орой служил лет  десять  назад.
Иветта вздохнула, покачав головой. Ни один из них не принес ни топорика,
ни кинжала.
   Иветта обратилась к садовнику  -  светловолосому  мужчине  с  тонкими
губами:
   - Ты пойдешь со мной. Вы двое ждите у  двери.  Чтобы  никто  не  смог
убежать.
   Они нервно кивнули и встали на стражу у окна и  двери  дома.  Увидев,
что дозорные заняли свои места, Иветта сделала садовнику знак  следовать
за ней. Быстрыми бесшумными шагами  она  обогнула  выжженную  гостиницу,
миновала старый яблоневый сад, который окружал ее, и выбежала на  улицу.
Светловолосый садовник торопился вслед за ней, и хотя он  изо  всех  сил
старался не шуметь, его шаги были громкими и неуклюжими.
   - Тише, следи за походкой,  -  потребовала  Иветта.  Он  отступил  на
несколько шагов. - У нас нетрудная задача. Когда мы  войдем  в  переднюю
дверь, негодяи побегут прочь к другому выходу. Вот тем, кто  остался  на
заднем дворе, - им придется по-настоящему сражаться,  а  нам,  нам  надо
только не шуметь, чтобы нас не обнаружили раньше времени. Ты  думаешь  -
справишься?
   Садовник беззвучно кивнул и снял с пояса садовую тяпку.
   - Дай-ка ее  мне,  -  потребовала  Иветта.  Она  подкралась  к  двери
выжженной гостиницы, ударила по ней тяпкой, и дверь тут же распахнулась.
Она ступила в темноту и закричала:
   - Никому не двигаться! Вы все арестованы по решению  Великого  Совета
Л'Мораи!
   Блондин стоял рядом с ней, готовый в любую  минуту  защитить  Иветту,
если  потребуется,  но  в  этом,  как  ни  странно,  не   было   никакой
необходимости, потому что все двадцать обитателей гостиницы смотрели  на
них в оцепенении и страхе.  Иветта  удовлетворенно  улыбнулась.  Беглецы
оказались слабаками и трусами. Оглянувшись на садовника, она приказала:
   - Надо осветить помещение.
   Пыльный солнечный луч из приоткрытой  двери  пробежал  по  существам,
которые сидели на полу. Иветта  почувствовала,  что  у  нее  перехватило
горло. Твари  были  жалкими  и  комичными:  женщина  с  зеленой  змеиной
головой, которая росла из круглого красного живота. Какое-то  худосочное
существо, которое сразу испуганно начало моргать и щуриться на солнечный
свет. Рядом с ними сидел голый ребенок,  тельце  которого  было  покрыто
собачьей шерстью. Такими же уродами были и  остальные,  которые,  увидев
свет, тут же попытались забиться в щели комнаты, наполненной испуганными
шорохами и звериными стонами.
   Иветта уверенно подошла к женщине-змее, заставила ту нагнуть голову и
обнаружила у нее на так называемом затылке две татуировки. Она проверила
затылки  еще  нескольких  -  везде  было  два  клейма:  красное  клеймо,
изображавшее Кин-са - знак того, что они  приговорены  быть  уродами,  и
черная   метка   с   Тидхэром   -   зайцем   связанные   уши,    которая
свидетельствовала о том, что они приговорены к смерти.
   Мрачно кивнув, Иветта сказала садовнику:
   - Неудивительно, что они убежали. Им нечего терять. Что ж, по крайней
мере, в городе прекратятся пожары.
   - Входите, - скомандовала она добровольным жандармам,  которые  ждали
на улице, - и принесите с собой цепи. - Отряхнув руки  и  с  отвращением
покачав головой, Иветта пробормотала: - Придется сковать их  наручниками
и надеть ошейники.
   - Подождите, - раздался слабый голос из темного угла комнаты.  Иветта
с трудом рассмотрела странную фигуру, которая корчилась в углу.  Человек
протягивал к ней руки  со  словами:  -  Подождите,  некоторые  из  людей
ранены.
   Иветта сделала шаг вперед, сердце у нее громко колотилось в груди,  а
губы были сложены в негодующую усмешку. Они схватили  не  только  беглых
уродов, но и горожанина, который укрывал их. Совет будет очень доволен.
   Теперь, когда добровольные жандармы были в комнате, Иветта,  указывая
на дальний угол, сказала:
   - Свяжите его первым и доставьте ко мне. Потом займетесь остальными.
   Кивнув, те бросились к человеку, корчившемуся в темном пыльном  углу,
схватили его, надели цепи  на  руки  и  ошейник  на  шею.  Он  почти  не
сопротивлялся. Солдаты выволокли  его  из  укрытия  и  бросили  к  ногам
Иветты.
   Только сейчас солнечный луч осветил его лицо, седые волосы,  пушистые
усы.
   - Отец? - вскрикнула она. Точно такой же  крик  издала  она  и  через
неделю в тюрьме. Когда увидела его под  каменными  сводами  на  холодном
полу.
   - Что ты делаешь?  -  спросил  старик,  когда  дочь  появилась  возле
решетки.
   С трудом поднявшись с  убогой  постели,  он  подошел  к  Иветте.  Она
внимательно осмотрела его лицо, плохое освещение скрывало новые  морщины
и темные круги вокруг глаз, которые наверняка появились у отца в тюрьме.
   - Я пришла за тобой, - сказала она, опуская  руку  в  карман  темного
платья.
   - А как же приговор? - тревожно спросил сапожник,  поднимая  глаза  к
потолку. Он все еще слышал шум судебного заседания. - Я не невиновен, ты
же знаешь.
   Он сказал это, как обычно, слегка поддразнивая ее,  и  Иветта  отвела
глаза.
   - Я тоже не невиновна, - ответила дочь, вставляя ключ в замок.
   - Знаю, - горько отозвался он. Сейчас его голос  был  лишен  обычного
духа веселости, надежды. Он вздохнул: - Я предупреждал, что роль  палача
Совета украдет твою душу.
   Решетки скрипнули, и Иветта вступила в камеру.
   - Сегодня я возвращаю себе частичку души.
   Она сделала ему  жест  выйти,  но  он  все  еще  медлил,  держась  за
металлическую решетку.
   - Куда я пойду? Вернуться в лавочку я не могу. Я не могу вернуться  к
своей обычной жизни. Ты и ее украла, милая дочурка.
   Ее тонкая белая ручка  схватила  его  морщинистую  ладонь,  и  Иветта
заставила отца выйти.
   - Думаешь, я этого не знаю?
   - Подожди, - попросил  он,  пятясь  назад.  -  Я  забыл  трубку,  мое
последнее утешение. - Иветта отпустила его руку,  а  старик  вернулся  к
кровати. - А как же остальные - они тоже невиновны и пострадали  потому,
что тебе захотелось выступить в этом суде. Захотелось великой славы.  Их
ты тоже освободишь?
   Мария скрестила руки на груди, отказываясь отвечать ему.  Она  широко
распахнула дверь и встала в проеме.
   - Пойдем. Если нас поймают, мы оба умрем.
   Фрэнк услышал шаги раньше, чем она. С диким  криком  он  рванулся  из
камеры, прижал Иветту к стене и завопил: - Теперь, дрянь, я свободен!
   Он бросился навстречу приближающимся  жандармам,  навстречу  кинжалу,
который тут же пронзил сердце старика. Со стоном боли отец  Иветты  упал
вперед, хватаясь за серую одежду стражи,  а  когда  его  оттолкнули,  на
шерстяном мундире осталось кроваво-красное пятно. Офицер  с  отвращением
пнул упавшего старика ногой,  ему  было  слишком  жаль  своего  дорогого
платья.
   Иветта, еще не понимая, что происходит, отошла от каменной стены,  не
отрывая глаз от простертого на полу отца.
   - Не беспокойтесь, - сказал жандарм, вытирая окровавленное лезвие  об
одежду старика. - Теперь он не сбежит.
   Иветта  стояла  в  ужасе,  потом,  тяжело  дыша,  сделала   несколько
неуверенных шагов вперед. Храбрость отца  купила  ей  жизнь.  Она  упала
перед ним на колени. Даже если, бы слезы отняли у  нее  теперь  свободу,
она не хотела сдерживать их.
   В любом случае теперь  ее  жизнь  была  лишена  смысла.  Она  страшно
закричала, как тогда, в темной и мрачной гостинице.
   * * *
   Кукольник пытался жестами успокоить разбушевавшуюся толпу.
   - Тише! Тише! - крикнул он.  -  Вы  все  слышали,  как  она  когда-то
рассказывала о той идиллической жизни, которую она  вела  до  того,  как
предала город. Вы помните,  как  сначала  она  пыталась  свести  на  нет
правосудие Л'Мораи тем, что хотела  освободить  отца,  а  когда  это  не
удалось,  она  выждала  время  и  попробовала  уничтожить  нас,   подняв
восстание уродов - отверженных  и  преступников.  Она  превратила  их  в
боевую армию, готовую к вторжению в город. Впрочем, возможно, она сможет
представить нам  какое-либо  объяснение  своих  действий,  -  язвительно
продолжал Кукольник, поворачиваясь к слепой жонглерше. - Может быть, она
может объяснить  сотни  своих  преступлений  против  народа  Л'Мораи.  -
Мерзкая улыбка искривила его полурот. - Иветта, - обратился он к ней,  -
Иветта Мартинки, дочь Фрэнка Мартинки, сапожника из Л'Мораи, - ты можешь
объяснить свои преступления?
   Мария  молчала.  Она  молчала,  слушая  собственное  сердце,  которое
неистово билось в груди, связанной кожаными  ремнями.  Образы  прошлого,
семьи, дома, окружения, вот что ее волновало. Жизнь, которую она вела до
того, как стала уродом.  Прошедшее  вернулось  к  ней  со  всеми  своими
запахами,  зрелищами,  пейзажами,  надеждами,   планами,   радостями   и
горестями. Сейчас это был ее мир, в котором не  было  места  ни  гневной
обличительной речи Кукольника, ни реву возбужденной толпы.
   Фрэнк Мартинки - это  имя  она  услышала  всего  несколько  мгновений
назад, но оно, возвратив ей память, сейчас стало всем -  любящим  отцом,
направляющей рукой, напрасной жертвой. Она почувствовала, как  вернулась
прежняя любовь, которая была сильнее пыток, волшебства  и  времени.  Как
будто она открыла старый дорожный  чемодан  и  обнаружила  там  знакомые
любимые вещи, забытые на время в кладовке.
   - Мария, я обращаюсь к тебе, -  раздался  шепот  Кукольника,  который
властно вторгся в ее мысли. -  У  тебя  есть  возможность  говорить.  Ты
можешь попробовать защититься от тех страшных  обвинений,  которые  тебе
предъявлены.
   Какая-то часть ее мозга слышала его, она  кричала,  требовала,  чтобы
Мария выступила, чтобы рассказала о  несправедливости  всего  устройства
Л'Мораи, о  ложности  правосудия  города,  о  жестокостях,  которые  она
перенесла. Лживые приговоры, кровавый спорт Дворца Совета,  волшебные  и
реальные пытки, в  результате  которых  рождались  уроды,  представление
несчастных на потеху жестокой  публике,  татуировки,  значащие  жизнь  и
смерть... Но восстать против этого означало отрицать, что способствовала
этой системе. Отрицать свою роль в смерти отца,  Моркасла  и,  возможно,
Гермоса... Дверь в память отворилась, и она не могла перенести,  что  та
снова захлопнется.
   - Мария, - повторил Кукольник, и его зловонное дыхание опустилось  на
нее отвратительным облаком. Он встал  на  одно  колено  и  положил  свою
костлявую лапу на ее ногу. - Ты ответишь на обвинения?
   Новая слеза скатилась по ее щеке.
   Кукольник спокойно встал.
   - Слезы, - обратился он к ненавидяще притихшей толпе. -  Слезы  вины.
Слезы сожаления. Это все, что она может предложить в свою защиту. Теперь
должен  решить  народ.  Те,  кому  есть  что  сказать  в  обвинение  или
оправдание слепой жонглерши Марии, в  прошлом  Иветты  Мартинки,  дочери
сапожника, выстройтесь в центральном проходе. Пусть каждый назовет  свое
имя, профессию, возраст и выскажет все, что думает.
   Последние слова  потонули  в  шуме  -  почти  все  в  зале  встали  и
направились в центральный проход. Мария по-прежнему сидела  молча,  лишь
слезы катились по ее бледным щекам. Она слышала, как началась церемония,
слышала, но была погружена  в  воспоминания.  Горожане  один  за  другим
выступали вперед, произнося справедливые  или  лживые  обвинения  против
Марии, у нее же каждое их слово цепляло новое воспоминание, новый образ.
Многие обвинения были выдуманными и грубыми, но больше было справедливых
спокойных упреков. Люди скорбели о погибших близких, обвиняя Марию в  их
гибели. Несколько раз она вздыхала над грустными образами,  вздрагивала,
вспоминая давно забытые страхи. Первый раз за день она обрадовалась, что
руки и ноги крепко привязаны к стулу.
   Наконец все было кончено, и вся  одежда  Марии  промокла  от  слез  и
холодного пота. Она понимала, что находится на грани потери рассудка,  и
мысль о холодной влажной камере казалась утешительной и спасительной.
   - Все слушайте, - раздался звонкий голос  пажа  Совета,  который  она
помнила по прошлой и нынешней  жизни,  -  слушайте  приговор  двенадцати
советников Л'Мораи по обвинению Марии, в прошлом Иветты Мартинки, дочери
сапожника, которую судят за измену, убийства и организацию восстания.  -
Толпа замолчала. - Те, кто скажет  -  виновна  -  голосуют  за  приговор
мадемуазель Мартинки, те, кто  скажет  -  невиновна  -  выступят  за  ее
освобождение.
   - Виновна, - раздался голос советника в крайней левой нише.
   Остальные были с ним согласны.
   - Двенадцать сказали виновна, никто не сказал  невиновна,  -  объявил
паж. - В протокол будет занесено, что слепая жонглерша Мария, в  прошлом
Иветта Мартинки, виновна в измене, убийствах  и  организации  восстания.
Наказание вынесет благородный член Совета мсье Моди Сиен.
   Из ложи, которую занимал Кукольник, раздался хриплый каркающий голос,
который эхом пробежал по всему огромному залу.
   - Мария, - проговорил он, - в наказание  за  твои  преступления  и  в
подтверждение  твоего  статуса  урода,  приговоренного   к   смерти,   я
приговариваю тебя к телесному наказанию, которое произойдет здесь  же  в
зале Совета после окончания суда. Ты взойдешь  на  помост,  разденешься,
чтобы все видели твое  унижение,  и  подвергнешься  избиению  бичом.  Ты
получишь тридцать девять бичей. Если ты  останешься  в  живых,  то  тебе
перевяжут раны и ты будешь до рассвета ждать казни на гильотине.  Дорога
к лобному месту будет для  тебя  узким  проходом  между  рядами  горожан
Л'Мораи, которые будут бить и колоть тебя до тех пор, пока ты не умрешь.
Если же ты переживёшь и эту пытку, то  жизнь  твоя  кончится  на  плахе.
Отрубленную голову выставят на  воротах  Совета  в  назидание  остальным
непокорным.
   * * *
   Золотое цветение сада пылало на закатном солнце, и бесконечные  волны
цветочных головок колыхались, как безбрежное синее море. Они кивали  ей.
Ее вела сильная рука матери, нежная рука  отца.  Иветта  остановилась  и
сорвала один цветок, поднесла его к лицу и глубоко вдохнула  его  нежный
аромат. Потом она повернулась к закатному горизонту и вздохнула.  Кругом
были малиновый, красный, пурпурный, золотой цвета.
   Цвета и  оттенки  были  такими  реальными,  что  она  чувствовала  их
чистоту,  нежность,  ощущала  голыми  ступнями  мягкую  землю,   слышала
поскрипывание кресла отца.
   Все это почти скрыло от нее свист и удар первого бича.
   ГЛАВА 16
   Деревянная лопата со скрипом вгрызлась в песок. Откинувшись от стены,
арлекин Антон кидал песок в сторону. На мгновение он остановился, оперся
о лопату, стер пот с посеревшего от  усталости  лица  и  оглядел  темную
арену.
   Там было столько же мертвых, сколько живых, а то и больше.
   Живые весь день и всю ночь трудились, закапывая тела, которые  рядком
лежали на полу. Некоторые трупы под жарким полуденным солнцем уже начали
разлагаться.  Несмотря  на  слабость,  усталость   и   отчаяние,   уроды
старательно копали могилы, собираясь с честью похоронить всех до одного.
Их души согревала и надежда, что так же похоронят их самих, когда придет
час смерти. Впрочем, это была  единственная  надежда,  которую  они  еще
питали.
   Лопаты превратили песчаный пол арены в кладбище. Антон понаблюдал  за
тем, как исхудалые артисты опускают  в  только  что  приготовленную  яму
очередное тело.
   - Слишком глубоко копаешь, - неожиданно  раздался  за  спиной  Антона
громкий голос.
   Тот развернулся и нервно облизнул губы. Это  был  Гермос  -  великан,
друг Марии. Арлекин тут же успокоился.
   - Слишком глубоко?
   - Мало времени, - пояснил Гермос, поправляя  простыню,  накинутую  на
плечи. - Слишком много умерших.
   У Антона защемило сердце.
   Не говоря больше  ни  слова,  Гермос  пошел  прочь.  Самодельные,  из
простыни, одежды развевались на ветру, придавая его высокой худой фигуре
что-то  нереальное.  Теперь  он  стал  священником  Карнавала,   который
возносил молитвы богам за каждого погибшего артиста. В тощей руке он нес
факел, освещая дорогу к следующей готовой могиле. Свет упал на ноги двух
могильщиков. В другой руке Гермос держал небольшое ведерко  и  кисть  из
конского волоса, которую он нашел в конюшнях. Ведро было наполнено  алой
жидкостью - кровью овцы, которую они закололи, чтобы поужинать.
   Голос Гермоса высоко вздымался в ночное небо, великан пел полузабытый
гимн Кин-са, потом он встал на  одно  колено,  воткнув  факел  в  песок,
склонил голову и пробормотал импровизированную молитву, а потом погрузил
кисть в ведро, вынул ее, обагренную кровью, и спросил хрипло:
   - Имя?
   Один  из  могильщиков  ответил  великану,  и  тот  наклонился,  чтобы
написать его кровью на известковой плитке.  Вознеся  молитву  Тидхэру  и
остальным богам, Гермос снова обмакнул кисть в ведерко, окропил могилу и
встал.
   - Эй,  дорогой  друг,  -  раздался  тоненький  голос,  карлик  дернул
великана за руку.
   - Вэлор, - отозвался Гермос. - Есть еще могилы, нужны еще молитвы.
   - Можешь подойти на минутку?  -  спросил  Вэлор,  указывая  на  песок
неподалеку. Когда Гермос опустился на  колени,  карлик  вскарабкался  на
горку. Вэлор сделал ему жест наклониться поближе.
   - Солдаты Совета не появлялись здесь целый день, Гермос,  -  серьезно
сказал он, показывая на стену Карнавала. - Они собираются  держать  нас,
пока мы все не умрем от голода.
   - Мария вернется, - ответил Гермос дрожащим голосом. - Она вернется.
   Лицо карлика потемнело и, прямо глядя великану в  глаза,  он  покачал
головой и взволнованно сказал:
   - Гермос, ты должен понять,  -  возможно,  она  уже  умерла.  Они  не
оставят ей жизнь. Им нужен был человек, которого могли  бы  обвинить  во
всем, и это наверняка она.
   Черты великана были твердыми, как камень.
   Склоняя голову на плечо, Вэлор продолжал:
   - Ты понимаешь, о чем я тебе говорю?
   - Да, - едва слышно ответил Гермос.
   - Хорошо,  -  кивнул  Вэлор,  бледнея.  -  Значит,  нам  надо  отсюда
выбираться. Если мы останемся, то умрем голодной смертью. Понимаешь?
   Снова последовал почти беззвучный ответ.
   - Я говорил всем, что нам надо пробиваться,  но  мне  не  верят.  Они
слишком устали от войны и рытья могил, чтобы представить новое сражение.
Они не видят дальше своих могил.
   - Надо бежать, - эхом ответил Гермос. На мгновение у  него  в  голове
мелькнуло воспоминание о вагончике Марии, где он когда-то произнес ту же
фразу.
   - Но никто никуда не пойдет, если мы не скажем, куда  мы  идем,  куда
ведем людей, что их ждет, - продолжал Вэлор. - И они правы. Мы не  можем
повести три сотни уродов через бой, по болотам к смерти.  Солдаты  будут
преследовать нас, в нас будут стрелять.
   Великан ничего не ответил, глаза его блестели от слез.
   - И тут нам понадобишься ты, - продолжал Вэлор, голос его  дрожал  от
возбуждения. - Длинные ноги унесут  тебя  скорее,  чем  стражников.  Это
самое важное. А потом, потом, естественно, ты вернешься к нам.
   - Что я должен сделать? - спросил Гермос.
   - Ты должен найти для нас тропу через болото  и  безопасное  убежище,
которое было бы далеко от Л'Мораи, - произнес Вэлор. - Это надо  сделать
как можно скорее, в ближайшие два дня. Потом  мы  займемся  подготовкой.
Если ты найдешь путь, то я подниму уродов на борьбу с солдатами.
   - А как я пройду сквозь них? - спросил  великан  задумчиво,  подпирая
подбородок костлявой рукой.
   - На противоположной стороне арены группа карликов. Они ниже травы  и
нападут на стражников. Пока будет  идти  бой  ты  перекинешь  веревку  и
спустишься. А оттуда дуй по болотам, ищи нам новую родину.
   Великан сидел, молча перебирая песок, потом  вздохнул,  посмотрел  на
угасающие факелы на стенах и нескольких уродов, которые там толпились.
   - А что, если Мария вернется? - спросил он наконец.
   Вэлор только покачал головой.
   Гермос уже встал и, стягивая простыню с плеча, велел:
   - Готовьте отряд карликов.
   Великан  пересек  арену,  прошел  мимо   арлекина   Антона,   который
по-прежнему копал ту же могилу, и сказал ему, не останавливаясь:
   - Начинай другую.
   - Сам начинай, - раздраженно ответил Антон. Он стер пот со л