,  какое-то  безумие.  Байланте  остается
байланте.
   - Этого он не сказал. Думаю, поговорить кое с кем по душам.
   Похоже на Рафаэля. Один за всех, против всех! Кто же будет его быком?
Тартю? Рогге? Аганн с братцем? Или он начнет с корешков, а не с  вершков
и  схватится  с  Фей-Вэйей?  Сумасшедший,   он   ничего   не   добьется,
ничегошеньки!
   - Жозе, что он сказал о битве?
   - Почти все "волчата" и большая часть  дарнийцев  погибли,  а  король
исчез. Его, Кэрну и Луи Трюэля ищут, но безуспешно.
   Еще бы, кому бы пришло в голову после того, что случилось, полезть  в
пасть к гаенне, а Рито полез! Но где  Луи?  И  что  теперь  делать  ему?
Осенью  "паучата"  начать  войну  не  рискнут,  но  весной  Оргонде   не
поздоровится.
   - Что маркиз Гаэтано просил передать на словах?
   - Что его отец должен встать рядом с Оргондой,  что  у  каждого  своя
война, а Берег Бивней - еще и берег чести.
 
2895 год от В.И. 
25-й день месяца Собаки 
АРЦИЯ. МУНТ 
 
   Рыночная площадь оставалась рыночной площадью, кто  бы  ни  сидел  во
дворце Анхеля. Люди продавали, покупали,  глазели,  толкались,  галдели,
ссорились, били друг друга по  рукам,  на  ходу  перекусывали.  Все  как
всегда, а может, и не как всегда. Маркиз Гаэтано раньше  не  болтался  в
чужом плаще  среди  простонародья.  Если  ему  и  случалось  бродить  по
городским тавернам, то под своим именем, но сейчас это  было  бы  глупо.
Кэрна купил у булочника пирожок с курицей и, ловко лавируя, выбрался  из
толпы. Хватит, пора заканчивать поиски, он в Мунте чуть ли не кварту, но
не нашел и следа племянников, разве  что  на  Тартю  полюбовался  да  на
предателей вроде капитана Клемана, с легкостью необыкновенной сменившего
синий плащ на алый.
   Луи, тот, может, и разыскал бы в многотысячном городе удравших  детей
или хотя бы их след, но из байланте ищейки не выйдет, а спросить некого,
он один. Так что, милый, решай. Или ты убиваешь  Тартю  и  прощаешься  с
бренной жизнью, или выбираешься из города и ищешь Сандера.  Ему  здорово
досталось - надо думать, лежит пластом в  каком-нибудь  лесном  домишке.
Нет, бросать Александра нельзя. Решено, он возвращается в Гразу.
   Что будет потом, Кэрна представлял довольно смутно, но в  его  голове
последние дни крутились безумные мысли о Береге Бивней и  спасшем  их  с
Даро капитане, о котором он не думал лет десять. Нет, мириец не забыл ни
бегство, ни  появившийся  словно  бы  из  ниоткуда  корабль,  ни  седого
ясноглазого моряка, но и не вспоминал о нем, а теперь в мозгу  колоколом
бились слова Аларика. "Молодость кончается  быстро,  а  у  тебя,  боюсь,
кончится еще быстрее, чем у твоих сверстников, так что  постарайся  быть
посчастливее и повеселее... Пока сможешь".
   Свою молодость Рито Кэрна зарыл в овраге у  Гразского  поля  в  одной
могиле со светловолосым мальчишкой,  имени  которого  так  и  не  узнал.
Аларик обещал найти его, когда придет время, неужели оно еще не пришло?
   "Слушайте, слушайте, слушайте! И не говорите, что не слышали!"
   Троекратный  вопль  герольдов,  которым  наплевать,  о  чем  кричать,
оторвал мирийца от размышлений о седом капитане. Любопытно, что собрался
поведать народу ублюдок Тартю? Повысит награду за их с Сандером  головы?
Чтобы лучше видеть, Рафаэль вскочил  на  основание  решетки,  окружавшей
ратушу. В одежде наемника он был неузнаваем, а искать в Мунте его никому
и в голову не приходило. Устроился  Кэрна  удачно:  с  облюбованного  им
места открывался прекрасный вид не только на Коронный помост с  ведущими
к нему пологими ступенями, но и на саму  площадь  и  вливающуюся  в  нее
улицу, по которой двигалась какая-то процессия.
   Первыми шли герольды  и  с  десяток  городских  стражников,  затем  в
окружении  ифранских  тяжеловооруженных  воинов   кардинал   Клавдий   -
Проклятый бы побрал эту свиньищу  -  и  Жорес  Аганнский.  Сзади  ползла
какая-то упряжка, но Рафаэль не мог отвести взгляда от  сынка  Элеоноры.
Гнусь! Тварь! Иго денна Подра! <Мирийская  площадная  брань.>  Чтобы  не
Наброситься на  одного  из  главных  виновников  беды,  маркизу  Гаэтано
пришлось собрать в кулак всю свою волю. Не  дождетесь!  Он  поклялся  не
умереть, а отомстить,  причем  всем.  Сегодня  придется  отпустить  этих
подонков, он еще сдерет с  них  их  паршивые  шкуры.  Герольды  завопили
что-то  еще,  и  привычная   ко   всему   столичная   торговая   площадь
подозрительно затихла, словно с нее хлыстом  согнали  привычный  дневной
шум.
   Не будь Рито занят поединком с самим собой, он бы  заметил  опущенные
глаза горожан, налившийся  красным  нос  у  продававшей  упитанных  уток
крестьянки, побелевшее лицо  однорукого  торгового  пристава,  в  память
бывших воинских заслуг направленного приглядывать за порядком на  рынке.
Люди уже поняли,  ЧТО  произошло,  а  Кэрна  все  еще  был  занят  своей
ненавистью, и только одинокий,  горестный  женский  вопль  заставил  его
перевести взгляд на въехавшую на площадь телегу. Сандер! Он все-таки  не
смог его спасти...
   Маркиз Гаэтано закрыл глаза и быстро открыл.  Ничего  не  изменилось.
Замершая площадь, герольды и трубачи, крестьянская телега у помоста, два
одра, отгоняющие облезлыми  хвостами  последних  осенних  мух,  тело  на
грязной соломе... Ифранцы равнодушно  подхватили  Александра  Тагэре  за
руки и  ноги  и  поволокли  на  помост.  Темноволосая  голова  безвольно
болталась; победители сорвали с убитого короля  не  только  латы,  но  и
одежду, и Рито видел запекшиеся раны.
   Еще раз страшно закричала женщина. Другая. Тело бросили на помост, на
голый камень. Трубачи трижды протрубили, и герольд радостно проорал, что
жители доброго города Мунта  видят  труп  узурпатора,  скрывавшегося  на
болотах у некоей беспечатной ведьмы и выданного  истинным  сыном  церкви
Единой и Единственной, преисполненным  рвения,  усердия  и  чего-то  там
еще... Рафаэль мало что  расслышал,  не  в  силах  оторвать  взгляда  от
воскового  лица.  Проклятый,  он  ведь  был   уверен,   что   Сандер   в
безопасности; глупое сердце твердило об этом, и он поверил и  подался  в
Мунт на поиски детей, вместо того чтобы облазить все Гразские овраги, но
найти. А Сандера продали еще раз. Продали и убили  вместе  с  приютившей
его  женщиной,  и  теперь  эти  мерзавцы  торжествуют.   Рафаэль   видел
благостное и довольное лицо  Клавдия,  если  это  рыло,  конечно,  можно
назвать лицом. Видел,  как  Аганн  щегольским  сапогом  повернул  голову
мертвого короля и что-то сказал ифранскому нобилю.
   Церемония закончилась. Александр Тагэре три дня останется на Коронном
помосте, чтобы все желающие убедились  в  его  смерти,  после  чего  его
закопают, как узурпатора и еретика, за внешней оградой кладбища.  Восемь
ифранцев остались сторожить -  арцийцам  не  доверяли.  Клавдий  влез  в
подъехавший кардинальский возок, а Аганн под руку  с  ифранцем  зачем-то
отправился в ратушу. Он шел, и люди расступались, как расступаются перед
палачами или прокаженными. Тишина стояла кладбищенская, и красивый голос
Жореса был слышен далеко. "Право же, любезный маркиз, горбун должен  нас
благодарить, лучше быть мертвецом, чем уродом!"  Граф  громко  и  вкусно
рассмеялся собственной  шутке,  которая  ему  так  понравилось,  что  он
повторил ее трижды. Он был совсем близко,  и  Рито  забыл  обо  всем  на
свете, кроме сына Элеоноры и его подлых слов.
   Рядом стояла карета эркарда, на козлах которой восседал кучер, как  и
все, слишком пораженный увиденным, чтоб смотреть  по  сторонам.  Рафаэль
Кэрна отбросил ненужный плащ и, сиганув с каменного выступа на подножку,
вырвал у обалдевшего возницы кнутовище. Новый прыжок - и вот он,  Жорес,
граф Аганнский! Но сначала его спутник, он - враг, не более того.  Пусть
умрет. Удар был стремителен и точен - оставшийся безымянным маркиз  вряд
ли понял, что видит свою  смерть.  Вогнав  окровавленный  кинжал  Сезара
обратно в ножны, Рито взялся за кнут.
   - "Лучше быть мертвецом, чем уродом?!!" - орал Рафаэль, нанося удары.
- Ты будешь жить, паскуда! Долго жить! Долго! Долго!
   То, что вытворял с кнутом Кэрна, было  чудовищным.  Мирийцы  и  атэвы
могут снять кнутом муху с уха лошади, разбить десяток выстроенных в  ряд
кувшинов, выбить оружие. Рито задался  целью  изуродовать.  Первый  удар
располосовал холеную щеку, этого было мало, мириец целил по глазам.  Под
взглядами сотен арцийцев  маркиз  Гаэтано  полосовал  корчащегося  графа
Аганнского эллским хлыстом, как заведенный повторяя одно слово: "Долго!"
   "Долго!" И сквозь прореху в дорогой золотистой ткани  хлынула  кровь.
"Долго!" Лопнула кожа на руке, Жорес  попробовал  откатиться  назад,  но
возможности защищаться или бежать Рито ему не  оставил.  "Долго!"  Хлыст
раз за разом обрушивался на руки, плечи,  голову  извивающегося  в  пыли
рыцаря. Оставшиеся возле тела Александра ифранцы бросились на помощь, но
продираться сквозь толпу, то ли перепуганную, то ли намеренно  мешавшую,
было непрос