ЗЕЛЕНАЯ МИЛЯ 
 
Стивен КИНГ 
Перевод с английского М.В.Опалевой 
 
 
 
ONLINE БИБЛИОТЕКА http://bestlibrary.org.ru 
 
 
ПРЕДИСЛОВИЕ: ПИСЬМО 
 
   27 октября 1995 г.
   Дорогой Постоянный Читатель!
   Жизнь - штука  капризная.  Повесть,  начинающаяся  в  этой  маленькой
книжке,  вышла  именно  в  таком  виде  благодаря  случайному  замечанию
торговца недвижимостью, с которым я даже не был  знаком.  Это  произошло
год назад, на Лонг-Айленде. Незадолго перед тем там снял дом мой  старый
друг и  деловой  партнер  Ральф  Висинанза  (он  занимается  в  основном
продажей прав  на  издание  книг  иностранным  издательствам).  Торговец
недвижимостью  заметил,  что  дом  "словно  сошел  со  страниц   Чарльза
Диккенса".
   И эта фраза все еще вертелась  в  мозгу  Ральфа,  когда  он  принимал
первого  в  своем  доме  гостя  -  издателя  из  Великобритании  Мэлкома
Эдвардза. Он повторил ее Эдвардзу,  и  они  стали  болтать  о  Диккенсе.
Эдвардз упомянул, что Диккенс многие  свои  произведения  публиковал  по
частям, отдавая  в  журналы  или  издавая  в  виде  небольших  тоненьких
книжечек  -  брошюр  (мне  всегда  они  нравились  ощущением   дружеской
теплоты). "А некоторые из этих романов, - добавил Эдвардз,  -  на  самом
деле дописывались и  редактировались  в  процессе  публикации.  Писатель
Чарльз Диккенс был не из тех, кто боится назначенных сроков".
   Такие "многосерийные" романы  Диккенса  были  чрезвычайно  популярны.
Популярность одного  из  них  даже  обернулась  трагедией  в  Балтиморе.
Большая группа поклонников Диккенса собралась на пирсе, ожидая  прибытие
английского  корабля,  на  борту  которого  находился  тираж  журнала  с
окончанием романа  "Лавка  древностей".  Легенда  гласит,  что  в  давке
несколько почитателей упали в воду и утонули.
   Я не думаю, что Мэлком или Ральф желали, чтобы кто-то утонул,  но  им
было интересно, как воспримут такой вид публикации - по частям - в  наши
дни. Никто из них и не подозревал, что  это  уже  произошло  (ведь,  как
говорится, "ничто не ново под луной"), и по крайней мере дважды.  Первый
вариант  романа  Тома  Вольфа  "Bonfire  of   the   Vanities"   ("Костер
Тщеславия") выходил  по  частям  в  журнале  "Роллинг  Стоун",  а  Майкл
Макдауэлл  ("Амулет",  "Позолоченные  иглы",  "Стихии"   ("Elementals"),
сценарий "Битлджюс") опубликовал роман "Черная вода" ("Black  water")  в
виде серии брошюр. Этот роман ужасов, ужастик о  семье  с  Юга,  имевшей
такую семейную черту превращаться в аллигаторов, не самый  лучший  роман
Макдауэлла, но все равно он принес успех издательству "Эйвон Букс".
   И дальше двое мужчин пустились в рассуждения  о  том,  что  могло  бы
случиться, если бы популярный писатель попытался в  наши  дни  выпустить
роман в виде серии брошюр - маленьких  книжечек,  которые  стоили  бы  в
Великобритании фунт или два, а в Америке доллара три (а там  большинство
книг в мягких обложках продается за 6.99 или 7.99). "Может, кто-то вроде
Стивена Кинга и захотел бы провести такой эксперимент", - сказал Мэлком,
и разговор перешел на другие темы.
   Ральф почти забыл об этой идее, но она вновь вернулась к нему  осенью
1995, после возвращения с Международной книжной  ярмарки  во  Франкфурте
большого события для агентов вроде  Ральфа.  Он  выложил  мне  эту  идею
вместе с пакетом других идей, большинство из которых я  тут  же  отверг.
Идея "многосерийной книжки" тем  не  менее  не  была  отметена  сразу  в
отличие, скажем, от интервью японскому изданию "Плейбоя" или оплаченного
полностью турне по Балтийским республикам.  Она  высекла  искру  в  моем
воображении. Я не считаю себя современным Диккенсом -  даже  если  такой
человек существует, то это скорее Джон Ирвинг или Салман Рушди, - но мне
всегда нравились истории, рассказанные по частям. Впервые с такой формой
публикаций я встретился в газете  "Сэтэрди  ивнинг  пост",  и  меня  она
привлекла тем, что ставила читателя на одну доску с писателем  -  у  вас
была целая неделя для того, чтобы угадать следующий  поворот  сюжета.  А
еще мне кажется, что такие книги читают более внимательно именно потому,
что они печатаются по частям. Нельзя проглатывать их залпом,  даже  если
очень хочется (если книга хороша, обычно так и бывает).
   Я отлично помню, как дома мы часто читали  такие  книги  вслух:  один
вечер мой брат Дэвид, на следующий - я,  потом  мама,  потом  опять  мой
брат. Но от чтения мы не получали столько же  удовольствия,  сколько  от
просмотра телепрограмм ("Сырая кожа", "Золотое дно", "Маршрут 66") -  мы
смотрели их вместе, и это было, как праздник. Спустя много лет я  узнал,
что  во  времена  Диккенса  его  романы  доставляли  семьям   такое   же
удовольствие, только их домашние  страдания  по  поводу  судьбы  Пипа  и
Оливера или Дэвида Копперфильда продолжались годами вместо пары  месяцев
(даже самые длинные "сериалы" в газете "Пост", как правило, укладывались
в восемь частей).
   Единственное, что  меня  привлекло  в  этой  идее,  думаю,  полностью
понятно лишь авторам детективов  и  триллеров:  в  книге,  выходящей  по
частям, писатель имеет над читателем особую власть, которая не всегда им
нравится: проще говоря.  Постоянный  Читатель,  ты  не  можешь  забежать
вперед и посмотреть, как все повернется.
   Я еще помню, как однажды, когда мне  было  лет  двенадцать,  зашел  в
гостиную и увидел, как моя мать, сидя в  своем  любимом  кресле-качалке,
заглядывает в конец детектива Агаты Кристи, а ее  палец  заложен  где-то
возле пятидесятой страницы. Я был возмущен и высказал ей все (мне  было,
вы помните, двенадцать, а это возраст, когда мальчикам впервые  начинает
смутно казаться, будто они знают все на свете), заявив, что  заглядывать
в конец детектива это все равно, что съесть белую начинку пирожных Орео,
а потом пирожные выбросить. Она  засмеялась  своим  удивительным  легким
смехом и ответила, что скорее всего я  прав,  но  иногда  она  не  может
побороть искушение. Искушение - это понятие было мне знакомо  -  даже  в
двенадцать у меня их было полно. И вот тут  наконец  придумано  забавное
лекарство от подобного искушения.  До  тех  пор,  пока  в  магазинах  не
появится последняя часть, никто не узнает, чем закончится "Зеленая Миля"
... Может, даже и я не узнаю.
   Сам того не зная, Ральф Висинанза упомянул мне  об  идее  публиковать
роман по частям  в  самый,  можно  сказать,  подходящий  психологический
момент Я как раз прокручивал в голове тему романа, к  которой,  как  мне
всегда казалось, я рано или  поздно  должен  был  прийти:  электрический
стул. "Олд Спарки" ("Старик  Разряд")  волновал  меня  давно,  с  самого
первого увиденного фильма Джека Кагни и  первой  прочитанной  книжки  об
Этаже Смерти ("Двадцать  тысяч  лет  в  Синг-Синге"  Уордена  Льюиса  Е.
Лоуса). Эта тема распаляла темную сторону моего воображения.  Интересно,
думал  я,  каково  пройти  вот  эти   последние   двадцать   метров   до
электрического стула, зная, что там тебе предстоит умереть? Как себя при
этом чувствует тот, кто привязывает осужденного или включает  рубильник?
Что такая работа отнимает у человека?  И  еще  ужаснее,  что  она  может
добавить?
   За последние 20-30 лет я пробовал отрабатывать эти основные  темы  во
многих вариантах. Я  написал  одну  удачную  повесть,  действие  которой
происходит в тюрьме ("Рита Хейворт в Шоушенкской  тюрьме")  и  вроде  бы
пришел к выводу, что это именно то,  что  нужно,  когда  возникла  новая
идея. Мне в ней многое нравилось, но больше всего то, что в книге  будет
звучать  исключительно  достойный  голос  автора,  сдержанный,  честный,
может, даже чуточку наивный, -  голос  рассказчика,  если  такой  вообще
когда-либо существовал. Я начал работу, но словно на ощупь,  то  и  дело
останавливаясь.. Большая часть второй книги была написана во время дождя
в  парке  Фенуэй!  Когда  позвонил  Ральф,   я   исписал   уже   блокнот
неразборчивыми строками  "Зеленой  Мили"  и  понял,  что  вырисовывается
роман, а я должен проводить время за уборкой стола и делать  правку  уже
написанной книги ("Отчаяние" ты ее скоро увидишь, Постоянный  Читатель).
В таком случае есть два  варианта:  убрать  новый  роман  (и,  возможно,
больше к нему не вернуться) или  отложить  все  прочее  в  сторону  -  и
вперед!
   Ральф предложил третий вариант: книга, которую можно писать  так  же,
как ее будут читать -  по  частям.  Мне  понравилась  такая  напряженная
ситуация: не успел закончить работу и сдать в срок - и вот уже  миллионы
читателей жаждут твоей крови. Никто не знает этого лучше меня, разве что
моя секретарь Джулианн Югли: мы получаем десятки гневных писем в  неделю
с требованиями  следующей  книги  из  цикла  "Темная  Башня"  (терпение,
почитатели Роланда, еще год, другой - и ожидания  кончатся,  обещаю).  В
одном  письме  была  фотография  плюшевого  мишки  в  цепях  и  записка,
составленная из букв, вырезанных из  газетных  заголовков  и  журнальных
обложек: "Выпустите следую щую книгу "Темная Башня" сейчас же, или  этот
медвежонок умрет", - гласила она. Я повесил записку  на  стене  кабинета
как напоминание об ответственности и о том, что существуют люди - и  это
замечательно, - которым действительно есть дело  до  образов,  созданных
чьим-то воображением.
   Вот так я решил публиковать "Зеленую Милю"  в  виде  серии  маленьких
книжечек в стиле девятнадцатого века  и,  надеюсь,  вы  напишите  мне  и
расскажите: а) понравилась ли вам книга и б) понравилась  ли  вам  редко
используемая, но довольно любопытная форма публикации. Она, конечно  же,
побуждает автора к написанию книги, хотя в  настоящее  время  (дождливым
вечером октября 1995 г.) роман еще далек от завершения даже в черновиках
и финал его остается еще неясным. Но в этом-то и  весь  "смак",  хотя  в
настоящий момент я еду в густом тумане, и, что называется,  жму  на  всю
железку.
   И вот что я хочу еще  сказать:  если  при  чтении  вы  получите  хоть
половину того удовольствия, с  которым  я  писал  книгу,  мы  оба  будем
счастливы. Наслаждайтесь... И почему бы не почитать это вслух  вместе  с
другом? По крайней мере скоротаете время до появления следующей части  в
киоске или ближайшем книжном магазине.
   А пока берегите друг друга и заботьтесь друг о друге.
   Стивен Кинг
 
ЧАСТЬ 1 
ДВЕ МЕРТВЫЕ ДЕВОЧКИ 
 
Глава 1 
 
   Это произошло в 1932-м, когда тюрьма штата еще находилась в  Холодной
Горе. И электрический стул был, конечно, там же.
   Заключенные острили по поводу стула  так,  как  обычно  острят  люди,
говоря о том, что их страшит, но чего нельзя избежать. Они называли  его
Олд Спарки (Старик Разряд) или Биг Джуси ("Сочный кусок"). Они отпускали
шуточки насчет счетов за электроэнергию, насчет того,  как  Уорден  Мурс
этой осенью будет готовить  обед  ко  Дню  Благодарения,  раз  его  жена
Мелинда слишком больна, чтобы готовить.
   У тех же, кому действительно предстояло  сесть  на  этот  стул,  юмор
улетучивался в момент. За время пребывания в Холодной Горе  я  руководил
семидесятые восемью казнями (эту  цифру  я  никогда  не  путаю,  я  буду
помнить ее и на смертном одре)  и  думаю,  что  большинству  этих  людей
становилось ясно, что с ними происходит, именно в тот момент,  когда  их
лодыжки пристегивали к  мощным  дубовым  ножкам  Олд  Спарки.  Приходило
понимание (было  видно,  как  осознание  поднимается  из  глубины  глаз,
похожее на холодный испуг), что их собственные ноги закончили свой путь.
Кровь еще бежала по жилам, мускулы были еще сильны, но все было кончено,
им уже не пройти ни километра по полям,  не  танцевать  с  девушками  на
сельских праздниках. Осознание приближающейся смерти приходит к клиентам
Олд Спарки от лодыжек. Есть еще черный шелковый мешок, его  надевают  им
на  головы  после  бессвязных  и   нечленораздельных   последних   слов.
Считается, что этот мешок для них, но я всегда думал, что на самом  деле
он для нас, чтобы мы не видели ужасного  прилива  страха  в  их  глазах,
когда они понимают, что сейчас умрут с согнутыми коленями.
   В Холодной Горе не было этапа смертников, только  блок  "Г",  стоящий
отдельно  от  других,  размером  примерно  в  четыре  раза  меньше,  чем
остальные, кирпичный, а не деревянный, с плоской  металлической  крышей,
которая сияла под летним солнцем, как  безумный  глаз.  Внутри  -  шесть
камер, по три с каждой стороны широкого центрального коридора, и  каждая
камера почти вдвое больше камер в  четырех  других  блоках.  Причем  все
одиночные. Отличные условия для тюрьмы (особенно в тридцатые  годы),  но
обитатели этих камер многое бы отдали, чтобы  попасть  в  любую  другую.
Честное слово, они бы дорого заплатили.
   За все время моей службы в качестве надзирателя все  шесть  камер  не
заполнялись ни разу - и слава Богу. Максимум - четыре, там были белые  и
черные  (в  Холодной  Горе  среди  ходячих  мертвецов  не   существовало
сегрегации по расовому признаку), и все равно это напоминало ад.
   Однажды в камере  появилась  женщина  -  Беверли  Макколл.  Она  была
черная, как дама пик, и прекрасна, как грех, который у  вас  никогда  не
хватит пороха совершить. Она шесть лет мирилась с тем, что муж  бил  ее,
но не могла стерпеть и дня его любовных похождений. Узнав,  что  муж  ей
изменяет, она на следующий вечер подкараулила беднягу Лестера  Макколла,
которого приятели  (а  может  быть,  и  эта  очень  недолгая  любовница)
называли Резчик,  наверху,  на  лестнице,  ведущей  в  квартиру  из  его
парикмахерской. Она дождалась, пока он расстегнет свой  халат,  а  потом
наклонится, чтобы неверными руками развязать шнурки.  И  воспользовалась
одной из бритв Резчика. За два дня перед тем, как сесть на  Олд  Спарки,
она позвала меня и  сказала,  что  видела  во  сне  своего  африканского
духовного отца. Он велел ей отказаться от ее рабской фамилии  и  умереть
под свободной фамилией Матуоми.  Ее  просьба  была  такова  зачитать  ей
смертный приговор под фамилией Беверли Матуоми.  Почему-то  ее  духовный
отец не дал ей имени, во всяком случае она его не  назвала.  Я  ответил,
что, конечно, тут нет проблем. Годы работы  в  тюрьме  научили  меня  не
отказывать приговоренным в просьбах, за исключением, конечно, того  чего
действительно нельзя. В случае  с  Беверли  Матуоми  это  уже  не  имело
значения. На следующий день, примерно около  трех  часов  дня,  позвонил
губернатор и заменил ей  смертный  приговор  пожизненным  заключением  в
исправительном учреждении  для  женщин  "Травянистая  Долина":  сплошное
заключение и никаких развлечений была у нас такая присказка. Я был  рад,
уверяю вас, когда увидел, как круглая попка Бев качнулась  влево,  а  не
вправо, когда она подошла к столу дежурного.
   Спустя лет тридцать пять, не меньше, я увидел это  имя  в  газете  на
страничке некрологов под фотографией худощавой чернокожей дамы с облаком
седых волос, в очках со стразами в уголках  оправы.  Это  была  Беверли.
Последние  десять  лет  жизни  она  провела  на  свободе,  говорилось  в
некрологе, и она, можно сказать, спасла  библиотеку  небольшого  городка
Рейнз Фолз. Она также преподавала в воскресной школе, и ее любили в этой
тихой гавани. Некролог был озаглавлен: "Библиотекарь умерла от сердечной
недостаточности", а ниже мелкими буквами, словно запоздалое  объяснение:
"Провела более 20 лет в тюрьме за  убийство".  И  только  глаза,  широко
распахнутые и  сияющие  за  очками  с  камешками  по  углам,  оставались
прежние. Глаза женщины, которая даже в семьдесят с чем-то, если заставит
нужда, не раздумывая достанет бритву  из  стаканчика  с  дезинфицирующим
средством. Убийц всегда узнаешь, даже если они  кончают  жизнь  пожилыми
библиотекарями в маленьких сонных городишках. И  уж,  конечно,  узнаешь,
если провел с  убийцами  столько  лет,  сколько  я.  Всего  один  раз  я
задумался о характере своей работы. Именно поэтому я и пишу эти строки.
   Пол в широком коридоре по центру блока "Г"  был  застелен  линолеумом
цвета зеленых лимонов, и то, что в  других  тюрьмах  называли  Последней
Милей, в Холодной Горе именовали Зеленой Милей. Ее длина была,  полагаю,
шестьдесят длинных шагов с юга на север, если считать снизу вверх. Внизу
находилась смирительная комната. Наверху - Т-образный  коридор.  Поворот
налево означал жизнь - если можно так назвать  происходящее  на  залитом
солнцем дворике для прогулок. А многие так и называли, многие так и жили
годами без видимых плохих последствий. Воры, поджигатели и насильники со
своими разговорами, прогулками и мелкими делишками.
   Поворот направо - совсем другое дело.  Сначала  вы  попадаете  в  мой
кабинет (где ковер тоже зеленый, я его все собирался заменить, но так  и
не  собрался)  и  проходите  перед  моим  столом,   за   которым   слева
американский флаг, а справа флаг штата. В дальней стене две двери:  одна
ведет в маленький туалет, которым пользуюсь я и другие  охранники  блока
"Г" (иногда даже Уорден Мурс),  другая  -  в  небольшое  помещение  типа
кладовки. Тут и заканчивается путь, называемый Зеленой Милей.
   Дверь маленькая, я вынужден пригибаться, а Джону Коффи пришлось  даже
сесть и  так  пролезать.  Вы  попадаете  на  небольшую  площадку,  потом
спускаетесь по  трем  бетонным  ступенькам  на  дощатый  пол.  Маленькая
комната без отопления с металлической крышей,  точно  такая  же,  как  и
соседняя в этом же блоке. Зимой в ней холодно, и пар  идет  изо  рта,  а
летом можно задохнуться от жары. Во время казни Элмера Мэнфреда - то  ли
в июле, то ли в августе тридцатого года -  температура,  по-моему,  была
около сорока по Цельсию.
   Слева в кладовке опять-таки была  жизнь.  Инструменты  (все  закрытые
решетками, перекрещенными цепями, словно это карабины,  а  не  лопаты  и
кирки), тряпки, мешки с семенами для весенних посадок в тюремном садике,
коробки с туалетной бумагой, поддоны загруженные бланками  для  тюремной
типографии... Даже мешок извести для разметки бейсбольного ромба и сетки
на футбольном поле. Заключенные играли на  так  называемом  пастбище,  и
поэтому в Холодной Горе  многие  очень  ждали  осенних  вечеров.  Справа
опять-таки смерть. Олд Спарки, собственной персоной, стоит на деревянной
платформе в юго-восточном углу, мощные дубовые  ножки,  широкие  дубовые
подлокотники, вобравшие в себя холодный пот множества мужчин в последние
минуты их жизни, и металлический шлем, обычно небрежно висящий на спинке
стула, похожий на кепку малыша-робота из комиксов про Бака Роджерса.  Из
него  выходит  провод  и  уходит  через  отверстие   с   уплотнением   в
шлакоблочной  стене  за  спинкой.  Сбоку  -  оцинкованное  ведро.   Если
заглянуть  в  него,  то  увидишь  круг  из  губки   точно   по   размеру
металлического шлема. Перед казнью его смачивают в рассоле, чтобы  лучше
проводил заряд постоянного тока, идущий по проводу, через губку прямо  в
мозг приговоренного.
 
Глава 2 
 
   1932 год был годом Джона Коффи. Подробности публиковались в  газетах,
и кому интересно, у  кого  больше  энергии,  чем  у  глубокого  старика,
доживающего свои дни в доме для престарелых в Джорджии, может  и  сейчас
поискать их. Тогда стояла жаркая осень, я  точно  помню,  очень  жаркая.
Октябрь - почти как август, тогда еще Мелинда, жена  начальника  тюрьмы,
попала с приступом в больницу в Индианоле. В ту осень у меня была  самая
жуткая в жизни инфекция мочевых путей, не настолько жуткая, чтобы лечь в
больницу, но достаточно ужасная для меня, ибо, справляя малую  нужду,  я
всякий раз жалел, что не умер.  Это  была  осень  Делакруа,  маленького,
наполовину облысевшего француза с мышкой, он появился летом и проделывал
классный трюк с катушкой. Но более всего это была осень, когда  в  блоке
"Г" появился Джон Коффи,  приговоренный  к  смерти  за  изнасилование  и
убийство девочек-близнецов Деттерик.
   В каждой смене  охрану  блока  несли  четыре  или  пять  человек,  но
большинство  были  временными.  Дина  Стэнтона,  Харри  Тервиллиджера  и
Брутуса Ховелла (его назыв