ощущая  холод,  одиночество  и
непонятную тяжесть в душе. Вокруг  было  очень  много  машин  и  очень  мало
пешеходов, что в каком-то смысле казалось ей не правильным.
   Может, она все-таки беременна? Может, это уже бродят гормоны, влияя на ее
ощущения?
   Через двадцать минут она уже была за пределами центральной деловой  части
города; теперь ее окружали  старинные  здания  и  особняки  в  викторианском
стиле, переоборудованные в бутики и  кафе.  В  этот  момент  впереди,  перед
входом в "Старбак", она увидела "мустанг" Мэтта.
   Сердце заколотилось. Может, это не Мэтт? Может,  кто-то  другой,  у  кого
есть такой же "мустанг" такого же цвета и с такой  же  наклейкой  на  заднем
стекле? Она прошла еще  несколько  шагов  и  остановилась,  разглядев  номер
машины.
   Машина Мэтта.
   Что он здесь делает? Он даже кофе не любит.
   Вероятно, у него здесь свидание.
   Но почему в такой близости от  ее  дома?  Она  полагала,  что  отныне  он
постарается держаться от нее как можно дальше, полагала, что он хотя  бы  из
чувства  приличия  переберется  в  другой  район  города.  Менее  всего  она
рассчитывала  на  подобную  встречу.  Неужели  у  него  вообще  нет  никакой
совести?
   Может, его стерва живет в этом районе.
   Весьма логично. Вероятно, он и познакомился с  этой  шлюхой,  когда  днем
слонялся  по  округе,  делая  вид,  что  работает,  в  то  время   как   она
действительно вкалывала в "Аутомэйтед Интерфейс".
   Она хотела дождаться его, устыдить, закатить сцену, вслух, громко,  перед
людьми объявить ему о  своей  беременности,  но  понимала,  что  это  пустые
фантазии. Даже от одного вида машины сердцебиение было  таким  сильным,  что
сбивало дыхание, и не могло быть и речи, что хватит нервов на встречу  лицом
к лицу. Не сейчас.
   Она решила не обращать внимания и идти  дальше,  игнорируя  начисто  даже
возможность столкновения с ним нос к носу, но в последний момент  передумала
и предпочла перейти на другую сторону, чтобы пройти переулком, который ведет
к "Юниону".
   В переулке было  сумрачно;  стоящие  вплотную  дома  поглощали  последние
остатки дневного света. Густые тени заставили ее  нервничать,  она  ускорила
шаг,  стараясь  быстрее  миновать  эту  узкую,  с   выщербленным   асфальтом
расщелину. Побежать означало признать свою  слабость,  выказать  страх.  Она
надеялась, что быстрая походка не выдаст ее тревоги. Она убеждала себя,  что
это  обыкновенный  городской  страх,  боязнь  быть  ограбленной,  напуганной
какими-нибудь бродягами, наркоманами, но дело было не  в  этом.  Можно  было
рассуждать на эту тему, попробовать поискать рациональное объяснение, но эта
нервозность  основывалась  на  чем-то  менее  конкретном,   эфемерном,   что
невозможно было определить. Пусть это стресс, или  гормоны,  или  еще  какая
совершенно неведомая  причина,  хотелось  ей  одного  -  как  можно  быстрее
проскочить переулок и добраться до дома.
   В конце переулка ее ждала девочка.
   Лори уже была почти у самого "Юниона", надежный асфальт тротуара уже  был
в нескольких шагах, когда она заметила справа  от  себя,  в  глубокой  тени,
какое-то движение. Сверкнуло что-то белое, она  оцепенела,  боясь  перевести
дух.
   Это оказалась девочка  лет  десяти-одиннадцати,  худенький  ребенок  явно
беспризорного вида, с грязными волосами  и  лицом  и  в  еще  более  грязной
одежонке - в белом праздничном платье, но  с  потеками,  разводами,  следами
грязи и множественными отпечатками чьих-то  жирных  пальцев  на  обтрепанном
подоле. Судя по внешнему виду,  можно  было  предположить,  что  ее  били  и
оскорбляли, однако в манере держаться не было и намека  на  то,  что  она  -
жертва насилия, в ней не было ни страха,  ни  замешательства,  ни  малейшего
следа  эмоционального  потрясения,  которое  она  могла  бы  испытать  после
нападений такого рода. Наоборот, ребенок выглядел вполне уверенным  в  себе.
Девочка шагнула навстречу Лори и подняла голову.
   - Здравствуй.
   - Привет, - машинально  откликнулась  Лори.  Только  ответив,  она  вдруг
обратила внимание на какую-то старомодность  в  этой  девочке,  на  какой-то
анахронизм этого ее  формального  "здравствуй",  скрывающийся  за  нарочитым
шагом  и  уверенностью  поведения.  В  других  обстоятельствах   это   могло
показаться даже  милым  и  очаровательным,  но  здесь,  в  темном  переулке,
выглядело неестественным и более чем странным.
   Было в этом ребенке что-то  непонятно  эротичное,  что-то  чувственное  в
ниспадающих на левую щеку прядях волос, в том, как она стояла, чуть выдвинув
вперед бедро и слегка расставив голые ноги, прикрытые грязным платьем.
   Господи, что за мысли лезут в голову?
   Лори посмотрела на девочку и увидела под слоем грязи и  косметики  грубую
красоту, увидела понимающее,  взрослое  выражение  в  сочетании  с  детскими
чертами лица и ощутила странное, незнакомое внутреннее возбуждение, чувство,
очень близкое к.., сексуальному.
   Сексуальное?
   Господи, да что же с ней делается?
   На лице девочки появилась похотливая улыбка.
   - Хочешь увидеть мои трусики?
   Лори отрицательно качнула головой и отшатнулась, но девочка  уже  задрала
подол, демонстрируя чистые белые  панталончики,  и  Лори,  не  понимая,  что
происходит, непроизвольно бросила  взгляд  на  туго  обтягивающий  хлопок  и
отчетливо  выделяющееся  причинное  место,  почему-то   это   возбудило   ее
настолько, что она не смогла отвернуться.
   Девочка  рассмеялась  -  высоким,  детским   хохотком,   который   быстро
превратился в гортанный женский смех. Она быстро  развернулась,  по-прежнему
придерживая руками подол, и слегка наклонилась, показав кругленькую попку.
   Никогда в жизни еще Лори не испытывала такого страха.  Она  не  понимала,
что происходит, но интуитивно  чувствовала,  что  должна,  что  ей  положено
узнать, что это за ребенок и почему она так себя ведет.
   Девочка, снова повернувшись к ней лицом, понимающе улыбнулась.
   - А хочешь увидеть мою мохнатку?
   Лори бросилась бежать.
   Она была почти у "Юниона" и могла просто обогнуть  девочку,  чтобы  через
десяток шагов оказаться на улице, но мысль о необходимости снова  преодолеть
темный переулок  и  даже  встретиться  с  Мэттом  показалась  гораздо  более
приемлемой, чем попытаться приблизиться  к  этой  девочке,  рискуя  случайно
прикоснуться к ней.
   Задыхаясь, она выскочила на тротуар,  но  не  остановилась,  а  повернула
налево и продолжала бежать - мимо машины Мэтта,  на  другую  сторону  улицы,
мимо контор и жилых домов, вверх по холму - и остановилась, лишь  влетев  на
свое крыльцо.
   Быстро провернув ключ, она захлопнула дверь за собой, заперла,  задвинула
засов, а потом плотно задернула все шторы.
   Этой ночью ей приснилась девочка. Во сне девочка, голая, лежала вместе  с
ней в постели. Она целовала ее  в  губы,  губы  были  мягкими,  отзывчивыми,
гладкое девичье тело -  теплым  и  восхитительно  чувственным,  ощущение  ее
неразвившихся грудок - до боли эротичным. Лори  никогда  еще  не  испытывала
подобного  возбуждения,  и  хотя  краем  сознания  понимала,  что  это   все
происходит не в реальности, что это ей только снится, хотела, чтобы  это  не
кончалось, сознательно старалась протянуть  сон,  искала  все  новых,  более
подробных  ощущений.  Она  терлась  телом  о  девочку,  чувствовала   мягкую
женственность у себя между ног, чувствовала выступающую влагу  -  никогда  в
жизни она не источала столько влаги, от липкого любовного сока уже слипались
бедра... Никто не проникал в нее, но она уже достигла оргазма, кусала  губы,
чтобы удержаться от крика, непроизвольные судороги сотрясали тело,  а  волны
наслаждения, исходя из одной точки в промежности, одна за  другой  окатывали
ее с головой.
   Проснувшись, она обнаружила, что начались месячные.

Глава 3

НОРТОН

   Осень в этом году  выдалась  ранней.  На  календаре  был  конец  августа,
занятия в школе только начались, но деревья за окнами классной  комнаты  уже
покрылись красно-желтым нарядом, особенно ярким на фоне низкого серого  неба
Айовы.
   Нортон Джонсон терпеть не мог в такие  дни  сидеть  в  помещении.  Каждая
клеточка  тела  сопротивлялась  этому,  и  он  в  очередной   раз   серьезно
задумывался, не стоит ли принять предложение Совета и уйти на пенсию.
   Впрочем, ни о какой пенсии не может быть и речи. Он обернулся  к  классу.
Перед ним маячили бледные скучающие лица подростков. Эти  дети  нуждаются  в
нем. Не сознают этого, и тем не менее. Другие учителя в школе могут  считать
его динозавром, осколком минувшей эпохи,  но  он  уверен,  что  единственный
способ  чему-нибудь  научить  школьников,  единственный  способ   преодолеть
недостаток  родительского  внимания  и  переизбыток   массовой   информации,
характерные для подавляющего большинства из них, - это заставить  их  пахать
без продыху. Это то, что им нужно. Лекции, записи, чтение, сочинения, тесты.
Никакого "кооперативного изучения", никаких современных заскоков  по  поводу
современных образовательных "экспертов".
   Он через все это уже прошел. В конце шестидесятых  -  начале  семидесятых
все школьные учителя были буквально изнасилованы учениками. Когда в одном из
кабинетов английского вместо парт появились бамбуковые кресла  с  подушками.
Когда ученикам разрешили самим определять  содержание  школьных  программ  и
самим выставлять себе те  отметки,  которых  они,  по  собственному  мнению,
заслуживали. Он единственный тогда выступал против этой глупости, настаивал,
что  нет  ничего  плохого  в  традиционных,  испытанных  методах   обучения,
приверженцем которых он был и в  течение  многих  лет  успешно  претворял  в
жизнь.
   Тогда над ним все смеялись. Но те времена как пришли, так и ушли.
   А он до сих пор здесь.
   Нынешним модным образовательным  заблуждением  было  принижение  значения
фактов и дат. Считалось, что школьникам  лучше  осваивать  "концепции",  чем
конкретную информацию,  и  он  был  намерен  терпеливо  переждать  очередную
тенденцию, продолжать работать в  школе,  продолжать  исполнять  обязанности
председателя  департамента,  пока  этот  бум,  как  и  предшествовавшие,  не
схлынет.
   Пока...
   Он задумчиво посмотрел в окно. Воздух, должно  быть,  пахнет  костром.  А
легкий ветерок, колышущий макушки деревьев, прохладен и свеж.
   Усилием воли он заставил себя продолжить урок.
   Проблема, как ни сопротивлялся  этому  Нортон,  заключалась  в  том,  что
последние дни сознание гораздо больше, чем надо бы, блуждало в прошлом. Дело
было не в старости, не в рассеянности и не  в  способности  сосредоточиться.
Совсем не  в  этом.  Просто  сменились  приоритеты.  Интеллектуально  работа
по-прежнему  имела  первостепенное  значение,  но  эмоционально  потребности
изменились. Преподавание уже не приносило  того  удовольствия,  как  прежде.
Порой он ловил себя на тяге к удовлетворению более простых, более  житейских
желаний.
   К старым и вечным ценностям.
   Нортон бросил взгляд на стенные часы над доской. Время урока подходило  к
концу. Он вкратце рассказал про Менгеле и  нацистские  эксперименты  и,  как
обычно, был выслушан классом с вполне пристойным вниманием.
   Он попытался, как обычно, подать информацию в  исторической  перспективе,
поместить ее в определенный контекст, дать понять детям важность этой  темы.
Заставить их думать.
   - Мы до сих  пор  сталкиваемся  с  их  последствиями,  -  говорил  он.  -
Нацистские  эксперименты  над  людьми  при  всей  их  бесчеловечности   дали
значительный объем ценной научной информации, которая может быть  направлена
нынче в гуманное русло. В этом и есть дилемма. Порочно  ли  знание,  добытое
недопустимыми методами? Многие считают, что зло не может  породить  добро  и
что даже простое признание ценности этой информации косвенным образом  может
быть использовано как оправдание нацизма. Но есть и  другие,  кто  полагает,
что знание есть знание, оно не может быть хорошим или плохим, оно самоценно,
и методы, которыми оно добывается, не имеют отношения к его значимости. Есть
и еще одна точка зрения, согласно которой если из этого  зла  можно  извлечь
какую-то пользу, значит, все те люди погибли не напрасно. Это очень  сложный
вопрос, на него нелегко ответить.
   Прозвенел звонок.
   - Подумайте над этим в выходные. Можете записать свои размышления на  эту
тему. - Он улыбнулся, глядя, как школьники, подхватив свои сумки, с грохотом
ринулись к выходу. - И желаю вам хорошо отдохнуть.
   - Это мы постараемся! - крикнул Грег Васе из дверей.

***

   Выйдя из здания школы, Нортон решил, что погода по-прежнему превосходная,
и двинулся пешком через футбольное поле по направлению  к  Пятой  улице.  На
краю  поля,  на  полоске  земли,  вдоль  которой  тянулась  цепная  оградка,
отделяющая школьную территорию от пешеходного тротуара, он  заметил  колонну
гигантских рыжих муравьев, которые двигались  маршем  из  норы  в  земле  по
направлению к брошенной картонке с  остатками  пищи,  и  приостановился.  Он
всегда считал какой-то иронией судьбы,  что  муравьи,  эти  нацисты  в  мире
насекомых, являются видом, наиболее  часто  подвергающимся  геноциду.  Мухи,
комары, пауки, жуки - всех их обычно убивают поодиночке. И  только  муравьев
давят,  травят  ядами,  они  в  момент  гибнут  десятками,  сотнями,  целыми
колониями...
   Он нахмурился, вспомнив сюжет из детства, когда он с соседской  девочкой,
своей подружкой, устраивали костры в муравейнике. Они поливали керосином эти
холмики из веточек и мусора, не  забывая  и  близлежащую  территорию,  потом
бросали зажженную  спичку  и  наблюдали,  как  корчатся  в  жару  и  пламени
маленькие черные тушки. Заодно  они  подбрасывали  в  костер  подвернувшихся
жуков, пауков и прочую живность, а  как-то  раз  чуть  не  кинули  в  костер
котенка, но пламя успело погаснуть прежде, чем они смогли его отловить.
   Он прикрыл глаза. Откуда вдруг накатило это воспоминание?
   Внезапно накатила слабость, немного закружилась голова. Глубоко  вдохнув,
он вышел через ворота на пешеходную часть  улицы.  День  больше  не  казался
великолепным. Вместо легкой, неспешной прогулки по свежему воздуху в  начале
сезона он поспешил вдоль Пятой улицы по направлению к дому.
   Когда  он  вошел,  Кэрол   занималась   на   кухне   ужином.   Настроения
разговаривать не было, поэтому он бегло поздоровался,  повесил  портфель  на
крючок, подхватил с журнального столика последний номер "Ньюсуик" и  заперся
в туалетной комнате. Он находился там не менее получаса, до  тех  пор,  пока
Кэрол не постучала в дверь  и  не  поинтересовалась,  поселился  ли  он  там
навечно или все-таки выйдет к ужину.  Он  крикнул,  что  уже  выходит,  и  к
моменту его появления в обеденной комнате его ждал  полностью  сервированный
стол - причем хорошим фарфором. В центре возвышалась миска,  полная  салата,
рядом - тарелка с картофельным пюре и небольшая корзинка с булочками.
   "Ото!" - мысленно воскликнул он.
   Из кухни появилась Кэрол с серебряным подносом, на котором  располагались
восхитительно ароматные отбивные.
   - Что это? - спросил он, когда она поставила поднос.
   - Что "это"?
   - Это. - Он обвел жестом стол. - Что случилось?
   - Ничего, - ответила жена. - Просто  у  меня  хорошее  настроение  и  мне
захотелось приготовить симпатичный ужин. Это преступление?
   - Нет, не преступление. Но ты обычно не утруждаешь  себя  таким  образом,
если тебе ничего не нужно. Или... - Он поднял голову. - Ты попала в  аварию?
Разбила машину?
   - Это оскорбительно, - сверкнула она взором. - Я  же  сказала,  просто  у
меня было хорошее настроение. Было.
   Взгляды их на мгновение перекрестились, затем Кэрол  отвернулась  и  ушла
обратно на кухню. Нортон сел к столу. Еда смотрелась весьма аппетитно, и  он
щедро обслужил сам себя всеми вкусностями. Вернулась Кэрол и поставила перед
ним стакан молока.
   Некоторое время они ели молча. Он  вполне  наслаждался  устраивающим  его
изменившимся положением дел, но Кэрол  без  общения  явно  чувствовала  себя
некомфортно и в результате сдалась.
   - Ты даже не хочешь узнать, почему у  меня  хорошее  настроение?  Чему  я
радуюсь?
   - И чему же ты радуешься? - со вздохом повторил он.
   - Потому что у нас прошло первое собрание труппы в сезоне.
   - И что вы решили ставить в этом  году?  Снова  "Энни"'!  Мир  испытывает
огромную потребность еще в одной любительской постановке "Энни".
   Она швырнула вилку на стол.
   - Ты просто надутый осел.
   - О чем ты говоришь?
   - Почему тебе надо всегда обязательно принижать то. чем я занимаюсь?
   - Ничего я не принижаю.
   - А как это в таком случае называется?
   - Я не...
   - Что "не"? Критиканство - вот что это такое! К твоему сведению,  в  этом
году мы ставим "Компанию" Сондхейма. - Глаза ее снова сверкнули. - И  только
попробуй сказать, что у нас не хватит таланта!
   - И не собирался, - ответил он.
   Но солгал.  Потому  что  именно  это  он  и  хотел  сказать.  Теперь  ему
оставалось только блюсти нормы приличия, потому что она была гораздо  острей
на язык и не преминула бы посадить его в лужу при первом удобном случае.
   Зачем он так делает? Он неоднократно уже задавал себе  этот  вопрос.  Что
его вынуждает постоянно нападать на  нее,  сомневаться  в  ее  способностях,
насмехаться над ее целеустремленностью, чернить все, что бы она  ни  делала?
Нет, дело не в том, что он ставил себя выше, как она нередко предполагала. И
не в том, что недооценка или унижение других были для него  способом  как-то
возвыситься над окружающими. Нет, все было гораздо проще. Проще и  в  то  же
время гораздо сложнее.
   Ему нравилось доставлять людям боль.
   Муравьи.
   Он глубоко вдохнул, уставившись в тарелку с  картофельным  пюре.  Нелегко
признаваться в  этом.  Проницательное,  хотя  и  губительное  самообвинение,
признание за собой таких черт, которых он предпочел бы не иметь.  Не  многие
способны почувствовать или признать за собой такие низкие и предосудительные
качества...
   "Господи!" - мысленно воскликнул он. Кажется, он  уже  готов  поздравлять
себя, благодарить себя за то, что признал себя подонком!
   Да что за дьявол в него вселился?
   Все это началось с тех муравьев.
   Нортон поднял голову и посмотрел на Кэрол, сидящую напротив.
   - Извини, - буркнул он. - Просто у меня выдался тяжелый день.
   - Не в первый раз, - откликнулась она.
   - Я понимаю. Понимаю...
   - Нет, не понимаешь!
   - Кэрол, что ты от меня хочешь? Я же извинился.
   - Порой ты ведешь себя как высокомерный самовлюбленный мерзавец.
   - Я...
   - Мне не хочется с тобой сейчас разговаривать, Норт. Поэтому  заткнись  и
доедай свой ужин.
   Окончание трапезы прошло в гробовом молчании.  Насытившись,  он  встал  и
ушел в гостиную смотреть  по  каналу  "Эй-энд-И"  документальный  фильм  про
Гражданскую войну, а она уединилась на кухне.

***

   Закончив проверку последнего задания, он закрыл тетрадку, положил  ее  на
стопку таких же и покачал головой.  Он  с  самого  начала  не  питал  особых
надежд, но оценки оказались даже ниже, чем можно было предположить.
   Похоже, дети с каждым годом становятся все тупее.
   Вздохнув, он потянулся за чашкой и вылил в рот остатки чуть теплого кофе.
На  самом  деле  они  были  не  глупыми,  эти  школьники,  они  были  просто
необразованны и не имели ни малейшего желания с этим бороться. У них не было
интеллектуального стимула, не было никого, кто  мог  бы  объяснить,  что  им
следует знать  и  почему.  Он  слышал,  что  их  называют  "постлитературным
поколением", и в качестве определения это было не хуже прочих. Они ничего не
читали, не могли поддержать разговор  о  самых  базовых  явлениях  и  идеях,
составляющих суть западной культуры, не ориентировались даже  в  современных
событиях, зато обладали энциклопедическими сведениями о телевизионных шоу за
последние двадцать лет и о дурной поп-музыке. Даже его лучшие  ученики  были
сильны совсем не в то