давно прошло.  Я чувствовал себя таким
слабым и затерянным в приливах океана боли,  что понимал только одно: не
смогу  одновременно довести батискаф до буровой вышки и следить за Ройя-
лом. Я вообще сомневался, что смогу доставить батискаф куда следует.
   И все же мне это удалось.  Помню, как приподнял люк батискафа, открыв
проход в кессонную камеру в опоре буровой вышки, помню, как заплетающим-
ся,  совершенно чужим голосом передал по микрофону, чтобы надули резино-
вое кольцо, обеспечив этим герметичность стыковки батискафа с опорой бу-
ровой вышки.  Помню,  как открыл люк батискафа,  задыхаясь, вполз внутрь
входной камеры и повернул ручку, открывающую входную дверь. И больше ни-
чего не помню... Потом мне сказали, что нас троих нашли лежащими на полу
батискафа без сознания.

                                Эпилог

   Я спустился  по  лестнице зала суда и вышел наружу.  Стоял спокойный,
теплый и солнечный октябрь.  Только что Ройялу объявили смертный  приго-
вор, и всем было известно, что апелляция будет отклонена, приговор оста-
нется в силе.  Жюри, как я и предсказал, вынесло ему приговор, не удаля-
ясь  на совещание.  Суд длился всего один день,  и в течение всего этого
длинного дня,  час за часом, Ройял сидел, застыв, как каменное изваяние,
устремив  глаза на одно и то же место.  Он смотрел на меня.  Его пустые,
плоские, мраморные глаза, как всегда, были лишены всякого выражения. Они
ничего  не  выражали  ни когда прокурор включил запись,  в которой Ройял
умолял оставить его в живых и ползал на коленях в батискафе на дне моря,
ни когда зачитывали смертный приговор.  Но несмотря на то, что глаза Ро-
йяла ничего не выражали, даже слепой мог бы прочесть в них его послание:
"Вечность - это длительное время, Тальбот. Вечность - это навсегда. Но я
буду ждать".
   Ну, что же, пусть ждет: вечность для меня слишком большой срок, чтобы
тревожиться.
   Вилэнд так и не дождался вынесения приговора, и судьям даже не предс-
тавился шанс судить его.  Поднимаясь из батискафа по лестнице из ста се-
мидесяти ступенек, он просто выпустил из рук перила и немного отклонился
назад.  Он не издал ни единого крика за все время своего длинного полета
вниз...
   На лестнице  я  обогнал генерала и его жену.  Я впервые увидел миссис
Рутвен в первый же день,  как только вышел из больницы.  Это было вчера.
Она была просто очаровательна, необыкновенно грациозна и бесконечно бла-
годарна мне.  Они предложили мне все, начиная от работы на самой вершине
служебной лестницы в их нефтяной компании и кончая такой огромной суммой
денежного вознаграждения,  которой любому смертному хватило  бы  на  то,
чтобы прожить полдюжины жизней.  Я только улыбнулся им,  поблагодарил за
честь и распрощался. Они не представляли для меня никакого интереса: все
самые высокие должности и все деньги мира не могли купить тех дней,  ко-
торые ушли в небытие и стали прошлым.  И ни за какие деньги я не смог бы
купить того единственного,  чего я еще хотел в этом мире,  в мире сегод-
няшнего дня.
   Мэри Рутвен стояла на тротуаре рядом с песочно-бежевым "роллс-ройсом"
отца. На ней было белое скромное платье простого покроя, которое не мог-
ло стоить больше тысячи долларов. Заплетенные в косы волосы цвета спелой
ржи  уложены  короной.  Я  еще никогда не видел ее такой очаровательной.
Сзади нее стоял Кеннеди. Впервые я увидел его в темно-синем безупречного
покроя костюме. Стоило мне только увидеть его в этом новом облике, я уже
не мог себе представить его в каком-либо ином виде.  Шоферские  дни  для
него кончились: генерал знал, скольким обязана ему вся семья Рутвенов, а
такой долг невозможно оплатить даже самой щедрой зарплатой.  Я про  себя
пожелал ему всяческого счастья,  которое только есть на земле.  Он дейс-
твительно был отличным парнем.
   У подножия лестницы я остановился. От голубой искрящейся глади Мекси-
канского залива доносился легкий бриз.
   Мэри увидела меня, но какую-то минуту еще колебалась, а потом перешла
на другую сторону улицы и подошла ко мне.  Ее глаза казались  темными  и
странно  затуманенными.  Но  возможно,  мне  это только показалось.  Она
что-то сказала,  а я не расслышал ее слов.  Потом внезапно,  стараясь не
причинить  боли моей левой руке,  которая все еще была на перевязи,  она
обеими руками обхватила меня за шею,  наклонила мою голову и  поцеловала
меня.  И уже через мгновение ушла, удаляясь в направлении "роллс-ройса".
Она шла так,  как идет человек,  у которого плохо со  зрением.  Кеннеди,
увидев,  что Мэри идет к нему, поднял на меня глаза. Его лицо было бесс-
трастно. Я улыбнулся ему, он улыбнулся мне. Отличный парень!
   Я стал спускаться по улице и по дороге завернул в бар. У меня не было
намерения заходить туда,  пить мне тоже не хотелось, но, проходя мимо, я
все же зашел.  Выпил два двойных виски и с сожалением подумал о том, что
он  не  идет ни в какое сравнение с ликером.  Потом вышел из бара и стал
спускаться к скамейке у самого берега залива.
   Час, а может и два,  сам не знаю сколько, я сидел там. Солнце спусти-
лось почти к самой кромке залива.  Море и небо стали золотисто-оранжевы-
ми, и я видел на горизонте таинственные и туманные на фоне пылающего за-
ката очертания буровой вышки Х-13.
   Объект Х-13,  подумал  я,  отныне и навсегда станет моей неотъемлемой
частью. Объект Х-13 и самолет со сломанными крыльями, лежащий на юго-за-
паде  в пятистах восьмидесяти метрах от буровой вышки,  захороненный под
стосорокаметровой толщей воды.  К лучшему или к худшему, он всегда будет
частью меня самого.  Наверное,  к худшему,  подумал я. Все было кончено,
все ушло,  и осталась пустота. Но это уже не имело значения, так как это
было все, что осталось.
   И вот солнце опустилось до кромки моря, весь восточный мир превратил-
ся в огромное красное пламя.  Пламя, которое вскоре погаснет и исчезнет,
словно его никогда и не было.  Точно так же было и с моей красной розой,
перед тем как она превратилась в белую.
   Солнце зашло за горизонт,  и на море  стремительно  опустилась  ночь.
Вместе с темнотой пришел холод. Поэтому, с трудом поднявшись на затекшие
ноги, я поплелся в отель.