Я  устал  от
дорог, устал быть один, как дрозд под дождем. Устал от того, что никогда
ни с кем мне не разделить компанию и не сказать, куда и зачем мы идем. Я
устал от ненависти людей друг к другу. Она похожа на  осколки  стекла  в
мозгу. Я устал от того, что столько раз хотел помочь и не мог.  Я  устал
от темноты. Но больше всего от боли. Ее слишком много. Если бы я мог сам
со всем покончить! Но я не могу.
   "Перестань, - пытался сказать я. - Перестань, отпусти мои руки. Иначе
я утону. Утону или взорвусь".
   - Не взорвешься, - вымолвил он, слегка улыбаясь от этой  мысли...  Но
руки мои отпустил.
   Я наклонился вперед,  задыхаясь.  Я  мог  видеть  каждую  трещинку  в
бетонном полу, каждую раковину, каждый проблеск слюды. Подняв  глаза  на
стену, я увидел имена, написанные на ней в 1924-м, в 1931-м.  Эти  имена
были смыты, люди, которые их написали, тоже в некотором роде были смыты,
но я думаю, что ничего нельзя смыть полностью, ничего  с  этого  темного
стекла нашего мира, и теперь  я  увидел  их  снова,  переплетения  имен,
находящих одно на другое. Я смотрел на них и словно слышал, как  мертвые
говорят, поют и просят о  милосердии.  Я  почувствовал,  как  мои  глаза
пульсируют в орбитах, уловил биение своего  сердца,  ощутил  шорох  моей
крови, бегущей по всем сосудам моего тела, словно письма отовсюду.
   Вдалеке  я  услышал  гудок  поезда  -  должно  быть,  трехчасовой   в
Прайсфорд, подумал я, но не был уверен, потому что раньше никогда его не
слышал. Особенно из Холодной Горы, ибо ближайшее  место,  где  проходила
железная дорога, находилось в десяти милях к востоку от тюрьмы.  Значит,
я не мог его слышать из тюрьмы, скажите вы, да, так оно и было до ноября
1932-го, но в тот день я его слышал.
   Где-то с треском, словно бомба, разорвалась лампочка - Что ты со мной
сделал? - прошептал я. - О Джон, что ты сделал?
   - Извини, босс, - сказал он спокойно. - Я не подумал. Это  ненадолго.
Скоро ты опять будешь в норме.
   Я поднялся и направился к двери камеры. Я шел словно во сне. Когда  я
дошел до двери, он проговорил:
   - Ты хотел знать, почему они не  кричали?  Тебе  и  сейчас  непонятно
только это, правда? Почему девочки не кричали, пока были еще на веранде.
   Я обернулся и посмотрел на него. Я мог видеть все красные прожилки  в
его глазах, каждую пору на его лице... И я почувствовал его боль,  боль,
которую он забрал у других людей, как губка  впитывает  воду.  Я  увидел
темноту, о которой он говорил. Она  лежала  повсюду  в  мире,  когда  он
смотрел на мир, и в этот момент я чувствовал одновременно  и  жалость  к
нему, и огромное облегчение. Да, мы совершим нечто ужасное, этого нельзя
избежать... И все-таки сделаем это ему во благо.
   - Я увидел все, когда тот плохой парень схватил меня, - сказал  Джон.
-Тогда я понял, что это он сделал. Я видел его в тот день, он был  среди
деревьев, и я видел, как он их бросил и убежал, но...
   - Ты забыл, - подсказал я.
   - Верно, босс. Пока он до меня не дотронулся.
   - Почему они не кричали, Джон? Он ударил их так, что  потекла  кровь,
родители находились прямо над ними, наверху, почему же они не кричали?
   Джон посмотрел на меня своими нездешними глазами:
   - Он сказал одной из них: "Если будешь шуметь, я убью твою сестру,  а
не тебя". То же самое он сказал другой. Понимаешь?
   - Да, - прошептал я и  увидел  все.  Веранду  Деттериков  в  темноте.
Уортона, склонившегося над ними, как вампир. Одна из них начала звать на
помощь, но Уортон ударил ее, и кровь потекла из носа.  На  веранде  была
эта кровь.
   - Он убил их любовью, - объяснил Джон. - Их  любовью  друг  к  другу.
Теперь ты понимаешь, как все было?
   Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Он улыбнулся. Слезы  потекли
снова, но он улыбался.
   - И вот так каждый день, - сказал он, - по всему миру. - Потом лег  и
повернулся лицом к стене.
   Я вышел в коридор, закрыл его камеру и пошел  вверх  по  коридору,  к
столу дежурного, все еще как во сне. Я  вдруг  понял,  что  слышу  мысли
Брута, очень слабый шепот о том, как пишется слово, по-моему "получить".
Он думал: "После "ч" пишется "и" или "ы"?". Потом поднял глаза  и  начал
улыбаться, но улыбка погасла, как только он разглядел меня получше.
   - Пол? - спросил он. - Ты в порядке?
   - Да. - И я передал ему то, что рассказал мне Джон, не все,  конечно,
опустив то, как повлияло  на  меня  его  прикосновение  (об  этом  я  не
рассказывал даже Дженис; Элен Коннелли будет первой, кто узнает, если...
Если захочет прочесть эти последние страницы), но я повторил ему то, что
Джон сказал о своем желании уйти. Это  немного  успокоило  Брута,  но  я
почувствовал (услышал?), как он спрашивает себя, а не придумал ли я все,
чтобы облегчить его мучения. Потом я  почувствовал,  что  он  решил  мне
поверить, просто потому, что так будет легче, когда придет время.
   - Пол, что, опять твоя инфекция вернулась? - спросил он.  -  Ты  весь
горишь.
   - Нет, со мной все хорошо. - Мне было  не  очень  хорошо,  но  я  был
уверен, что Джон сказал правду и что скоро все образуется.
   - Все равно, тебе не помешало бы пойти в  свой  кабинет  и  ненадолго
прилечь.
   В этот момент даже сама мысль о том, чтобы  прилечь,  показалась  мне
смешной  и  я  чуть  не  рассмеялся.  Мне  хотелось  сделать  что-нибудь
основательное, например самому построить небольшой дом, потом обшить его
досками, разбить за домом сад и посадить деревья. И все это до ужина.
   "Вот как, - подумал я. - Каждый день. По всему миру. Эта темнота.  По
всему миру".
   - Нет, я пойду в административный корпус. Надо кое-что там проверить.
- Как скажешь.
   Я дошел до двери, открыл ее, а потом оглянулся.
   - Ты все правильно пишешь: п-о-л-у-ч-и-т-ь, после "ч" пишется "и".  И
всегда так. По-моему, у этого правила нет исключений.
   Я вышел, не оглядываясь, чтобы не видеть, как он смотрит, открыв рот.
Я продолжал двигаться весь остаток смены, не в силах  усидеть  на  месте
больше пяти минут. Я пошел в административный корпус, а  потом  вышел  в
пустой прогулочный дворик и стал носиться взад и вперед, пока  охранники
на вышках, наверное, не подумали, что я спятил. Но к концу смены я начал
успокаиваться, и шорох мыслей в  голове  -  как  шорох  листьев  -  тоже
порядком поутих.
   Однако на полпути к дому это чувство опять  стало  сильным.  Как  моя
"мочевая" инфекция. Мне пришлось припарковать "форд" у обочины, выйти  и
пробежать почти с полмили, опустив голову, работая локтями,  и  дыхание,
вырывающееся у меня из горла, было горячим, словно я  согревал  его  под
мышкой. Потом наконец я действительно  почувствовал  себя  нормально.  Я
потрусил назад, туда, где  припарковал  свой  "форд",  а  половину  пути
прошел, и пар изо рта поднимался в морозный  воздух.  Приехав  домой,  я
передал Дженис слова Джона Коффи о том, что он готов и хочет  уйти.  Она
кивнула с видом облегчения. Стало ли ей легче? Не  могу  сказать.  Шесть
часов назад, даже три, я бы знал, но тогда уже нет. И это  было  хорошо.
Джон все повторял, что он устал, и теперь я понимал почему. То,  чем  он
владел, очень утомляет. И заставляет желать отдыха и тишины.
   Когда Дженис поинтересовалась, почему я такой красный и от  меня  так
пахнет потом, я ответил ей, что остановил  машину  по  дороге  и  слегка
пробежался. Я сказал ей только это, как уже  упоминал  (сейчас  исписано
слишком  много  страниц,  и  мне  не  хочется  просматривать  их,  чтобы
вспомнить), мы никогда не лгали друг другу, я просто ничего не  объяснил
ей.
   А она не спросила.
 
Глава 9 
 
   В эту ночь, когда настал черед Джона Коффи пройти  по  Зеленой  Миле,
грозы не было. Было холодно, как всегда в это  время  года  в  тридцатые
годы, и миллионы звезд рассыпались над убранными и  вспаханными  полями,
иней блестел на оградах и, словно бриллианты, мерцал  на  сухих  стеблях
кукурузы. Брутус Ховелл был  распорядителем  на  казни,  ему  предстояло
надеть на Джона Коффи шлем и приказать Ван Хэю включить в  нужное  время
рубильник. Билл Додж находился в аппаратной вместе с Ван Хэем.  Примерно
в одиннадцать двадцать в ночь на 20 ноября Дин,  Харри  и  я  подошли  к
нашей единственной обитаемой камере, где на краю койки сидел Джон Коффи,
свесив руки между колен,  на  воротнике  голубой  рубашки  было  заметно
маленькое пятнышко подливки. Он смотрел на нас сквозь прутья  решетки  и
выглядел, кажется, гораздо спокойнее, чем мы. Мои руки были ледяными,  а
в висках стучало. Одно дело знать, что он хотел этого и  выполнить  свою
работу, - и совсем другое дело -  сознавать,  что  казнишь  человека  за
чужое преступление.
   В последний раз я видел  Хэла  Мурса  в  тот  вечер  около  семи.  Он
находился у себя в кабинете, застегивал пальто.  Хэл  был  бледен,  руки
дрожали так, что он никак не  мог  справиться  с  пуговицами.  Мне  даже
хотелось убрать его руки и застегнуть ему пальто, как ребенку. Ирония  в
том, что Мелинда  выглядела  лучше,  когда  мы  с  Джен  навещали  ее  в
предыдущие выходные, чем Хэл Мурс вечером перед казнью Джона Коффи.
   - Я на эту казнь не останусь, - сказал он. - Там будет  Кэртис,  и  я
знаю, что Коффи в надежных руках - твоих и Брута.
   - Да, сэр, мы постараемся, - успокоил его я. - А что слышно о  Перси?
Он как, приходит в себя?
   Я, конечно, имел в виду не это. Не сидит ли он сейчас в комнате и  не
рассказывает ли кому-нибудь, скорее всего врачу, о том, как мы  засунули
его в  смирительную  рубашку  и  заперли  в  смирительной  комнате,  как
заключенного... Как всех других идиотов, выражаясь языком Перси? А  если
и так, то верят ли ему?
   Но, по сведениям Хэла, Перси пребывает в том же состоянии. Не говорит
и вообще не присутствует в этом мире. Он все еще находился  в  Индианоле
-"на обследовании", как с таинственным видом выразился Хэл, но улучшений
нет, поэтому его скоро переведут.
   - Как держится Коффи?  -  спросил  потом  Хэл.  Ему  наконец  удалось
справиться с последней пуговицей.
   Я кивнул.
   - С ним будет все нормально, начальник.
   Хэл кивнул в ответ, потом подошел к двери, он выглядел как  старый  и
больной человек.
   - Как может в одном человеке уживаться столько добра и  столько  зла?
Как мог человек, излечивший мою жену, убить двух маленьких  девочек?  Ты
можешь это понять?
   Я сказал, что нет, что пути Господни неисповедимы, что  добро  и  зло
живут в каждом из нас, и не нам судить, почему и т.д. И т.п. Почти  все,
что я ему говорил,  я  узнал  в  Церкви  молитвы  "Отче  наш,  сущий  на
Небесах". Хэл все время кивал и смотрел  немного  торжественно.  Он  мог
себе позволить кивать, правда? Да. И выглядеть торжественно. На его лице
лежала печаль, он был потрясен, я в этом не сомневался, но на  этот  раз
обошлось без слез, потому что Хэла ждала жена, к которой  он  ехал,  его
друг, и ей было хорошо. Благодаря Джону Коффи  она  жива  и  здорова,  а
человек, подписавший приказ о казни Джона, мог поехать  к  ней.  Ему  не
надо смотреть, что произойдет дальше. Он сможет ощущать этой ночью тепло
своей жены, а Джон Коффи будет лежать, холодея,  на  тележке  в  подвале
больницы графства, и беззвучное время побежит к рассвету.  И  за  это  я
ненавидел Хэла. Совсем немного, я сумел  перебороть  себя,  но  все-таки
чувствовал гнев. Настоящий.
   И вот я  вошел  в  камеру,  за  мной  Дин  и  Харри,  оба  бледные  и
расстроенные. Я спросил:
   - Ты готов, Джон?
   Он кивнул.
   - Да, босс. Наверное, да.
   - Хорошо. Я должен кое-что сказать, прежде чем мы пойдем.
   - Говори все, что тебе нужно, босс.
   - Джон Коффи, как представитель суда... Я проговорил все до конца,  а
когда закончил, Харри Тервиллиджер шагнул вперед, став рядом со мной,  и
протянул руку. Джон посмотрел с удивлением, потом улыбнулся и пожал  ее.
Дин, бледнее обычного, тоже протянул руку.
   - Ты заслужил лучшей участи, Джонни, - сказал  он  хрипло.  -  Прости
меня.
   - Со мной все будет нормально, - ответил Джон. -  Это  самая  трудная
часть. А дальше все пойдет легче. -  Он  встал,  и  медальон  со  Святым
Кристофером, который дала ему Мелли, выпал из-за ворота рубашки.
   - Джон, я должен его забрать, - заметил я. - Я могу положить медальон
обратно после... Потом, если ты хочешь, но сейчас я обязан его  забрать.
-Медальон и цепочка были из серебра, они соприкоснутся  с  кожей,  когда
Джек Ван Хэй включит  рубильник,  и  могут  вплавиться  в  тело.  Я  уже
наблюдал такое раньше. Да чего я только ни повидал  за  годы  работы  на
Миле. Больше, чем нужно. Теперь я знаю.
   Он снял цепочку с шеи и вложил в мою руку. Я сунул  медальон  себе  в
карман и велел ему выйти из камеры. Проверять его голову не было  нужды,
контакт и проводимость будут хорошими, кожа гладкая, как на ладони.
   -  Ты  знаешь,  босс,  когда  я  спал  сегодня,  мне  приснился  сон,
проговорил он. - Мне снился мышонок Дэла.
   - Правда, Джон? - Я стал слева от него, Харри - справа.  Дин  остался
сзади, и мы пошли по Зеленой Миле. Это был последний раз,  когда  я  шел
здесь с заключенным.
   - Да, - сказал он. - Мне снилось, что он попал в то место, о  котором
говорил босс Ховелл, в этот Маусвилль. Мне снилось, что там были дети  и
они смеялись над его фокусами. - Он сам засмеялся от этой мысли, а потом
снова стал серьезным. -  Мне  снилось,  что  там  и  эти  две  беленькие
девочки. И они тоже смеялись. Я обнял их, и кровь перестала течь  по  их
волосам, девочки стали здоровы. Мы  все  смотрели,  как  Мистер  Джинглз
катит свою катушку, и смеялись. Нам так было весело.
   - Это правда? - Я думал, что не выдержу, просто не смогу. Я готов был
заплакать или закричать, мое сердце разорвалось бы на куски от  горя,  и
все бы кончилось.
   Мы вошли в мой кабинет. Джон огляделся, а потом опустился на  колени,
хотя его и не просили. За его спиной Харри смотрел на меня  опустошенным
взглядом. Дин был белый как полотно.
   Я встал на колени рядом с Джоном и подумал о  том,  как  странно  все
поворачивается: после того, как я помог  стольким  узникам  подняться  и
завершить свой путь, пришел час, когда помощь требуется мне. По  крайней
мере мне так казалось.
   - О чем мы будем молиться, босс? - спросил Джон.
   - О силе, - не задумываясь  ответил  я.  Я  закрыл  глаза  и  сказал:
-Господи, наш Боже, помоги нам, пожалуйста, завершить  начатое  и  прими
этого человека, Джона Коффи - как напиток, но пишется иначе, - в  рай  и
даруй ему покой. Пожалуйста, помоги нам проводить его достойно, и  пусть
все будет, как надо. Аминь. - Я открыл  глаза  и  посмотрел  на  Дина  и
Харри. Оба вы глядели чуть лучше. Возможно, они  смогли  хоть  пару  раз
вдохнуть. Я сомневаюсь, что это из-за моей молитвы.
   Я начал подниматься, но Джон схватил меня за руку.  Он  посмотрел  на
меня одновременно застенчиво и с надеждой.
   - Я вспомнил молитву, которой меня кто-то научил в детстве.  Мне  так
кажется. Можно я прочту ее?
   - Конечно, читай, Джон, - сказал Дин. - Еще много времени.
   Джон  закрыл  глаза  и  нахмурился,  вспоминая.  Я  ожидал   услышать
чтонибудь вроде "Упокой мою душу" или искаженного варианта  "Отче  наш",
но не угадал. Никогда ни раньше, ни позже  я  не  слышал  того,  что  он
произнес, хотя выражения не были какими-то необычными. Держа руки  перед
закрытыми глазами, Джон Коффи проговорил:
 
   Боже кроткий, появись,
   За сиротку помолись,
   Пожалей в последний раз,
   Будь со мною в смертный час.
   Аминь.
 
   Он открыл глаза, начал подниматься, а потом пристально  посмотрел  на
меня.
   Я вытер глаза о плечо. Слушая его, я вспомнил Дэла, он тоже  в  конце
читал свою молитву:  "Святая  Мария,  Матерь  Божья,  помолись  за  нас,
грешников, сейчас и в час нашей смерти".
   - Извини, Джон.
   - Ничего, - проговорил он. Затем сжал мое плечо и улыбнулся. И только
лишь я подумал об этом, как он помог мне подняться.
 
Глава 10 
 
   Свидетелей собралось немного, всего  человек  четырнадцать,  едва  ли
половина того, что присутствовала на казни Делакруа. Хомер  Крибус,  как
обычно, восседал, развалясь на стуле, но помощника Макджи я  не  увидел.
Как и начальник Мурс, он, видимо, решил пропустить эту казнь.
   В первом ряду сидела пожилая пара, которую сначала я и не узнал, хотя
встречал их фотографии во многих газетах еще до этого  ноябрьского  дня.
Когда мы подошли к платформе, где ожидал Олд Спарки, женщина  прошипела:
"Умирай медленно, сукин сын!" и я понял,  что  это  Деттерики:  Клаус  и
Марджори. Я не узнал их потому, что редко можно встретить пожилых людей,
едва перешагнувших свое тридцатилетие.
   Джон ссутулился от звука женского голоса и возгласа одобрения  шерифа
Крибуса. Хэнк  Биттерман,  стоявший  на  страже  перед  немногочисленной
группой зрителей, не спускал глаз с  Клауса  Деттерика.  Таков  был  мой
приказ, но Деттерик в ту ночь не сделал ни малейшего движения в  сторону
Джона. Казалось, он где-то на другой планете.
   Брут,  стоящий  рядом  с  Олд  Спарки,  сделал  мне  незаметный  знак
пальцами, когда мы поднимались на платформу. Он взял  Джона  за  руку  и
повел к электрическому стулу так осторожно, словно мальчик, ведущий свою
девочку на танец на первом свидании.
   - Все нормально, Джон? - спросил он тихо.
   - Да, босс, но... - Его глаза бегали по сторонам, впервые и вид  его,
и голос были испуганными. - Здесь так много людей  меня  ненавидит.  Так
много. Я чувствую это. И мне больно, как от укусов пчелы. Больно.
   - Тогда почувствуй, что ощущаем мы, - сказал Брут все  так  же  тихо.
-Мы тебя не ненавидим, ты же это чувствуешь?
   - Да, босс. - Но его голос  дрожал  все  сильнее,  а  из  глаз  снова
потекли слезы.
   - Убейте его два раза, ребята! - вдруг крикнула Марджори Деттерик. Ее
резкий  неприятный  голос  прозвучал,  как  пощечина.  Джон  съежился  и
застонал. - Давайте, убейте этого насильника и  детоубийцу  дважды,  это
будет то, что надо!
   Клаус, все еще гладя отрешенно, прижал ее к плечу. Она зарыдала.
   И в смятении я увидел, что Харри  Тервиллиджер  тоже  плачет.  Хорошо
еще, что никто из зрителей не заметил его слез - он стоял спиной к  ним.
Но что мы могли сделать, кроме того, как закончить все поскорее?
   Мы с Брутом повернули Джона, Брут нажал на его плечо, и Джон сел.  Он
сжал широкие дубовые подлокотники Олд Спарки, а глаза  его  все  так  же
бегали по сторонам, он то и дело облизывал уголки рта.
   Мы с Харри опустились на колени. За день до этого мы заказали  одному
из "старожилов" сварить  временные,  больших  размеров  застежки  вокруг
лодыжек, ведь лодыжки Джона Коффи были совсем не такие,  как  у  обычных
людей. И тем не менее я пережил ужасный момент, когда подумал,  что  они
все равно окажутся малы и придется вести его назад в  камеру,  пока  Сэм
Бродерик, заведовавший в ту пору мастерской, не найдет или не  изготовит
больших.  Я  изо  всех  сил  сжал  застежку  руками,   и   она   наконец
захлопнулась. Нога Джона дернулась, он охнул. Я прищемил ему кожу.
   - Извини, Джон, - пробормотал я и посмотрел на  Харри.  Он  защелкнул
свою застежку легче (то ли она была чуть больше, то  ли  правая  лодыжка
Джона оказалась чуть тоньше), но глядел на нее  с  сомнением.  Я  понял,
почему: у новых застежек был хищный вид:  их  челюсти  напоминали  пасти
аллигаторов. - Все будет нормально, - сказал я,  надеясь,  что  мой  тон
убедителен... И я говорил правду. - Вытри лицо, Харри.
   Он вытер лицо о плечо, стирая слезы со щек и капли пота  со  лба.  Мы
повернулись. Хомер Крибус,  слишком  громко  разговаривавший  с  соседом
(судя по галстуку и черному костюму, это был  прокурор),  замолк.  Время
неумолимо приближалось.
   Брут закрепил одну руку Джона, Дин  пристегнул  другую.  Через  плечо
Дина я увидел доктора, как всегда невозмутимого, он стоял, прислонившись
к стене, черный чемоданчик под ногами. Теперь я понимаю, как  они  ведут
такие  дела,  особенно  с  помощью  капель,  но  тогда  их   приходилось
заставлять. Возможно, в те  далекие  дни  они  лучше  предста