икончил тогда налитый мне
стакан.  Если бы я сделал хотя бы один глоток,  то сразу бы  понял,  что
здесь дело не чисто.  Яблонский не любил виски и, скорее всего, подумал,
что шотландское виски должно иметь именно такой привкус.  Найдя два ста-
кана с остатками виски на дне,  Ройял решил, что я погрузился в такой же
беспробудный сон,  как и Яблонский.  Скорее всего, в их планы не входило
убивать меня.
   Теперь все прояснилось.  Все, кроме одного вопроса, имеющего решающее
значение: почему они убили Яблонского? У меня не было времени искать от-
вет на этот вопрос.  Интересно,  заглянули они в мою комнату, чтобы убе-
диться, сплю ли я? Скорее всего, нет, но я не мог за это поручиться. Си-
деть и рассуждать на такую тему было излишней роскошью. И все же в тече-
ние двух часов я не мог заниматься ничем другим:  сидел и рассуждал.  За
это время одежда высохла или почти высохла. Брюки были измяты и в морщи-
нах, словно ноги слона. Но что с них возьмешь, если их владелец спал, не
снимая их всю ночь.  Я оделся.  Только галстук не повязал.  Открыв окно,
решил было выбросить в сад дубликаты трех ключей - от дверей комнат и от
наручников, но услышал осторожный стук в дверь комнаты Яблонского.
   Я подскочил к двери и замер.  Стоя у двери, пытался лихорадочно сооб-
разить,  что предпринять.  Если вспомнить все,  через что  мне  пришлось
пройти  этой ночью,  и все,  что передумал и перечувствовал за последние
два часа, можно понять, что голова отказалась работать: мысли не бежали,
как обычно, а еле копошились. На меня напал столбняк. Я стоял, не двига-
ясь с места,  словно превратился в соляной столб, как жена Лота. В тече-
ние десяти жизненно важных секунд ни одна разумная мысль не пришла в го-
лову.  Мною владел только один непреодолимый импульс, один-единственный,
всепоглощающий импульс:  бежать.  Но бежать было некуда. Да, это был Ро-
йял,  спокойный и хладнокровный убийца,  человек с маленьким пистолетом.
Это был Ройял, он стоял за дверью, сжимая в руке пистолет. Ему наверняка
было известно,  что я уходил из дома этой ночью.  Он проверил это.  И он
знал,  что я вернусь,  знал,  что Яблонский и я - сообщники, знал, что я
ушел не так далеко,  чтобы не вернуться в этот дом при первой же возмож-
ности.  Он рассчитал, что я уже вернулся. Возможно, он даже видел, как я
вернулся. Тогда почему же он так долго медлил, прежде чем явиться сюда?
   Ответ на этот вопрос мне тоже был известен. Он знал, что когда я вер-
нусь, то буду ждать прихода Яблонского, решив, что тот ушел по какому-то
личному делу.  Вернувшись,  я должен буду оставить ключ в замке, поэтому
Яблонский не сможет открыть ее своим ключом,  чтобы войти. Он постучит в
дверь тихо,  едва слышно, а я, безуспешно прождав своего сообщника целых
два часа, буду нервничать из-за его длительного отсутствия. Услышав стук
в дверь,  рванусь,  чтобы впустить его,  и тут-то Ройял пустит мне в лоб
одну из своих медно-никелевых пуль.  Если у них нет сомнений в том,  что
мы с Яблонским работаем вместе,  то они поймут, что я не стану трудиться
на них и не выполню той работы,  которую они решили поручить. Если отка-
жусь работать, они потеряют интерес ко мне, и я стану лишь обузой. Более
того,  я представляю для них определенную опасность,  и поэтому остается
одно - пуля в лоб. Точно так же, как получил свою пулю Яблонский.
   И тут я снова подумал о нем,  представил его труп, стиснутый стенками
грубо и наспех сколоченного ящика, ставшего для него гробом. И страх тут
же исчез. У меня почти не было шанса выжить, но я не боялся. На цыпочках
пробрался в комнату Яблонского, обхватил рукой горлышко бутылки с виски,
так же неслышно вернулся в свою комнату и сунул ключ в замок двери,  ве-
дущей в коридор.  Задвижка открылась совершенно бесшумно, и в эту минуту
снова постучали в дверь.  На этот раз стук был громче,  настойчивее. Ис-
пользуя этот шум,  я чуть-чуть приоткрыл дверь, чтобы образовалась щель,
- поднял вверх руку с бутылкой, готовясь нанести удар, и осторожно высу-
нул голову за дверь.
   Коридор слабо освещала одна-единственная лампа ночного света, находя-
щаяся в дальнем конце длинного коридора,  но света было  достаточно  для
того, чтобы разглядеть, что у стоящего в коридоре человека не было в ру-
ках пистолета. Света было достаточно, и я разглядел: это не Ройял, а Мэ-
ри Рутвен. Я опустил руку с бутылкой и бесшумно вернулся в свою комнату.
   Через пять  секунд  я уже стоял у двери комнаты Яблонского.  Стараясь
как можно лучше имитировать его глубокий хрипловатый голос, спросил:
   - Кто там?
   - Мэри Рутвен. Впустите меня. Скорее. Прошу вас! Я впустил ее, не те-
ряя времени. Я так же, как и она, не хотел, чтобы ее увидели стоящей пе-
ред дверью в коридоре,  я стоял за дверью,  которая скрывала меня от  ее
глаз.  Она  стремительно  вошла  в  комнату и быстро захлопнула за собой
дверь.  Комната снова погрузилась в темноту, и Мэри не успела разглядеть
меня.
   - Мистер  Яблонский,  -  она говорила торопливо и взволнованно,  едва
уловимым прерывающимся от страха шепотом.  - Я вынуждена была  прийти  и
поговорить с вами.  Просто вынуждена... Думала, что мне так и не удастся
вырваться,  но,  к счастью, Гюнтер уснул, правда, он каждую минуту может
проснуться и обнаружить, что я...
   - Успокойтесь, успокойтесь, - сказал я. Приходилось говорить шепотом:
так было легче имитировать голос Яблонского,  и все же,  несмотря на то,
что я говорил шепотом,  это была самая неудачная имитация из всех, кото-
рые мне когда-либо доводилось слышать.
   - Зачем вам потребовалось увидеть меня?
   - Мне не к кому обратиться, кроме вас. Вы - не убийца и не негодяй. Я
знаю, что вы хороший человек, чего бы мне не наговорили.
   Она действительно была умной девушкой. Ее интуиция, женская прозорли-
вость или какая-то аналогичная способность были таковы,  что ни  Вилэнд,
ни генерал не могли бы похвастаться подобным даром.
   - Вы должны помочь мне.  Вернее, нам. Я очень прошу помочь нам. Нашей
семье угрожает большая опасность.
   - Кого вы имеете в виду?
   - Отца и себя, - она замолкла. - Правда, я ничего не знаю о делах от-
ца, честное слово, ничего не знаю. Возможно, что и он в опасности, а мо-
жет быть, он работает с этими... подонками. Он приезжает и уезжает, ког-
да хочет, но это так непохоже на него. Может быть, он вынужден сотрудни-
чать с ними.  Не знаю...  Возможно, они имеют какую-то власть над ним, и
что-то вынуждает его подчиняться...
   Я увидел прядь ее золотистых волос, когда она покачала головой.
   - Отец всегда был добрым, честным и прямым человеком... Он всегда был
порядочным, но теперь...
   - Успокойтесь.  - Я не мог больше обманывать ее.  Если бы она не была
так испугана и расстроена,  она уже разоблачила бы меня.  - Вам известны
какие-либо факты, мисс?
   В моей комнате был включен электрокамин. Дверь в смежные комнаты была
открыта,  и  я был абсолютна уверен,  что вскоре она разглядит мое лицо:
рыжие волосы выдавали меня с головой. Я повернулся спиной к горящему ка-
мину.
   - С чего начать?  - спросила она.  - Похоже, что мы лишились свободы,
вернее,  отец лишился ее.  Я уже сказала,  что он может приезжать и уез-
жать,  когда ему заблагорассудится.  Он не пленник,  но мы не можем сами
решить ни одного вопроса,  вернее,  отец не может.  Все мои вопросы отец
решает за меня,  а за него решает кто-то другой. Мы должны постоянно на-
ходиться вместе. Отец сказал, что все письма, которые пишу, я должна пе-
ред тем,  как отправить их,  показывать ему. Он запрещает мне звонить по
телефону и ездить куда-либо,  если поблизости от меня нет этого ужасного
Гюнтера. Даже если еду в гости к другу, например к судье Моллисону, этот
шпион все время рядом.  Отец сказал,  что недавно ему угрожали  похитить
меня. Я не поверила этому, но если это правда, то Симон Кеннеди - я имею
в виду шофера - охранял бы меня гораздо лучше Гюнтера. Меня ни на минуту
не оставляют одну. Когда я нахожусь на нефтяной вышке - объекте Х-13, то
не могу покинуть ее,  когда захочу: окна моей комнаты заперты, их невоз-
можно открыть, а этот противный Гюнтер всю ночь напролет проводит в при-
хожей и следит, чтобы я...
   На то, чтобы сказать три последних слова, ей потребовалось много вре-
мени. Потом она долго молчала. Волнение и страстное желание, наконец-то,
выговориться и сбросить с себя непосильный груз того,  что накопилось  в
течение  последних  недель,  заставили ее подойти ко мне почти вплотную.
Теперь ее глаза уже привыкли к темноте.  Она вся дрожала. Ее правая рука
стала медленно подниматься ко рту. Она дрожала и дергалась, как рука ма-
рионетки,  рот приоткрылся,  глаза широко раскрылись и сделались  такими
огромными,  что почти вылезли из орбит.  У нее перехватило дыхание.  Это
была прелюдия крика.
   Но все окончилось этой прелюдией,  так как крика не последовало.  Моя
профессия приучила меня к мгновенной реакции.  Я действовал автоматичес-
ки:  одной рукой зажал ей рот, другой обхватил ее прежде, чем она успела
отскочить в сторону и предпринять что-то.  В течение нескольких секунд с
поразительной силой для такой хрупкой девушки  она  яростно  сопротивля-
лась,  потом приникла ко мне,  безжизненная, как подстреленный зайчик. Я
был поражен, поскольку думал, что те дни, когда молодые леди теряли соз-
нание в подобных ситуациях, исчезли в небытие так же, как исчезли с лица
земли люди,  жившие во времена правления короля Эдуарда. Но, скорее все-
го,  я  переоценил свою приводящую в ужас репутацию,  которую сам создал
для себя,  и переоценил действие шока,  вызванного нервным напряжением и
долгой  бессонной  ночью,  когда эта девушка заставляла себя предпринять
последнюю отчаянную попытку просить о помощи после многих недель  беско-
нечного напряжения.  Каковы бы ни были причины, она не притворялась. Она
все похолодела.  Я поднял ее на руки и отнес на кровать.  И тут  у  меня
промелькнула какая-то смутная, тревожная мысль, вызвавшая чувство отвра-
щения:  я не мог позволить ей лежать на той кровати,  на которой  только
что застрелили Яблонского.  Снова поднял ее на руки и отнес на кровать в
свою комнату.
   У меня были довольно обширные познания в оказании первой помощи, но я
не имел ни малейшего представления о том, как привести в чувство молодую
леди,  потерявшую сознание.  У меня было какое-то смутное  предчувствие,
что  любая  попытка предпринять что-либо может только навредить,  а то и
оказаться опасной.  Учтя все эти соображения, я пришел к выводу, что по-
дождать,  когда она придет в себя сама, не только самый лучший, но и во-
обще единственный выход для меня.  Вместе с тем,  я не хотел,  чтобы она
пришла в себя, когда меня нет рядом. И, возможно, с криками ужаса, кото-
рые всполошат весь дом.  Поэтому я осторожно присел на  край  кровати  и
направил на ее лицо свет фонарика, но так, чтобы свет падал ниже ее глаз
и не ослепил ее.
   На Мэри был голубой стеганый шелковый  халатик,  надетый  на  голубую
шелковую пижаму.  Ночные туфли на высоком каблуке были тоже голубыми.  И
даже сетка для волос,  поддерживающая ее толстые золотистые косы,  точно
такого же цвета. Лицо девушки в эту минуту было белым, как старая слоно-
вая кость. Ничто, никогда не сделает ее лицо красивым, но я подумал, что
если  бы  оно было красивым,  сердце мое не встрепенулось бы вновь.  Оно
впервые проявило признаки жизни и удивительную активность, совершенно не
свойственные ему на протяжении трех последних пустых лет. Ее лицо словно
увяло,  и тут перед моими глазами возникли те две ночи погони, я услышал
выстрелы, раздававшиеся в ту ночь. Но между нами стояли проклятые двести
восемьдесят пять миллионов долларов и тот факт,  что я был  единственным
мужчиной в мире,  один вид которого заставил бы ее снова потерять созна-
ние от ужаса. Я заставил себя отбросить все мечты о ней.
   Она снова зашевелилась и открыла глаза.  Я почувствовал, что тот при-
ем, который я применил к Кеннеди, заявив, что сзади фонаря держу нагото-
ве пистолет,  в данном случае мог бы иметь самый плачевный результат.  Я
взял ее руку,  безжизненно лежащую на покрывале,  наклонился и тихо уко-
ризненно произнес:
   - Вы маленькая глупышка, зачем так опрометчиво поступили, зачем приш-
ли сюда?
   То ли  удача мне сопутствовала,  то ли инстинкт,  а возможно,  и то и
другое сразу заставили меня выбрать правильный путь. Ее глаза были широ-
ко открыты, но в них уже не было ужаса. Я увидел в них только удивление.
Наверное,  она поняла,  что убийца не станет держать в своей  руке  руку
жертвы  и не станет успокаивать ее.  Так поступают только отравители или
люди,  наносящие смертельный удар в спину. Люди с моей репутацией беспо-
щадного убийцы действуют иначе.
   - Вы ведь не станете кричать снова? - спросил я.
   - Нет,  - голос ее был хриплым.  - Я очень сожалею, что поступила так
неразумно.
   - Все в порядке,  - прервал ее я.  - Если вы сносно себя  чувствуете,
давайте поговорим. Мы должны поговорить, а времени у нас в обрез.
   - Не можете ли вы включить свет? - спросила она.
   - Нет. Его увидят сквозь шторы, а нам ни к чему, чтобы у кого-то воз-
никло желание навестить нас.
   - Но ведь есть же ставни,  - вмешалась она,  - деревянные  ставни  на
всех окнах.
   Ничего себе,  Тальбот - Соколиный Глаз!  Целый день бездельничал, си-
дел,  уставившись в окно, и не обратил внимания на ставни. Я встал, зак-
рыл  и  запер ставни,  потом закрыл дверь в комнату Яблонского и включил
свет.  Она уже сидела на кровати, обхватив себя руками, словно ее зноби-
ло.
   - Вы  обидели меня,  вам достаточно было одного-единственного взгляда
на Яблонского, чтобы решить, что он не негодяй, но чем дольше вы смотри-
те на меня, тем все более убеждаетесь, что я - убийца.
   Увидев, что она хочет начать говорить, я жестом остановил ее.
   - Конечно,  у вас есть на это веские причины,  но вы ошибаетесь,  - я
поднял брючину и продемонстрировал ей свою ногу в  элегантном  вишневого
цвета носке и строгом черном ботинке. - Вы когда-нибудь видели эти вещи?
   Ей достаточно было секунды, чтобы, посмотрев на них, перевести взгляд
на мое лицо.
   - Это вещи Симона, - прошептала она.
   - Да,  это вещи вашего шофера. Он дал их мне пару часов назад. Причем
дал без принуждения, по своей доброй воле. Мне потребовалось ровно шесть
минут, чтобы убедить его: я - не убийца и совсем не такой человек, кото-
рым кажусь. Вы можете уделить мне точно такое же время?
   Не говоря ни слова,  она медленно кивнула головой.  Мне потребовалось
менее трех минут. Тот факт, что Кеннеди отнесся ко мне благосклонно, был
наполовину выигранной битвой:  она доверяла ему. Я не обмолвился ни еди-
ным словом о том,  что нашел труп Яблонского. Она еще не была готова для
шока подобного рода, вернее, пока не была готова.
   Когда я окончил рассказ, Мэри с ноткой недоверия в голосе спросила:
   - Значит,  вам все уже было известно о нас? Об отце, обо мне, о наших
неприятностях...
   - Нам известно о вас вот уже несколько месяцев.  Правда, мы ничего не
знали о ваших неприятностях, а знали только о неприятностях вашего отца,
хотя их характер был нам не известен. Мы знали только одно: генерал Блер
Рутвен замешан в каком-то неблаговидном деле, в котором он не должен был
бы участвовать.  Только,  пожалуйста, не спрашивайте меня, кого я имею в
виду под словами "мы", или кто я такой на самом деле. Мне не хотелось бы
отказаться отвечать вам.  А я вынужден был бы отказаться ради вас самой.
Чего же боится отец, Мэри?
   - Я... я не знаю. Мне известно только, что он боится Ройяла, но... мы
все боимся Ройяла. Я тоже боюсь Ройяла.
   - Могу побиться об заклад, что Вилэнд постоянно пичкает отца россказ-
нями о Ройяле,  но дело не в этом. Первопричина совсем иная. Генерал бо-
ится за вас.  С некоторого времени генерал стал испытывать  еще  больший
страх:  он понял, какая компания его окружает. Я имею в виду их истинное
лицо.  Думаю,  он решился на это с открытыми глазами и  преследовал  при
этом свои собственные цели, хотя не совсем ясно понимал, с кем связался.
Сколько времени отец и Вилэнд занимаются общими делами.
   Она немного подумала и сказала:
   - Не могу точно ответить. Все началось, когда мы в конце апреля прош-
лого года отправились в Вест-Индию отдыхать на нашей яхте "Искусительни-
ца".  На Ямайке, в городе Кингстоне, отец получил уведомление от адвока-
та,  что мама просит дать ей официальный развод.  Возможно, вам довелось
слышать об этом, - с трудом продолжала она, - ведь в Северной Америке не
было ни одной газеты,  в которой не печатали бы об этом. В некоторых га-
зетах статьи были особенно злобные и бесцеремонные.
   - Вы хотите сказать, что генерала считали образцовым гражданином Шта-
тов и многие годы его брак с вашей матерью - идеальным браком?
   - Да,  что-то  в  этом  роде.  Они стали настоящей мишенью для желтой
прессы,  - горько сказала она.  - Не знаю,  что произошло с  мамой,  нам
всегда было так хорошо вместе. На этом примере я убедилась, что дети ни-
когда не знают об истинных отношениях своих родителей.
   - Дети?
   - Я говорила вообще о подобных случаях,  - голос ее был усталым, без-
надежным,  это был голос человека,  потерпевшего в жизни тяжелое фиаско.
Да и выглядела она соответственно своим словам. Мэри Рутвен действитель-
но была сбита с толку неожиданной переменой судьбы, иначе она никогда бы
не стала говорить на эту тему с незнакомым человеком.  - Но что касается
нашей семьи, то у меня есть сестра. Ее зовут Джин, она на десять лет мо-
ложе меня. Похоже, что она будет жить с матерью. Юристы все еще работают
над составлением условий бракоразводного процесса, но я надеюсь, что его
не будет,  - она натянуто улыбнулась.  - Вы не знаете Рутвенов из  Новой
Англии, мистер Тальбот, но если бы их знали, то знали бы и то, что неко-
торые слова начисто отсутствуют,  в их лексиконе.  Одно из этих  слов  -
развод.
   - И ваш отец не сделал ни единой попытки, чтобы помириться?
   - Он дважды пытаются повидаться с мамой.  Эти попытки были безрезуль-
татны.  Она не хочет видеть его.  Она не хочет видеть даже меня. Она ку-
да-то уехала и никому,  если не считать отца, неизвестно, где находится.
Если есть деньги, это устроить нетрудно. - Упоминание о деньгах направи-
ло ее мысли в совершенно иное русло.
   Когда она заговорила снова,  в голосе звучали двести восемьдесят пять
миллионов долларов, а с лица снова проглянула "Мейфлауэр", на которой ее
предки прибыли в Штаты.
   - Не  могу  понять,  что дает вам право интересоваться личными делами
нашей семьи, мистер Тальбот.
   - Я тоже не понимаю,  зачем вы рассказываете мне о Них,  - голос  мой
был  таким,  словно я просил у нее извинения.  - Возможно,  я тоже читал
желтую прессу.  Меня ваши дела интересуют постольку, поскольку они каса-
ются Вилэнда. Он появился на горизонте как раз в это время, не так ли?
   - Да,  приблизительно в это время.  Через неделю или две.  Отец был в
ужасном состоянии и,  чтобы отвлечься, готов был выслушать любое деловое
предложение, только бы не думать о своих семейных неурядицах.
   - И,  скорее всего,  он был в таком состоянии, что не вникал в дела и
не мог трезво судить об этих деловых предложениях.  Иначе бы  не  пустил
Вилэнда  на порог.  Вилэнд хочет казаться большим боссом:  посмотрите на
фасон стрижки его усов,  на то,  как он демонстрирует платки в нагрудном
кармане.  Он,  несомненно,  прочел  все книги об Уолл-стрите и в течение
многих лет ни разу не пропустил ночного субботнего сеанса в кино. Вилэнд
учитывает все мелочи,  чтобы совершенствовать свой внешний вид.  Значит,
Вилэнд не так давно появился на сцене?
   Она молча кивнула. Мне казалось, она вот-вот расплачется. Слезы могут
растрогать меня,  но не тогда,  когда времени в обрез. А сейчас отчаянно
не хватало времени.  Я выключил свет, подошел к окну, открыл одну ставню
и  посмотрел  наружу.  Ветер совсем разбушевался,  дождевые капли били в
стекло,  маленькие торопливые ручейки стекали по раме.  Но самое гл