нергетическими шарами, такими же, какие  я
видел в туннелях  Марлениуса  под  стенами  Ара.  Ни  в  освещении,  ни  в
конструкции  коридора  ничего  не   показывало,   что   каста   строителей
царей-жрецов, если таковая у них есть, хоть в чем-то превосходит людей  на
равнинах. К тому же в коридоре не было никаких украшений, мозаик,  ковров,
шпалер, которыми горяне так любят украшать свои жилища.  Насколько  я  мог
судить,  у  царей-жрецов  нет  искусства.  Может  быть,  они  считают  его
бесполезным отвлечением от более интересующих их  ценностей:  размышлений,
изучения жизни людей, манипулирования ими.
     Я заметил, что коридор, по  которому  мы  идем,  очень  древний.  Его
отполировали сандалии бесчисленного количества мужчин и женщин,  прошедших
там же, где иду я, может, тысячу лет назад, может, вчера или даже  сегодня
утром.
     И тут мы оказались в большом зале. Зал без всяких украшений,  но  сам
размер придавал ему строгое величие.
     Я вступил на порог этого зала, или помещения, испытывая благоговейное
чувство.
     Я оказался на площади под огромным правильным куполом,  диаметром  не
менее тысячи  ярдов.  Купол  из  какого-то  прозрачного  вещества,  может,
особого стекла или пластика, потому что стекло и пластик, знакомые мне, не
выдержали бы  напряжения,  создаваемого  таким  сооружением.  Над  куполом
знакомое голубое небо.
     - Входи, входи, Кабот, - пригласил Парп.
     Я вошел вслед за ним. Под огромным куполом ничего нет, только в самом
центре высокий помост, а на нем большой трон, вырезанный из камня.
     Нам потребовалось немало времени, чтобы добраться  до  помоста.  Наши
шаги глухо отдавались в пустоте над каменным полом. Наконец мы подошли.
     - Жди здесь, - сказал Парп, указав на место  за  кольцом,  окружавшим
помост.
     Я не встал точно в указанном им месте, а в нескольких футах от  него,
хотя и за пределами кольца.
     Парп поднялся по десяти ступеням на помост и сел на каменный трон. Он
представлял странный контраст строгому величию этого  трона.  Его  ноги  в
сандалиях  не  доставали  до  пола;  усаживаясь   поудобнее,   он   слегка
поморщился.
     - Откровенно говоря, - сказал Парп, - я считаю ошибочным,  что  мы  в
Сардаре мало внимания уделяем удобствам.  -  Он  пытался  принять  удобную
позу. - Например, на таком троне вполне уместны были бы  подушки.  Как  ты
считаешь, Кабот?
     - На таком троне они неуместны, - сказал я.
     - Да, - согласился Парп, - вероятно, ты прав.
     Он  искусно  выбил  из  трубки  пепел,  разбросав   его   и   остатки
невыкуренного табака по помосту.
     Я, не двигаясь, смотрел на него.
     Он порылся  в  кисете,  висевшем  у  него  на  поясе,  достал  оттуда
пластиковый  пакет.  Я  внимательно  следил  за  каждым   его   движением.
Нахмурился, увидев, что он  достает  из  пакета  табак  и  снова  набивает
трубку.  Он  снова  порылся  и  достал  маленький   узкий   цилиндрический
серебристый предмет. На мгновение мне показалось, что он направляет его на
меня.
     Я поднял свой щит.
     - Ну, Кабот! - с некоторым нетерпением сказал Парп и с помощью  этого
предмета раскурил трубку.
     Я чувствовал себя глупо.
     Парп начал удовлетворенно курить. Ему пришлось  немного  повернуться,
чтобы смотреть на меня, так как я не встал точно в указанном им месте.
     - Я бы хотел, чтобы ты был более сговорчив, - сказал он.
     Постучав по полу концом копья, я встал туда, куда он указал.
     Парп захихикал и продолжал курить.
     Я молчал, он курил. Потом снова, как и прежде, выбил  трубку  о  край
трона, снова наполнил ее. Снова зажег маленькой серебристой  зажигалкой  и
откинулся на спинку трона. Смотрел на  купол,  так  высоко  над  нами,  на
уходящую вверх струйку дыма.
     - Как тебе понравился путь по Сардару? - спросил Парп.
     - Где мой отец? Что случилось с городом  Ко-ро-ба?  -  Голос  у  меня
перехватило. - Где Талена, моя вольная спутница?
     - Надеюсь, дорога была приятной, - сказал Парп.
     Я почувствовал, как кровь у меня разгорается.
     Парп не обращал на это внимания.
     - Не у всех этот путь так благополучно заканчивается, - сказал он.
     Я сжал копье.
     Вся ненависть всех этих лет, которую  я  накапливал  к  царям-жрецам,
теперь  неконтролируемо,  медленно,  яростно  охватывала  меня,  дикая   и
свирепая, огонь ярости захватил меня, поглотил, он раздувался, он кипел  в
моем теле, в моем взгляде, он жег воздух,  разделявший  меня  и  Парпа.  Я
воскликнул:
     - Отвечай мне. Скажи то, что я хочу знать!
     - В пути по Сардару, - невозмутимо продолжал Парп, -  путника  прежде
всего  поджидает  негостеприимное  окружение,  например,  суровая  погода,
особенно зимой.
     Я поднял копье, и мои глаза, должно быть, ужасные в  прорезях  шлема,
нацелились в сердце сидевшего на троне человека.
     - Говори! - воскликнул я.
     - Ларлы, - продолжал Парп, - тоже серьезная помеха.
     Я закричал от гнева, готовясь бросить копье, но сдержался: я  не  мог
просто так убить его.
     Парп, улыбаясь, попыхивал трубкой.
     - Весьма разумно с твоей стороны, - сказал он.
     Я мрачно смотрел  на  него,  гнев  мой  схлынул.  Я  чувствовал  свою
беспомощность.
     - Понимаешь, ты не можешь причинить мне вреда, - сказал Парп.
     Я удивленно смотрел на него.
     - Не можешь, - повторил он. - Если хочешь, брось копье.
     Я взял копье и бросил его к  основанию  помоста.  Пахнуло  жаром;  я,
ошеломленный, отступил. Потряс головой, чтобы разогнать алые  круги  перед
глазами.
     У  подножия  помоста  лежала   кучка   пепла   и   несколько   капель
расплавленной бронзы.
     - Вот видишь, - сказал Парп, - оно бы до меня не долетело.
     Теперь я понял, какова цель кольца, окружавшего трон.
     Снял шлем и положил щит на пол.
     - Я твой пленник.
     - Вздор, - ответил Парп. - Ты мой гость.
     - Меч я сохраню, - сказал я. - Если  он  тебе  нужен,  тебе  придется
отбирать его у меня.
     Парп добродушно рассмеялся, его маленькое круглое лицо затряслось  на
тяжелом троне.
     - Уверяю тебя, - сказал он, - мне твой меч не нужен.  -  Хихикая,  он
смотрел на меня. - И ты не нужен, - добавил он.
     - А остальные?
     - Какие остальные?
     - Остальные цари-жрецы, - сказал я.
     - Боюсь, - ответил Парп, - что я здесь единственный.
     - Но ты ведь сказал: "Мы ждем", - возразил я.
     - Неужели я так сказал?
     - Да.
     - Ну, это просто оборот речи.
     - Понятно, - сказал я.
     Парп, казалось, встревожился, Что-то его отвлекало.
     Он взглянул на купол.  Становилось  поздно.  Парп,  кажется,  начинал
нервничать. Он все чаще вертел в руках трубку, просыпал табак.
     - Расскажешь ли ты о моем отце, о моем городе, о моей возлюбленной? -
спросил я.
     - Может быть, - ответил Парп, - но сейчас ты устал от пути.
     И правда, я устал и проголодался.
     - Нет, - сказал я, - мы будем говорить сейчас.
     Почему-то Парп все больше нервничал. Небо над куполом теперь посерело
и потемнело. Быстро приближалась горянская  ночь,  обычно  темная,  полная
звезд.
     Где-то  далеко,  может,  сквозь  какой-то  коридор,  ведущий  к  залу
царей-жрецов, я услышал рычание ларла.
     Парп, казалось, задрожал на троне.
     - Царь-жрец боится ларла? - спросил я.
     Парп захихикал, но не так весело, как обычно. Я  не  понимал  причины
его беспокойства.
     - Не бойся, - сказал он, - они хорошо привязаны.
     - Я не боюсь, - спокойно ответил я.
     - А я, должен признаться, так и не  смог  привыкнуть  к  их  ужасному
реву.
     - Ты царь-жрец,  -  сказал  я,  -  тебе  достаточно  поднять  руку  и
уничтожить их.
     - Какой прок в мертвом ларле? - спросил в ответ Парп.
     Я не ответил.
     И удивился, почему мне позволено  было  пересечь  Сардар,  найти  зал
царей-жрецов, предстать перед троном.
     Неожиданно послышался далекий, раскатистый  звук  гонга,  глухой,  но
пронизывающий звук; он доносился откуда-то изнутри.
     Парп вскочил, лицо его побледнело.
     -  Свидание  окончено,  -  провозгласил  он.  И  оглянулся  с   плохо
скрываемым ужасом.
     - А что со мной, твоим пленником? - спросил я.
     - Моим гостем, - раздраженно поправил  Парп,  чуть  не  выронив  свою
трубку. Он постучал ею о трон и сунул в кисет.
     - Твоим гостем? - переспросил я.
     - Да, - выпалил Парп, посматривая вправо и влево. - До того  времени,
пока не придет пора тебя уничтожить.
     Я стоял молча.
     - Да, - повторил он, глядя на  меня,  -  пока  не  придет  пора  тебя
уничтожить.
     Он  смотрел  на  меня  сверху  вниз   в   надвигающейся   тьме   зала
царей-жрецов,  и  зрачки  его  глаз  на  мгновение  сверкнули,  ярко,  как
расплавленная медь. И я понял, что не ошибся. У него глаза не такие, как у
меня, как у других людей. Я понял, что Парп не человек.
     Снова послышался звук большого невидимого гонга, глухой, раскатистый,
отдающийся в огромной зале царей-жрецов.
     С криком ужаса Парп последний раз  дико  оглядел  зал  и  скрылся  за
спинкой трона.
     - Подожди! - закричал я.
     Но он исчез.
     Осторожно косясь на кольцо, я обошел его по периметру и  оказался  за
троном. Ни следа Парпа. Я обошел вокруг всего кольца и  снова  остановился
перед троном. Взял шлем и бросил его к  помосту.  Он  шумно  покатился  по
ступенькам. Я пересек кольцо: по-видимому, после ухода Парпа  сделать  это
можно.
     Снова прозвучал далекий гонг, и  снова  зал  царей-жрецов,  казалось,
наполнился зловещими отголосками. Это был третий удар.  Я  удивился  тому,
что Парп так испугался ударов гонга, наступления ночи.


     Я осмотрел трон и не нашел за ним ни следа двери. Однако я знал,  что
выход существует. Хоть я и не касался Парпа, но был уверен, что он так  же
осязаем и материален, как вы или я. Он просто не мог исчезнуть.
     Снаружи наступила ночь.
     Сквозь купол я видел три луны Гора и яркие звезды над ними.
     Они прекрасны.
     Повинуясь порыву, я сел на большой трон в зале  царей-жрецов,  достал
меч и положил его себе на колени.
     И вспомнил слова Парпа:
     - Пока не придет время тебя уничтожить.
     Я почему-то рассмеялся, и мой смех был смех воина Гора,  бесстрашный,
могучий, он раскатился в одиночестве и пустоте зала царей-жрецов.



                                   5. ВИКА

     Я пришел в себя от успокаивающего прикосновения губки ко лбу.
     Схватил руку, державшую губку, и обнаружил, что это рука девушки.
     - Кто ты? - спросил я.
     Я  лежал  на  спине  на  большом  каменном  возвышении,  примерно   в
двенадцать квадратных футов. Подо мной, спутанные и переплетенные, тяжелые
спальные шкуры, толстые меховые покрывала, многочисленные  простыни  алого
шелка. На возвышении разбросано также несколько желтых шелковых подушек.
     Я находился в большой комнате,  не  менее  сорока  квадратных  футов;
спальное возвышение в одной стороне, но стены не касается.  Стены  темного
камня, в них лампы. Мебель состоит главным образом из двух или трех шкафов
у стены. Окон нет. Во всем отпечаток аскетизма. Дверей нет, но  в  комнату
ведет  большой  открытый  вход,  примерно  двенадцати  футов  в  ширину  и
восемнадцати в высоту. Сквозь него виден коридор.
     - Пожалуйста, - сказала девушка.
     Я отпустил ее руку.
     Девушка хорошенькая: светлые  волосы,  цвета  летней  соломы;  волосы
прямые, падают на спину и перевязаны полоской белой ткани. Глаза голубые и
мрачные. Губы, полные  и  красные,  способные  разорвать  сердце  мужчины,
надуты; губы чувственные, слегка мятежные, слегка презрительные.
     Она склонилась у возвышения.
     За ней, на полу, сосуд из полированный бронзы, полный воды, полотенце
и горянский бритвенный нож с прямым лезвием.
     Я коснулся подбородка.
     Пока я спал, она меня побрила.
     Я вздрогнул, представив себе лезвие у горла.
     - У тебя легкое прикосновение, - сказал я.
     Она склонила голову.
     На  ней  длинное  простое  белое   платье   без   рукавов,   падающее
благородными классическими складками. Вокруг горла  изящно  обернут  белый
шелковый шарф.
     - Я Вика, - сказала она, - твоя рабыня.
     Я сел, скрестив ноги  по-горянски.  Потряс  головой,  чтобы  прогнать
остатки сна.
     Девушка встала, отнесла сосуд к раковине  в  углу  комнаты  и  вылила
воду.
     Походка у нее хорошая.
     Потом она провела  рукой  мимо  стеклянного  диска  на  стене,  и  из
скрытого отверстия полилась в раковину  вода.  Девушка  ополоснула  сосуд,
снова наполнила его водой, потом достала  из  шкафа  другое  полотенце  из
мягкой льняной ткани.  Подойдя  к  спальному  возвышению,  она  склонилась
передо мной, подняв сосуд. Я принял у  нее  сосуд  и  сначала  напился,  а
потом, поставив его  рядом,  умылся.  Вытер  лицо  полотенцем.  Она  взяла
бритвенный нож, использованное полотенце и сосуд и отошла к стене.
     Очень грациозная, очень красивая девушка.
     Снова ополоснула сосуд и поставила к стене сушить. Промыла и  вытерла
нож и положила в шкаф. Движением руки, не прикасаясь к  стене,  открыла  в
ней  небольшое  круглое  отверстие  и  бросила  туда  два   использованных
полотенца. Когда они исчезли, круглая дверца закрылась.
     Девушка вернулась к спальному возвышению и  опустилась  на  колени  в
нескольких футах от меня.
     Мы смотрели друг на друга.
     Молчали.
     Спина у нее прямая; склонившись, она опирается  на  пятки.  В  глазах
горит раздраженная ярость или бессильный гнев. Я улыбнулся ей, но  она  не
улыбнулась в ответ, посмотрела на меня сердито.
     Когда она снова  подняла  голову,  я  посмотрел  ей  прямо  в  глаза;
некоторое время мы так смотрели в глаза друг  другу,  потом  она  опустила
взгляд.
     Когда  она  подняла  голову,   я   коротким   жестом   пригласил   ее
придвинуться.
     В глазах ее мелькнуло гневное возмущение,  но  она  встала,  медленно
приблизилась ко мне и склонилась у самого возвышения. Я, по-прежнему  сидя
на возвышении скрестив ноги, наклонился, взял ее голову в руки и привлек к
себе. Она склонилась, с поднятым ко мне  лицом.  Чувственные  губы  слегка
раздвинулись, я почувствовал, что дышит она глубоко и часто. Я отнял руки,
но ее голова не отодвинулась. Я медленно развернул белый шелковый  шарф  у
нее на шее.
     Глаза ее затуманились гневными слезами.
     Как я и ожидал, на ее белом горле тонкий, плотно прилегающий  ошейник
горянской рабыни.
     Подобно другим таким же ошейникам, он запирается маленьким замком  на
шее.
     - Видишь, - сказала девушка, - я тебе не солгала.
     - Твое поведение, - ответил я, - не похоже на поведение рабыни.
     Она встала и попятилась, прижав руки к платью на плечах.
     - И все-таки я рабыня. - Она отвернулась.  -  Хочешь  посмотреть  мое
клеймо? - презрительно спросила она.
     - Нет.
     Итак, она рабыня.
     Но на ошейнике не написано имя владельца и  название  города,  как  я
ожидал. Там только номер - горянский, соответствующий по нашему счету 708.
     - Можешь сделать со мной, что хочешь, - сказала девушка, повернувшись
ко мне лицом. - Пока ты в этой комнате, я принадлежу тебе.
     - Не понимаю, - сказал я.
     - Я рабыня комнаты.
     - Не понимаю, - повторил я.
     - Это значит, - раздраженно сказала она, - что  я  заключена  в  этой
комнате и принадлежу всякому, кто в нее входит.
     - Но ведь ты можешь выйти, - возразил я.
     И указал на широкий вход, в котором не было ни двери, ни  решетки,  и
на коридор за ним.
     - Нет, - с горечью сказала она, - я не могу выйти.
     Я встал, миновал вход и оказался в длинном каменном коридоре, который
уходил в  обоих  направлениях,  насколько  хватал  глаз.  Он  был  освещен
энергетическими шарами-лампами. В коридоре, на равном,  но  большом  -  не
менее  пятидесяти  ярдов  друг  от   друга   -   расстоянии   видны   были
многочисленных входы, точно такие же, как  мой.  Из  одной  комнаты  никак
нельзя было заглянуть в другую. Но ни в одном  входе-портале  я  не  видел
дверей, не было даже петель.
     Стоя снаружи в коридоре, я протянул девушке руку.
     - Пошли, - сказал я, - опасности нет.
     Она отбежала к дальней стене и прижалась к ней.
     - Нет! - воскликнула она.
     Я рассмеялся и зашел в комнату.
     Она отодвигалась от меня в ужасе, пока не оказалась в углу.
     Закричала и вцепилась в камни.
     Я взял ее на руки, но она сопротивлялась, как  кошка,  и  кричала.  Я
хотел убедить ее, что  опасности  нет,  что  ее  страхи  беспочвенны.  Она
исцарапала мне лицо.
     Я рассердился, ударил ее, она повисла у меня на руках.
     Я понес ее к входу.
     - Не надо, - прошептала  она  полным  ужаса  голосом,  -  пожалуйста,
хозяин, не надо!
     Голос ее звучал так жалко, что я отказался от своего плана и отпустил
ее, хотя ее страх меня раздражал.
     Она упала на пол, дрожа и плача, прижалась к моим ногам.
     - Не надо, хозяин, - умоляла она.
     - Ну, хорошо.
     - Смотри, - сказала она, указывая на вход.
     Я посмотрел, но ничего не увидел, только каменные бока портала  и  на
каждом три круглых красных купола, каждый примерно в четыре дюйма шириной.
     - Они безвредны, - сказал я, потому что сам  несколько  раз  проходил
мимо. Чтобы продемонстрировать это, я снова вышел из комнаты.
     Стоя снаружи, я заметил кое-что, чего не увидел  раньше.  Над  входом
был вырезан горянский номер 708. Теперь я понял значение числа на ошейнике
девушки. Я вернулся в комнату.
     - Видишь, они безвредны.
     - Для тебя, - ответила она, - но не для меня.
     - Как это?
     Она отвернулась.
     - Рассказывай, - строго сказал я.
     Она посмотрела на меня.
     - Ты приказываешь?
     Я не хотел ей приказывать.
     - Нет.
     - Тогда я тебе не расскажу.
     - Ну, хорошо, - сказал я, - приказываю.
     Она негодующе, со страхом и слезами посмотрела на меня.
     - Говори, рабыня, - приказал я.
     Она в гневе прикусила губу.
     - Повинуйся.
     - Может быть, - ответила она.
     Я в гневе подошел к ней и схватил за руки. Она посмотрела мне в глаза
и задрожала. Увидела, что должна будет говорить. Покорно опустила голову.
     - Повинуюсь, - сказала она, - хозяин.
     Я отпустил ее.
     Она снова отвернулась и отошла к дальней стене.
     - Давным-давно, - сказала она, - когда я впервые пришла  в  Сардар  и
нашла зал царей-жрецов, я была молодой и глупой. Я считала, что цари-жрецы
очень богаты, и я, с моей красотой... -  она  повернулась,  посмотрела  на
меня и откинула голову... - я ведь красива, правда?
     Я посмотрел на нее. Хоть лицо ее было в слезах, волосы  растрепались,
одежда измялась, она была прекрасна, еще прекрасней в своем  расстройстве,
потому что оно уничтожило холодную отчужденность, с которой она  держалась
вначале. Я знал, что теперь она меня боится, но не  понимал,  почему.  Это
имеет какое-то отношение к двери, она боится, что я заставлю ее выйти.
     - Да, ты прекрасна.
     Она горько рассмеялась.
     - И вот я, - продолжала она, -  вооруженная  своей  красотой,  решила
прийти в Сардар и отобрать у царей-жрецов их богатство и силу, потому  что
мужчины всегда хотели служить мне, давали мне все, что я хотела,  а  разве
цари-жрецы не мужчины?
     Люди приходят в Сардар по самым  неожиданным  причинам,  но  то,  что
рассказала  Вика,   казалось   мне   невероятным.   Только   избалованная,
высокомерная, честолюбивая девушка могла до такого додуматься, к тому  же,
как она сама сказала, молодая и глупая.
     - Я стала бы убарой всего Гора, - смеялась она, - у  меня  за  спиной
были бы цари-жрецы и все их богатства и несказанная сила.
     Я молчал.
     - Но когда я пришла в Сардар... - она вздрогнула. Губы ее шевелились,
но она, казалось, не в состоянии говорить.
     Я подошел к ней, положил руки ей на плечи. Она не сопротивлялась.
     - Вот это, - сказала она, указывая на маленькие круглые купола по обе
стороны от входа