шая часть ударов пришлась на спину, два - на грудь, два - на левый бок и один - на правый. По ее движениям я без труда восстановил картину порки. Судя по всему, мужчины, которые держали ремни, были настоящими мастерами.
     - Потом наказание закончилось? - спросил я.
     - Да, господин.
     - Похоже, тебя высекли как следует.
     - Да, господин. Меня высекли как следует.
     - В конце порки, - продолжал я, - ты поняла, что ты рабыня?
     - Да, господин. Я поняла, что я - рабыня.
     - Что случилось дальше?
     - Я стояла на коленях и плакала. Мужчины вытащили ремни из железных колец и рывком подняли меня на ноги. Я жалобно смотрела снизу вверх на моего господина, ища в его глазах хоть искорку милости... Тщетно. Для него я была женщиной чуждой, ненавистной расы, и к тому же рабыней.
     "Дрянная рабыня", - процедил он.
     "Да, господин", - всхлипнула я.
     Он махнул рукой, и меня потащили. Я увидела круглое отверстие в камне - это был бассейн с отвесными краями, футов восьми в диаметре. Мужчины, которые волокли меня, стали по разные стороны от него. Сначала я услышала хриплое рычание и всплеск воды и лишь затем, в свете факелов, увидела зрелище, от которого мне стало плохо. Бассейн кишмя кишел крокодилами. Это звери, похожие на речных тарларионов, только покрытые твердым панцирем...
     Я кивнул. Насколько я понимаю, болотные и речные тарларионы Гора генетически отличаются от земных аллигаторов, кайманов и крокодилов. Дело в том, что земные рептилии так хорошо приспособлены к окружающей среде, что почти не изменились за десятки миллионов лет. Если бы болотные и речные тарларионы произошли от крокодилов, завезенных на Гор Царствующими Жрецами, они бы больше напоминали своих предков. С другой стороны, я могу и ошибаться. Известное сходство между этими видами животных, особенно в строении тела и в повадках, можно отнести на счет конвергентной эволюции: в сходных условиях окружающей среды яйцекладущие животные двух разных миров стали походить друг на друга. Многие виды горианских животных родом с Земли: некоторые птицы, грызуны и даже такое важное для горианской экономики животное, как боcк.
     - Я билась в крике, отчаянно пытаясь вырваться, - продолжала блондинка, - но меня дюйм за дюймом подтаскивали к бассейну.
     "Господин! Господин! - вопила я, но все было напрасно. Уже на самом краю бассейна я обернулась и взмолилась: - Господин! Прости меня! Пощади свою дрянную рабыню!"
     Ремни на моих запястьях натянулись; еще мгновение - и я полечу вниз, в жадные разинутые пасти. Я откинула голову, и... Не знаю, из каких глубин у меня вырвался жалобный крик: "Позволь мне доставить тебе наслаждение!"
     Должно быть, он подал какой-то знак, потому что ремни вдруг ослабли. Меня уже не тащили вперед.
     "Позволь доставить тебе наслаждение, господин! - вновь выкрикнула я. - Твоя рабыня молит тебя об этом!"
     Меня снова подволокли к каменному трону и развязали ремни на запястьях. Охваченная ужасом, я бросилась на колени перед троном и снизу вверх посмотрела на того, кто восседал на нем.
     "Ты хочешь ублажить своего господина?" - спросил он.
     "Да, господин".
     "Как рабыня?" - "Да, господин, - воскликнула я, - как рабыня!"
     Теперь я понимала, что значат слова, которые так естественно у меня вырвались. Они означали, что я действительно рабыня и в самом деле жажду доставить удовольствие мужчине.
     "Начинай!" - приказал он.
     "Хорошо, господин", - сказала я и попятилась от трона...
     Я подбросил несколько веточек в костер, прислушиваясь к шорохам джунглей.
     "Надеюсь, ты понимаешь, - спросил он, - что, если я останусь недоволен тобой, тебя бросят крокодилам?"
     "Да, господин".
     Я в страхе смотрела на дикаря. Я понимала, что если я хочу остаться в живых, то должна ублажить его, и ублажить хорошо - как рабыня.
     - И что же ты сделала? - спросил я.
     - Я... я двигалась перед ним, как рабыня.
     - Повтори в точности до малейших деталей все, что ты делала во сне, - приказал я.
     - Ах! - вскрикнула она. - Как же ты хитер, господин! Как легко ты заманил меня в ловушку! Я молча смотрел на нее.
     - Я опять должна вести себя как самка? - спросила она.
     - Конечно.
     - Не заставляй девушку выставлять напоказ ее душу! - взмолилась блондинка.
     - Рабыня обязана выставлять напоказ свою душу! - отрезал я. - Лицемерие, увертки и ложь годятся для свободных женщин, но не для рабынь!
     В глазах ее стояли слезы.
     - О господин...
     - Ты готова? - спросил я.
     - Нельзя так грубо вторгаться в сокровенный мир девушки!
     - У тебя нет сокровенного мира! - заявил я. - Ты принадлежишь мне.
     - И мне нельзя сохранить даже частичку достоинства?
     - Разумеется, нет.
     - Я - рабыня, - горько вздохнула она.
     - Да.
     - И я должна показать господину свой сон.
     - Да. В точности, до мельчайших подробностей.
     - Хорошо, мой господин. Но помни, что во сне я была вынуждена делать то, что делала, иначе меня швырнули бы крокодилам, этим страшным хищникам, похожим на речных тарларионов. Я знала, что мне предстоит умереть страшной смертью, если я не доставлю удовольствие тому человеку
     - Ты спасала свою жизнь, - подтвердил я.
     - Да, - кивнула она, - жизнь жалкой, перепуганной рабыни.
     - Начинай, - велел я.
     В одно мгновение она полностью преобразилась. Я был поражен. Впервые в жизни я сделался соучастником женского сна. Как ярко она оживляла свои видения! Я точно наяву увидел каменный трон, на котором, скрестив ноги, восседал ее господин, пламя факелов, бурый от жертвенной крови алтарь с железными кольцами, бассейн, кишащий крокодилами, краснокожих дикарей в пестрых одеждах и перьях, и посреди всего этого - прекрасную белую девушку, только что ставшую рабыней, которая отчаянно пытается спасти свою жизнь, ублажая сурового хозяина.
     Я наслаждался представлением. Как хороши и чувственны бывают женщины! Как глупы и недальновидны мужчины, которые никогда не пытались пробудить в них рабыню!
     Блондинка лежала на животе, прижавшись щекой к земле, и жалобно постанывала; тонкие пальчики ее скребли дерн. Высунув язычок, она страстно и нежно лизнула камень, затем с глухим, низким стоном перекатилась на спину и принялась извиваться; голова ее бессильно моталась из стороны в сторону. Тело ее в свете костра было поистине великолепно. Она широко раздвинула ножки и выгнула спину. Дышала она часто, нежные груди соблазнительно вздымались и опадали. Она прогибалась все сильней и сильней, раскрываясь передо мной, упираясь в землю только ступнями и хрупкими плечиками. Я видел ее упругий живот, чувствовал жар, исходивший из ее лона. Как беззащитны рабыни, как они желанны!
     Я встал. Она медленно опустилась на землю.
     - Вот так я пыталась ублажить его.
     Обнаженная рабыня лежала у моих ног. Я пожирал взглядом ее прекрасное тело. Нет. Рано. Я не возьму ее сейчас. Она еще не готова. Порой, имея дело с рабыней, надо проявить нечеловеческое терпение. Зато когда я возьму ее, это поистине будет пиром. И тогда я покажу ей, кто она есть, я наконец-то выпущу из темницы ее подлинное "я" - беспомощную и жалкую рабыню, жаждущую подчиняться и обожать. Я выпущу ее на волю и сделаю своей. Я назову ее Дженис.
     Девушка приподнялась и села. Я тоже сел, скрестив ноги.
     Костер почти догорел.
     - Что произошло дальше в твоем сне?
     - Мой господин спустился с трона, - послушно ответила блондинка, - махнул рукой, указывая, куда мне идти, и последовал за мной с факелом в руке. Я прошла через весь город и остановилась перед ступенями величественного храма, сооруженного из огромных каменных глыб. Нельзя было не восхититься искусством его строителей. Стены храма были украшены резными изображениями, от которых захватывало дух. У меня появилось странное чувство, что я видела это здание прежде. Господин жестом велел мне подниматься по лестнице. Ощущение, что я уже бывала здесь, не покидало меня. В свете факела я разглядела, что рисунки на стенах были цветными; ни дожди, ни ветры не нанесли ущерба ярким природным краскам. При солнечном свете, подумалось мне, здание должно быть ослепительно прекрасным. "Стой", - сказал он. Я остановилась. "Повернись и встань на колени".
     Я развернулась к нему лицом и опустилась на колени, на холодную каменную плиту террасы. Он поднял факел, осветил стену слева от меня, и я вскрикнула от изумления. Рядом со мной на стене оказалось раскрашенное резное изображение обнаженной девушки.
     "Как она похожа на меня", - прошептала я. У девушки на рисунке была такая же фигура, как у меня, такие же светлые волосы, голубые глаза и белая кожа. Вот только на горле у нее был желтый ошейник. И тут я поняла, почему здание показалось мне таким знакомым. Оно в точности повторяло архитектуру того храма, который я видела в развалинах во время экскурсии. Теперь я стояла на коленях, в точности как девушка на рисунке.
     "Как только я увидел тебя, - сказал он, - я тотчас послал сюда гонца и велел нанести этот рисунок".
     "Значит, ты уже тогда решил сделать меня своей рабыней?"
     "Конечно. - Он повесил факел на железный крюк, торчавший из стены. На полке справа от крюка стояла плоская шкатулка. - Ляг на правый бок и подставь мне левое бедро".
     "Да, господин", - повиновалась я.
     Он извлек из шкатулки небольшой изогнутый нож и крохотный кожаный кисет цилиндрической формы. Я стиснула зубы и не издала ни звука, пока он ножом вырезал на моем бедре причудливый узор. Затем он высыпал из кисета на ладонь оранжевый порошок и втер его в рану.
     "Встань на колени, - велел он и достал из той же шкатулки расшитый бисером желтый ошейник в два дюйма шириной. - Скажи: я - рабыня. Я - твоя рабыня, господин".
     "Я - рабыня, - повторила я. - Я - твоя рабыня, господин".
     Он надел на меня ошейник и закрепил его на горле особым узлом. Я уже знала, что это - невольничий узел. Потом из шкатулки появилась желтая кожаная пластинка с маленькой дырочкой вверху. На пластинке виднелись какие-то письмена. Он продел в дырочку узкий конец ремешка, так, что пластинка оказалась у меня на горле.
     "Я заклеймил тебя ножом. Оранжевую метку на твоем бедре будут узнавать в джунглях за сотни миль. Если ты по, глупости вознамеришься бежать, всякий, кто увидит клеймо, вернет тебя в город как беглую рабыню".
     "Господин, - спросила я, - а у той девушки, на рисунке, тоже был такой знак на бедре?"
     Я не могла этого знать, поскольку девушка была изображена правым боком.
     "Да".
     "Я не понимаю, господин..."
     Вместо ответа он прикоснулся к моему ошейнику:
     "Это тоже знак твоего рабства. Тебе запрещено снимать его".
     "Да, господин".
     "По этой пластине видно, - продолжал он, - кому ты принадлежишь. На ней написано, что ты - моя личная собственность".
     "Да, господин. Но откуда тебе известно, что у девушки на том рисунке было клеймо на бедре?"
     "Я сам нанес его".
     "Но, господин..."
     "Вспомни хорошенько тот рисунок. Конечно, время сильно разрушило его, но разве ты не узнала девушку?"
     "Господин..." - Я совсем растерялась.
     "Подумай как следует".
     "Неужели это была я?!" - прошептала я в ужасе.
     "А кто ее господин?" - уточнил он, стоя передо мной со скрещенными на груди руками.
     "Ты", - выдохнула я, едва не лишившись чувств. Все поплыло у меня перед глазами.
     "Джунгли, - продолжал он, - очень странное место. Даже мы, народ джунглей, не всегда понимаем их".
     "Но ведь люди покинули город", - прошептала я.
     "Может быть, и нет. Оглянись вокруг".
     Я обернулась и увидела город с террасы храма.
     "Тот же город!" - воскликнула я и задрожала от ужаса.
     "Разве ты не чувствуешь, что твое место - здесь, у моих ног?"
     "Да, господин", - прошептала я.
     "Провалы во времени - интереснейшая вещь, - продолжал он, глядя на меня сверху вниз. - Разве мы не были здесь прежде? Разве ты не узнаешь меня, моя прекрасная рабыня?"
     "Ты - мой господин", - вымолвила я.
     "Я снова разыскал тебя и бросил к своим ногам".
     Я глядела на него, трепеща от страха.
     "Значит, я - вечная рабыня, а ты - мой вечный господин?"
     "Ты - вечная рабыня, - согласился он. - У тебя было много господ, а у меня было много рабынь. Но ты - самая любимая. Ты будешь хорошо служить мне и доставишь неведомые прежде наслаждения".
     "Да, господин", - проговорила я, понимая, что я действительно вечная рабыня, а он - один из моих вечных хозяев.
     Он достал из плоской шкатулки плеть, поднес к моим губам, и я поцеловала ее.
     "Встань!"
     Я поднялась. Он обвил меня плетью и подтянул к себе. Я ощутила грудью золотые украшения его одежд. Он держал меня так крепко, что я не могла шевельнуться. Я потянулась губами к его рту...
     Белокурая дикарка замолчала и низко опустила голову.
     - И что было дальше? - спросил я. Она подняла голову и улыбнулась.
     - Не знаю. На этом месте я проснулась.
     - Интересный сон... Странно, - размышлял я вслух, - что наивная земная женщина увидела во сне такие детали, как растяжка при порке и дополнительный удар, напоминающий рабыне, что она - рабыня. Обряд целования плети тоже вполне реален и практикуется во многих городах; но как он мог присниться женщине, ничего не знающей о рабстве? Клеймение ножом изредка применяется и сейчас, правда у примитивных народов. Странно, что ты увидела его во сне. Он неизвестен даже многим этнографам. - Я глянул на рабыню. - Ты весьма изобретательна.
     - Может быть, я и вправду вечная рабыня, - улыбнулась она.
     - Может быть.
     - А ты веришь в провалы во времени?
     - Не очень, - ответил я. - Я мало что понимаю в таких делах. Я ведь не физик.
     - А в то, что у людей может быть много жизней и в каждой из них они могут встречаться?
     - Не исключаю. Но поверить в это сложно.
     - Такой странный сон... - задумчиво проговорила блондинка.
     - Мне кажется, - произнес я, - что сон твой был о нашем мире и нашем времени. В нем зашифрованы не тайны иной реальности, а истины, живущие в твоем подсознании.
     - Какие истины?
     - Например, что женщина по своей природе - вечная рабыня, а мужчина - вечный господин.
     - Мужчины моего мира - не господа своим женщинам.
     - Это их и погубило.
     - Не всех, - возразила она.
     - Может быть, и не всех. Но стоит хоть кому-то из них подвергнуть сомнению уродливые стереотипы, которые вбили ему в голову, как на него тотчас ополчится все общество.
     - Неужели у моего мира нет никакой надежды на спасение?
     - Почти никакой. Вероятно, кое-где появятся сообщества людей, помнящих, что такое отвага, долг и дисциплина. Эти маленькие общины смогут стать семенем, из которого вырастет новая, здоровая цивилизация людей, живущих в гармонии с собственной природой.
     - Неужели моей нынешней цивилизации суждено погибнуть?
     - Безусловно. Она сама себя разрушает. По-твоему, агония может продлиться еще тысячу лет?
     - Не знаю...
     - Боюсь только, - продолжал я, - что на смену ей придет еще более уродливая цивилизация. Блондинка потупила взгляд.
     - Люди скорей умрут, чем задумаются, - сказал я.
     - Не все, - упрямо возразила она.
     - Это правда... В любой культуре найдутся изгои, одинокие странники, с холодным удивлением взирающие на мир с горной вершины.
     - Почему же горианам, в отличие от землян, не свойственно стадное чувство?
     - Возможно, у них другая психика. А может, это связано с многообразием городов-государств, традиций и каст.
     - По-моему, мужчины Гора просто другие.
     - Едва ли не все они произошли от землян.
     - Наверное, от особенных землян.
     - От каких именно? - спросил я.
     - От тех, которые способны властвовать.
     - На Земле наверняка есть мужчины, способные властвовать, - согласился я.
     - Может быть, - вздохнула она. - Не знаю.
     - Встань, рабыня, - приказал я.
     - Да, господин.
     - Нынче ночью ты мне понравилась, рабыня. Пожалуй, ты заслужила клочок ткани на бедра.
     - Спасибо, господин!
     Глаза ее заблестели. Вряд ли бы она обрадовалась сильней белому шелковому платью до земли.
     Я отрезал от рулона алой ткани кусок длиной пять футов и шириной фут, обернул им ее соблазнительные бедра и подоткнул пониже талии, так, чтобы был виден пупок. На Горе это называется "живот рабыни".
     - Ты сделал мне "живот рабыни", господин?
     - Да. Разве это неправильно?
     - Правильно, господин.
     - Тебе нравится?
     - Очень, господин.
     Я не сводил глаз с ее гладкого, упругого животика.
     - А знаешь, почему юбки рабынь не завязывают узлом, а подворачивают?
     - Почему, господин?
     Я взялся за уголок ткани и рванул ее с такой силой, что девушка, ахнув, дважды обернулась вокруг своей оси. Она вновь стояла передо мной обнаженная, испуганная, беззащитная. Рабыня перед господином.
     - Теперь поняла?
     - Да, господин.
     Я бросил ей лоскут, и она поспешно обмотала его вокруг бедер, не забыв при этом обнажить живот.
     - Неплохо, рабыня, - похвалил я.
     - Благодарю тебя, господин.
     Я погрузил руку в мешок, извлек оттуда пригоршню дешевых цветных бус, выбрал красно-черное ожерелье и протянул ей.
     - Господин, - блондинка указала на другие, желто-голубые бусы, - а можно мне носить и эти тоже?
     У Тенде и Элис было по две нитки бус, поэтому я не видел причины отказывать белокурой дикарке в ее невинной просьбе. Я дал ей вторые бусы, а остальные бросил обратно в мешок. Черно-красное ожерелье было уже на ней. Вторую нитку она протянула мне.
     - Господин, пожалуйста, не мог бы ты надеть это на меня сам?
     - С удовольствием, - ответил я.
     Яркие цветные бусинки прекрасно смотрелись в ложбинке между грудями.
     - Почему ты выбрала эти цвета?
     - Голубой и желтый - цвета рабства?
     - Правильно, - сказал я.
     Крыши павильонов, где рабов выставляют на аукцион, обычно раскрашивают в желто-голубой цвет; из такого же полотна шьются палатки работорговцев. Выставляемых на продажу рабынь часто связывают голубыми и желтыми веревками; ошейники и браслеты нередко покрывают желтой эмалью, а цепи - голубой. В одежде работорговцев эти цвета тоже преобладают; если не весь наряд, то хотя бы рукава и отвороты непременно голубые или желтые.
     - Рабыне можно носить такие бусы? - спросила она.
     - Они тебе к лицу, - сказал я.
     - Значит, я могу оставить их у себя?
     - До тех пор, пока я не сочту нужным их отобрать. Я или любой другой свободный мужчина. - Я взял ее за плечи. - Эти бусы не принадлежат тебе. Тебе просто позволили их поносить.
     - Да, господин. Я понимаю. Мне ничего не принадлежит. У меня нет собственности. Я сама - собственность мужчин.
     - Верно. - Я развернул ее лицом к себе. - Кажется, ты наконец-то начинаешь чувствовать себя рабыней.
     - Да, господин. Этой ночью ты многому научил меня. Впервые в жизни я ощутила свое тело. Наверное, я никогда больше не буду ходить и двигаться как мужчина.
     Я сжал ее плечи и сурово посмотрел в глаза:
     - Ты - не мужчина. Ты - женщина. Постарайся понять это.
     - Да, господин.
     - Отныне ты станешь настоящей женщиной. Ты будешь двигаться как женщина, мыслить как женщина, чувствовать как женщина.
     - Странно... - прошептала блондинка. - Я рабыня, но никогда в жизни я не ощущала себя настолько свободной.
     - Ты вырвалась из темницы условностей и предрассудков. Она вздрогнула.
     - Ступай к невольничьему шесту, - велел я. - Сядь на землю, прислонись к шесту, скрести руки за спиной.
     - Да, господин, - повиновалась она. Я взял узкий, длинный кожаный ремень и устроился на корточках за спиной у рабыни.
     - Сегодня ночью, господин, - продолжала размышлять она, - ты избавил меня от комплексов. Ты сделал это нарочно?
     - Может быть.
     - Я так благодарна тебе... Я крепко связал ее запястья.
     - Я - женщина! Я хочу быть настоящей женщиной!
     - Не бойся, ты будешь ею. Горианские мужчины не терпят в рабынях лицемерия и муже