рью и кусал ногти.
Ха!  Клянусь  пятью Христовыми ранами, немало воинов пили у меня вино, но ни
один не пришелся мне так по душе, как этот маленький англичанин.
     ______________
     * Господа (франц.).

     - Клянусь  эфесом,  это наш хозяин, Мишель, - заявил Эйлвард. - А такие
люди,  как  мы,  не  служат  у  дуралеев.  Вот  тебе четыре денье, Мишель, -
продолжал Эйлвард, - господь с тобой. А нам еще ехать да ехать.
     Бодрой   рысью   трое   друзей   покинули   Кардийак   и  харчевню,  не
останавливаясь,  проехали  мимо Сен-Макэра и на пароме переплыли реку Дорпт.
От  другого  берега дорога ведет через Ла-Реоль, Базай и Марманд, справа все
еще  продолжает  поблескивать  река, а оба берега ощетинились голыми ветками
тополей.  Джон  и  Аллейн  ехали  молча,  но  для Эйлварда каждая гостиница,
ферма,  замок являлись источником каких-нибудь воспоминаний о любви, набеге,
грабеже, и эти воспоминания служили развлечением в пути.
     - Вон  виден дым Базаса, на том берегу Гаронны, - начинал лучник. - Там
жили  три сестры, дочери паромщика. И, клянусь моими десятью пальцами, можно
было  ехать  целый  долгий  июньский  день и не встретить таких женщин! Мари
была  рослая и серьезная, Бланш - petite и веселая, а у брюнетки Агнесы были
такие  глаза,  что  они  пронзали  вас  насквозь  не  хуже вощеной стрелы. Я
задержался  там  на  четыре  дня и был пленен всеми тремя, ибо мне казалось,
что  стыдно предпочесть одну двум остальным и что это может вызвать семейную
ссору.  Однако,  невзирая  на  все  мои  старания,  настроение  в  доме было
невеселое,  и  я решил, что лучше мне уехать. А вон мельница Ле-Сури. Старик
Пьер   ле  Карон,  ее  владелец,  был  отличным  товарищем,  у  него  всегда
находилась  скамья  и корка хлеба для усталого лучника. Этот человек, за что
бы  он  ни  брался,  работал  до  седьмого  пота; но он как-то разгорячился,
перемалывая  кости,  чтобы  подмешать  их  в  муку,  и  из-за своего усердия
схватил лихорадку и умер.
     - Скажите,  Эйлвард,  -  обратился  к  нему  Аллейн, - а что было с той
дверью, на которую вы велели мне обратить внимание?
     - Pardieu, да! Я чуть не забыл о ней! Что ты видел на этой двери?
     - Я  видел  квадратное  отверстие, через которое хозяин, конечно, может
выглядывать наружу, если не слишком уверен в тех, кто стучится к нему.
     - А больше ты ничего не видел?
     - Нет.
     - Если  бы ты посмотрел повнимательнее, ты бы заметил на двери пятно. Я
впервые  услышал,  как  смеется  мой  друг  Черный Саймон, именно перед этой
дверью.  А  потом  еще  раз,  когда  он  прикончил  французского оруженосца,
вцепившись  в  него  зубами,  так  как  сам был без оружия, а у француза был
кинжал.
     - Почему же Саймон смеялся именно перед этой дверью?
     - Саймон  - человек беспощадный и опасный, особенно когда подвыпьет, и,
клянусь  эфесом,  он  создан  для  войны.  Он беспощадный и неугомонный. Эту
гостиницу  "Золотой  баран"  когда-то содержал некий Франсуа Гурваль, у него
был  свирепый  кулак  и  еще более свирепая душа. Рассказывали, что многих и
многих  лучников,  возвращавшихся  с войны, он напаивал вином, подсыпав туда
зелье,  те  засыпали, а потом этот Гурваль их обворовывал дочиста. А наутро,
если  кто-нибудь  начинал  жаловаться,  Гурваль выбрасывал его на дорогу или
избивал,  ибо  был человек злой и имел много здоровенных слуг. Саймон как-то
услышал  об  этом, когда мы оба были в Бордо, и он настоял, чтобы мы поехали
верхами  в Кардийак, прихватив с собой крепкую конопляную веревку, и высекли
Гурваля,  как  он  того  заслуживал.  Итак,  мы отправились в путь, но когда
прибыли  в  "Золотой  баран",  оказалось,  что  кто-то предупредил хозяина о
нашем  приезде  и наших намерениях, поэтому он заложил дверь болтами и в дом
проникнуть было нельзя.
     "Впустите  нас,  добрый  хозяин  Гурваль!" - крикнул Саймон. "Впустите,
нас  добрый  хозяин Гурваль!" - закричал я, но через отверстие в двери мы не
услышали  в  ответ  ни слова. Он только обещал всадить в нас стрелу, если мы
не  уберемся.  "Что  ж,  -  заявил тогда Саймон, - вы нас плохо приняли, тем
более,  что  мы  и  поехали  в  такую  даль,  только чтобы пожать вам руку".
"Можешь  пожать мне руку и не входя в дом", - ответил Гурваль. "А как же?" -
удивился  Саймон.  "Просунь  свою руку в отверстие", - предложил хозяин. "Да
нет,  у  меня рука ранена, - отозвался Саймон, - да и она так велика, что не
пролезет".   "Не   беда,   -  говорит  Гурваль,  который  старался  поскорей
отделаться  от  нас.  -  Просунь  левую".  "Но у меня кое-что есть для тебя,
Гурваль",  -  продолжал Саймон. "А что именно?" - спрашивает тот. "Да вот на
той  неделе  у тебя ночевал один английский лучник - Хью из Натборна". "Мало
ли  тут бывает мошенников!" - отвечает Гурваль. "Так вот, его совесть ужасно
мучает  оттого,  что он остался тебе должен четырнадцать денье, он пил вино,
за  которое  так  и  не  заплатил. Чтобы снять грех со своей души, он просил
меня,  когда я поеду мимо, отдать тебе эти деньги". А этот самый Гурваль был
страшно  жаден  до денег, поэтому он решился протянуть руку за четырнадцатью
денье,  но Саймон держал наготове кинжал и приколол его руку к двери. "Это я
уплатил  за  англичанина,  Гурваль!"  -  заявил  он, потом вскочил на коня и
поехал  прочь,  причем  так смеялся, что едва удерживался в седле, а хозяина
так  и  оставил  приколотым к двери. Вот история этого отверстия, на которое
ты  обратил  внимание,  и  пятна  на  двери.  Я  слышал,  что  с  тех  пор с
английскими  лучниками стали обходиться получше в этой гостинице. Но кто это
там сидит на обочине дороги?
     - Похоже, очень святой человек, - сказал Аллейн.
     - И,  клянусь  черным  распятием,  странные у него товары! - воскликнул
Джон.  -  Что  это  за  осколки  камней  и  дерева  и ржавые гвозди, которые
разложены перед ним?
     Человек,  замеченный  ими,  сидел,  опираясь  спиной о вишневое дерево,
раскинув   ноги,  словно  ему  было  очень  удобно.  На  коленях  он  держал
деревянную  доску,  а  на  ней  были  аккуратно  разложены,  точно  товары у
коробейника,  всевозможные  щепки  и  кусочки  кирпича  и камня. На нем была
длинная  серая одежда и широкая, потертая и выцветшая шляпа того же цвета, а
с  ее  полей  свисали три круглые раковины. Когда всадники приблизились, они
увидели,   что   человек  этот  уже  в  летах,  а  глаза  у  него  желтые  и
закатившиеся.
     - Дорогие  рыцари  и  джентльмены, - воскликнул он скрипучим голосом, -
достойные  христиане,  неужели  вы проедете мимо и бросите старика паломника
на  голодную  смерть? Зрение мое отнято у меня песками Святой земли, и я вот
уже двое суток не сделал и глотка вина, не съел и корки хлеба!
     - Клянусь  эфесом, отец, - сказал Эйлвард, пристально глядя на старика,
-  мне  удивительно,  почему  стан  у  тебя  такой  полный и пояс так плотно
стягивает тебя, если твоя пища была в самом деле столь скудной.
     - Добрый  незнакомец,  -  ответил  паломник,  -  ты, сам того не желая,
произнес  слова,  которые  мне  весьма  горестно  слышать.  Однако я не буду
порицать  тебя, ибо ты не хотел опечалить меня или напомнить о том, что меня
гнетет.  Не  подобает  мне  слишком  хвалиться  тем, что я перенес ради веры
Христовой,  и  все  же,  раз  ты  уж заметил это, я должен сказать тебе, что
полнота  и  округлость  моего  стана  проистекают от водянки, которая у меня
началась  вследствие  слишком  поспешного  путешествия  из  дома  Пилата  на
Масличную гору.
     - Видите,  Эйлвард,  -  сказал  Аллейн,  покраснев, - пусть этот случай
послужит  вам  предостережением;  вы  судите  слишком неосновательно! Как вы
могли  нанести  еще  одну обиду святому человеку, который столько вытерпел и
странствовал до священного гроба господа нашего Иисуса Христа?
     - Пусть  дьявол-искуситель  отсечет  мне  палец!  -  воскликнул лучник,
охваченный  глубоким раскаянием; но и богомолец и Аллейн подняли руки, желая
остановить его.
     - Прощаю  тебя  от всего сердца, дорогой брат, - пропищал слепец. - Эти
безумные слова горше для моего слуха, чем то, что ты сказал обо мне.
     - Молчу,  больше  ни  звука,  -  заявил Эйлвард, - но прошу тебя, прими
этот франк и, умоляю, благослови меня.
     - А вот еще один, - сказал Аллейн.
     - И еще! - крикнул Джон.
     Однако слепой паломник не хотел брать денег.
     - Безрассудная,  безрассудная  гордыня!  - воскликнул он, ударив себя в
грудь  большой  загорелой  рукой. - Безрассудная гордыня! Сколько же мне еще
бичевать  себя,  пока  я  не  вырву  ее из сердца? Неужели никогда мне ее не
одолеть?  О,  сильна,  сильна  плоть  наша,  и  трудно  подчинить ее духу! Я
происхожу,  друзья, из знатного рода и не могу заставить себя коснуться этих
денег, даже если они спасут меня от могилы.
     - Увы, отец, - сказал Аллейн, - чем же мы тогда поможем вам?
     - Я  сел  здесь и жду смерти, - продолжал паломник. - Много лет носил я
в  своей  котомке  эти  драгоценные  предметы,  которые,  как  вы  видите, я
разложил  перед  собой. Было бы грехом, думал я, допустить, чтобы они вместе
со  мной  погибли.  Поэтому я продам эти вещи первому достойному прохожему и
получу  за  них  достаточно  денег,  чтобы добраться до святого храма божьей
матери Рокамадурской, где, надеюсь, и будут покоиться мои старые кости.
     - А  что  же  это  за  сокровища, отец? - спросил Джон. - Я вижу только
старый, ржавый гвоздь, кусочки камня и щепки.
     - Мой  друг, - ответил старик, - даже всеми деньгами этой страны нельзя
было  бы  заплатить  истинную цену за эти предметы. Этот гвоздь, - продолжал
он,  снимая  шляпу  и  возводя к небу слепые глаза, - один из тех, с помощью
которых  человечество  обрело  спасение.  Я  получил его вместе со щепкой от
подлинного   креста   господня,   из  рук  двадцать  пятого  потомка  Иосифа
Аримафейского,  этот  потомок  до  сих  пор жив, он находится в Иерусалиме и
здоров,   хотя   за   последнее   время   его   мучают  нарывы.  Да,  можете
перекреститься,  и  прошу  вас,  не  дышите  на  гвоздь  и  не касайтесь его
пальцами.
     - А  куски  дерева  и  камня,  святой  отец?!  - спросил Аллейн, затаив
дыхание;   он  стоял  перед  драгоценными  реликвиями,  охваченный  глубоким
благоговением.
     - Этот  кусок дерева от подлинного креста, а этот - от Ноева ковчега, а
вон  тот  -  от  дверей в храме мудрого царя Соломона. Этим камнем бросили в
святого  Стефана,  а  те  два - от Вавилонской башни. Здесь есть также кусок
жезла Ааронова и прядь волос пророка Елисея.
     - Но,  отец,  -  заметил  Аллейн,  -  пророк  Елисей был лыс, и по этой
причине его оскорбляли злые дети.
     - Волос  у  него,  правда, было мало, - поспешно согласился паломник, -
оттого-то  эта  реликвия  и  имеет  особую  ценность. Выберите любые из них,
достойные  джентльмены,  и  заплатите  столько,  сколько  вам подскажет ваша
совесть;  ибо  я  не торговец и не обманщик, и я бы ни за что не расстался с
ними, если бы не знал, что очень близка моя небесная награда.
     - Эйлвард,  -  взволнованно  заявил  Аллейн, - второй раз в жизни такой
счастливый  случай  едва  ли  представится.  Я должен иметь этот гвоздь, и я
отдам  его аббату в Болье, чтобы все люди в Англии могли прийти поглядеть на
него и помолиться.
     - А  у  меня  пусть  будет  камешек  от стены храма! - воскликнул Хордл
Джон.  -  Моя  матушка  отдала бы все на свете, чтобы повесить его над своей
кроватью.
     - А   я  хочу  получить  жезл  Аарона,  -  сказал  Эйлвард,  -  у  меня
всего-навсего пять флоринов, так вот, возьмите четыре.
     - И еще три, - протянул деньги Джон.
     - Вот  еще  пять,  -  добавил  Аллейн.  -  Святой  отец,  я  вручаю вам
двенадцать  флоринов,  это  все,  что мы можем дать, хотя мы понимаем, какая
это скудная плата за те удивительные предметы, которые вы нам продаете.
     - Молчи,  гордыня,  молчи!  -  крикнул  паломник,  снова  ударяя себя в
грудь.  -  Неужели  я  не  могу  заставить  себя  взять  эту  жалкую  сумму,
предложенную  мне за то, что добыто мною трудами и усилиями всей моей жизни?
Давайте  ваши  презренные монеты. И вот вам драгоценные реликвии, но, я молю
вас,  обращайтесь  с  ними  бережно  и  благоговейно,  иначе  лучше  бы моим
недостойным костям остаться лежать при дороге.
     Сняв  шапки,  друзья  с  жадностью  схватили  свои  новые  сокровища  и
поспешно  продолжали  путь,  а паломник остался сидеть под вишневым деревом.
Они  же  ехали молча, держа в руках реликвии, время от времени поглядывая на
них,  едва  веря,  что  судьба  сделала их владельцами предметов, обладающих
столь   высокой   святостью,   ибо   каждый   монастырь   и  каждая  церковь
христианского  мира  ревностно  жаждали  бы  приобрести  их.  Так они ехали,
радуясь  своей  удаче,  пока  против  города Ле-Мас лошадь Джона не потеряла
подкову;  они  нашли  возле  дороги кузницу, и кузнец обещал исправить дело.
Эйлвард  рассказал  ему  о  счастливой встрече с паломником; но когда кузнец
взглянул  на  реликвии, он привалился к наковальне, подбоченился и так начал
хохотать, что по его измазанным сажей щекам побежали слезы.
     - Ой,  господа,  -  проговорил он, - да старик этот - жулик, он торгует
поддельными  реликвиями  и  был  здесь  на  кузне  меньше  двух часов назад.
Гвоздь,  который  он  вам  подал,  взят  из  моего  ящика  с гвоздями, а что
касается  кусков  дерева  и  камней,  то  их  сколько  угодно валяется возле
дороги, вот он и набил свою суму.
     - Нет,  нет!  - возмутился Аллейн. - Это был святой человек, он ходил в
Иерусалим и нажил водянку, когда бежал от дома Пилата на Масличную гору.
     - Про  это  мне  ничего  не  известно,  - сказал кузнец, - я знаю одно:
совсем  недавно здесь был старик в шляпе и одежде паломника, он сидел вон на
том  пне,  ел  холодного цыпленка и запивал его вином. Потом выпросил у меня
один  из моих гвоздей, набрал полную котомку камешков и пошел своей дорогой.
Посмотрите  вот  на  гвозди,  разве  они  не  точь-в-точь такие же, как тот,
который он вам продал?
     - Господи,  спаси  нас! - воскликнул Аллейн, ошарашенный. - Неужели нет
границ  человеческой  мерзости?  Такой смиренный старик, так не хотелось ему
брать  от нас деньги - и вдруг, оказывается - негодяй и обманщик. На кого же
полагаться, кому верить?
     - Я  догоню его, - заявил Эйлвард, вскакивая в седло, - поедем, Аллейн,
может быть, мы поймаем его до того, как лошадь Джона подкуют!
     Они  вместе  помчались назад и вскоре увидели седого старика паломника,
который  медленно шел впереди них. Услышав стук копыт, он обернулся, и стало
ясно,  что  его  слепота - такое же надувательство, как и все остальное, ибо
он  быстро  перебежал  через  поле  и  скрылся в чаще леса, где никто не мог
отыскать  его.  Они швырнули ему вслед реликвии и поехали обратно к кузнецу,
оскудевши и деньгами и верою.


                                Глава XXVII

КАК КОЛЧЕНОГИЙ РОЖЕ ПОПАЛ В РАЙ

     Когда  друзья  приехали  в  Эгийон, уже давно наступил вечер. Они нашли
сэра  Найджела  и  Форда в гостинице "Красный жезл"; здесь они обосновались,
сытно  поужинали  и  улеглись  на  простыни, пахнущие лавандой. Но случилось
так,  что  некий рыцарь из Пуату, сэр Гастон д'Эстель, остановился там же на
обратном  пути  из  Литвы,  где  он служил вместе с тевтонскими рыцарями под
началом   магистра   Мариенбергской  обители.  Этот  рыцарь  и  сэр  Найджел
засиделись  очень  поздно,  оживленно  беседуя  о  засадах, облавах и взятии
городов  и  вспоминая  множество  историй  о  доблестных и отважных деяниях.
Затем  разговор  перешел  на менестрелей, иноземный рыцарь взял цитру и стал
играть  на  ней  северные  любовные песни, а также спел высоким надтреснутым
голосом  о  Гильдебранде,  Брунгильде,  Зигфриде  и  обо всей силе и красоте
страны Альмейн*.
     ______________
     * Германия.

     Сэр  Найджел  ответил ему романсами о сэре Эгламуре и сэре Исембрасе, и
так  они  сидели  всю  долгую зимнюю ночь при свете потрескивающих поленьев,
слушая  друг  друга,  пока к этому концерту не присоединил свой голос петух.
Отдохнув  всего  час,  сэр  Найджел  был, как обычно, бодр и весел, и вскоре
после завтрака маленький отряд пустился в путь.
     - Этот  сэр  Гастон  -  человек весьма достойный, - сказал сэр Найджел,
когда  они  отъезжали  от  "Красного  жезла".  -  Ему очень хочется успешных
схваток,  и  он  согласился бы на небольшой рыцарский поединок со мной, если
бы  какая-то  лошадь,  брыкаясь,  не сломала ему руку. Я очень полюбил его и
обещал,  что,  когда  кость  у него срастется, мы с ним сразимся. Однако нам
нужно держаться вот этой дороги, слева.
     - Нет,  достойный  лорд, - возразил Эйлвард, - дорога на Монтобан ведет
через реку, а потом через Керсти и Аженуа.
     - Верно,  мой  добрый  Эйлвард,  но я узнал от этого достойного рыцаря,
который  явился  из-за  французской  границы,  что какой-то английский отряд
занимается  грабежами и поджогами в окрестностях Вильфранша. Я почти уверен,
что это именно те, кого мы ищем.
     - Клянусь  эфесом,  весьма  возможно,  - отозвался Эйлвард, - во всяком
случае,  они  так  долго  безобразничали  в  Монтобане,  что там после них и
взять-то   будет  нечего.  А  раз  они  уже  побывали  на  юге,  они  должны
направиться на север, к Авейрону.
     - Мы  поедем  вдоль  Лу до Каора, затем перейдем на земли Вильфранша, -
сказал  сэр  Найджел.  -  Клянусь  апостолом,  так как наш отряд невелик, то
весьма  возможно,  что у нас будут почетные и приятные стычки, ибо я слышал,
что на французской границе неспокойно.
     Все  утро  они  ехали  по  широкой  дороге, на которую ложились тени от
окаймлявших  ее  тополей. Сэр Найджел ехал впереди со своими оруженосцами, а
оба  лучника  следовали  за  ним  и  вели  в поводу мула с вьюками. Эгийон и
Гаронна  остались  далеко  позади  на  юге,  и  теперь  вдоль  дороги  текла
спокойная  Лу,  которая  вилась  голубыми  плавными  изгибами  среди пологих
холмов.  Аллейн не мог не отметить, что если в Гиени было множество городков
и  мало замков, в этой местности замки попадались часто, а дома редко. Через
каждые  несколько  миль  из  лесной  чащи  выступали  серые  стены и угрюмые
квадратные  башни,  а немногочисленные деревни, через которые они проезжали,
были  обнесены  примитивными заграждениями, свидетельствовавшими о внезапных
набегах  и  о  том,  что  в  этих  пограничных  местностях  население жило в
постоянном  страхе. Дважды за это утро группы всадников вырывались из черных
подворотен  придорожных  крепостей  и,  подскакав  к сэру Найджелу, задавали
короткие  суровые  вопросы  -  откуда  они  едут  и  по  какому делу. Отряды
ратников,  звякая  оружием, проходили по большой дороге, а несколько верениц
вьючных   мулов,   которые  везли  товары  какого-нибудь  купца,  охранялись
вооруженными слугами или нанятыми лучниками.
     - Мир  в  Бретиньи  вызвал  много  перемен в этих местах, - заметил сэр
Найджел,  -  страну  заполонили  вольные  стрелки  и бродяги. Те башни между
лесом  и  холмом - это город Каор, а за ним - уже Франция. Но вон на обочине
я  вижу  какого-то  человека,  и  так  как  при нем два коня и оруженосец, я
полагаю,   что   это  рыцарь.  Прошу  тебя,  Аллейн,  передай  ему  от  меня
приветствие  и  спроси о его титулах и гербе. Не могу ли я содействовать ему
в  выполнении  какого-нибудь  обета,  или,  может  быть,  у  него есть дама,
которую он желал бы прославить?
     - Нет,   достойный  лорд,  -  отозвался  Аллейн,  -  это  не  лошади  и
оруженосец,  а  мулы и слуга. Человек этот - купец, возле него лежит большой
тюк.
     - Да  благословит  господь  ваш  честный английский говор! - воскликнул
незнакомец,  навострив  уши при словах Аллейна. - Никогда мой слух не внимал
более  сладостной  музыке!  Пошли,  Уоткин;  парень, наваливай тюки на спину
Лауре.  А  я уже отчаялся, думал, что навеки оставил позади все английское и
никогда глаза мои не увидят рыночную