идел
родины.  От  одного  запаха этой земли я снова оживаю. Но где же мои шестеро
мошенников? Hola, en avant!*****.
     ______________
     * Малютка (франц.).
     ** Ах, это любовь, любовь (франц.).
     *** Друзья мои (франц.).
     **** Моя красотка (франц.).
     ***** Ну-ка, вперед! (франц.)

     Услышав   его   приказ,   шестеро  молодцов,  одетых  как  обыкновенные
поденщики,  торжественно  прошествовали  в  комнату;  каждый  нес  на голове
огромный  узел. Они выстроились по-военному, а храбрый воин встал перед ними
и, сурово глядя на них, начал проверять узлы.
     - Номер один - французская перина с двумя стегаными одеялами.
     - Вот,  досточтимый  сэр,  -  отозвался  один  из  носильщиков, опуская
наземь в углу объемистый узел.
     - Номер  два  -  семь эллов красного турецкого сукна и девять - золотой
парчи.  -  Положи рядом с первым. Добрая госпожа, прошу тебя, дай каждому из
этих  людей  по  фляге  вина  или  по  кружке  эля. Номер три - штука белого
генуэзского  бархата  и  двенадцать  эллов пунцового шелка. Эй ты, мошенник!
Кайма в грязи! Ты, наверно, задел об стену!
     - Что  вы!  Нет!  Достойнейший  сэр!  - воскликнул носильщик и в испуге
отпрянул, ибо лучник смотрел на него свирепым взглядом.
     - А  я  говорю  -  да,  собака!  Клянусь тремя царями! У меня на глазах
человек  испустил  дух, хотя был менее виноват! Если бы тебе самому пришлось
пройти  через все труды и муки, через которые прошел я, чтобы заполучить эти
вещи,  ты  был  бы  поосторожнее.  Клянусь  своими  десятью пальцами, что за
каждую  из  них  заплачено  французской  кровью  по  весу!  Номер  четыре  -
кропильница,  серебряный кувшин, золотая пряжка и церковный покров, расшитый
жемчугом.  Я нашел их, друзья, в церкви Сен-Дени при разграблении Нарбонны и
прихватил  с  собою,  чтобы они не попали в руки злодеям. Номер пять - плащ,
подбитый  горностаем,  золотой  кубок  на подставке и с крышкой и шкатулка с
розовым  сахаром.  Складывай  вместе  и поаккуратнее. Шесть - денежный ящик,
три  фунта  лимузинских золотых украшений, пара сапог с серебряными бляшками
и,  наконец,  запас постельного полотняного белья. Все, подсчет окончен! Вот
вам серебряная мелочь - и можете идти!
     - Идти куда, достойный сэр? - спросил один из носильщиков.
     - Куда?  К черту на рога, если пожелаете. Какое мне дело? Ну, ma belle,
пора  ужинать. Парочку холодных каплунов и копченой свинины или что хотите и
один  или  два графина настоящего гасконского. У меня есть кроны в кошельке,
моя  прелесть,  и  я  намерен  их  тратить,  а пока вы будете собирать ужин,
принесите  вина.  Buvons*, мои храбрые парни, каждый из вас чокнется со мной
и выпьет бокал до дна.
     ______________
     * Выпьем (франц.).

     От  такого  предложения, в любое время сделанного компании, собравшейся
в  английской  гостинице,  едва  ли  кто-нибудь откажется. Пустые фляги были
унесены  и  вернулись полными, так что пена капала через край. Два лесника и
три  работника торопливо проглотили свои порции и вышли вместе, ибо жили они
далеко,  а час был поздний, но остальные сдвинулись теснее, оставив почетное
место  справа  от  менестреля  для  щедрого  гостя. Тот снял стальной шлем и
кольчугу  и  вместе с мечом, колчаном и луком положил их в угол поверх своей
разнообразной  добычи.  Сейчас,  когда  он сидел, вытянув толстые, несколько
кривые  ноги  к  огню,  распахнув  зеленую куртку и держа в узловатом кулаке
кружку  вина,  он  казался  воплощением  уюта  и  доброго  товарищества. Его
жесткие  черты  смягчились,  темные  завитки  густых  волос, скрытых до того
шлемом,   падали   на   массивную  шею.  Ему  могло  быть  лет  сорок,  хотя
изнурительный  труд  и  еще более изнурительные удовольствия оставили на его
лице  свои мрачные следы. Аллейн перестал рисовать пестрого кобчика; все еще
держа  в  руке  кисть,  он  удивленно  разглядывал  странного  гостя, такого
непохожего   на   всех,  кого  он  встречал  до  сих  пор.  В  его  каталоге
человеческих  типов  были  люди  хорошие  и  плохие, а здесь перед ним сидел
человек,  то  свирепый,  то  ласковый,  с  проклятием  на устах и улыбкой во
взоре. Как же понять его?
     Лучник   случайно   поднял   глаза  и  заметил  вопросительный  взгляд,
брошенный  на  него  молодым  клириком. Он поднял свой бокал и выпил, весело
блеснув белозубой улыбкой.
     - A  toi,  mon  garcon!*  -  воскликнул он. - Наверно, никогда не видел
военных, что так уставился на меня?
     ______________
     * За тебя, мой мальчик! (франц.).

     - Никогда  не  видел,  -  признался  Аллейн.  - хотя много слышал об их
смелых делах.
     - Клянусь  эфесом,  -  воскликнул  тот,  -  если  бы  ты переплыл через
пролив,  ты  бы увидел, что солдат на том берегу - как пчел вокруг летка. Ты
не  смог  бы  пустить  ни  одной  стрелы на улицах Бордо, чтобы не попасть в
лучника,  оруженосца  или  рыцаря. Там увидишь больше щитов, чем длиннополых
кафтанов.
     - А  где вы раздобыли все эти красивые штуки? - осведомился Хордл Джон,
указывая на груду вещей в углу.
     - Там,  где для храброго парня еще немало кой-чего найдется, если он не
будет  зевать.  Где  смельчак  всегда хорошо заработает и ему не надо ждать,
когда  хозяин  заплатит,  а  стоит  лишь  протянуть  руку  и  самому  о себе
позаботиться.  Да,  вот  уж это приятная, достойная жизнь. И я пью сейчас за
моих  старых  товарищей,  да  помогут им святые. Встаньте все, mes enfants*,
иначе вас постигнет моя немилость. За сэра Клода Латура и его Белый отряд!
     ______________
     * Дети мои (франц.).

     - За  сэра  Клора Латура и его Белый отряд! - крикнули путники и выпили
до дна свои бокалы.
     - Дружно  выпито,  mes braves*. Я обязан еще раз наполнить ваши бокалы,
раз  вы  осушили  их,  за  моих  дорогих  парней  в белых куртках. Hola, mon
ange!**. Принеси-ка еще вина и эля. Как это поется в старинной песне?
     ______________
     * Мои храбрецы (франц.).
     ** Эй, мой ангел! (франц.).

                Пью от души теперь я
                За гусиные серые перья
                И за родину серых гусей.

     Он  проревел  эти  строки  хриплым,  отнюдь  не  мелодичным  голосом  и
закончил взрывом хохота.
     - Думаю, что я более способный лучник, чем певец, - сказал он.
     - Кажется,  я  припоминаю  этот  напев,  - заметил менестрель, пробегая
пальцами  по  струнам.  -  Надеюсь  я  не  оскорблю  вас, ваше преподобие, -
обратился  он  к  Аллейну,  язвительно  усмехнувшись,  -  если  с  любезного
разрешения всей компании рискну спеть эту песню.
     Не   раз  в  последующие  дни  Аллейн  Эдриксон  снова  видел  в  своем
воображении  эту  сцену,  несмотря  на  гораздо более странные и потрясающие
события,  которые  вскоре  обрушились  на  него: краснолицый жирный музыкант
кучка  людей  вокруг  него,  лучник,  отбивающий  пальцем такт, и в центре -
мощная  широкоплечая фигура Хордла Джона, то ярко озаренная багровым светом,
то  исчезающая  в тени благодаря прихотливой игре пламени, - память юноши не
раз  с  восхищением  возвращалась  к этой картине. В то время он восторженно
дивился  тому,  как  искусно жонглер скрывает отсутствие двух струн на своем
инструменте,  и  той  теплоте  и  сердечности,  с  какой исполняет маленькую
балладу о лучнике, тоскующем по своей родине. Баллада звучала примерно так:

                Так что ж сказать о луке?
                Он в Англии сработан, лук.
                Искуснейшие руки
                Из тиса выгнули его
                Поэтому сердцем чистым
                Мы любим наш тис смолистый
                И землю тиса своего

                Что скажем о веревке?
                Веревку в Англии сплели
                С терпеньем, со сноровкой.
                Веревка лучникам мила.
                Пусть чаша идет вкруговую
                За нашу кудель золотую.
                За край, где конопля росла

                Что о стреле мы скажем?
                Калили в Англии ее
                На страх отрядам вражьим.
                Она всех прочих стрел острей...
                Пью от души теперь я
                За гусиные серые перья
                И за родину серых гусей

                А что сказать о людях?
                Мы в доброй Англии росли
                Мы нашу землю любим
                Мы лучники, и нрав наш крут
                Так пусть же наполнятся чаши -
                Мы выпьем за родину нашу,
                За край, где лучники живут!*.
     ______________
     * Здесь и далее стихи в переводе Давида Маркиша.

     - Отлично  спето,  клянусь  моим эфесом! - восторженно заорал лучник. -
Не  раз  я  слышал по вечерам эту песню в былые военные времена и позднее, в
дни  Белого  отряда,  когда  Черный  Саймон  из Норвича запевал, а четыреста
лучших  лучников из всех спускавших стрелу с тетивы громогласно подхватывали
припев.  Я видел, как старик Джон Хоуквуд, тот самый, который водил половину
отряда  в  Италию,  стоял,  посмеиваясь  в бороду, и слушал до тех пор, пока
опять  не  застучали  тарелки.  Но,  чтобы понять весь вкус этой песни, надо
самому  быть  английским  лучником  и  находиться далеко от родины, на чужой
земле.
     В  то  время  как  менестрель  пел,  госпожа  Элиза и служанка положили
столешницу  на  двое козел, потом на ней оказались ложка, вилка, соль, доска
для  резания  хлеба  и, наконец, блюдо с горячим аппетитным кушаньем. Лучник
принялся  за  него, как человек, умеющий ценить добрую пищу, что не помешало
ему, однако, так же весело продолжать болтовню.
     - Все-таки  удивительно,  - воскликнул он, - почему вы все, здоровенные
парни,  сидите  дома  и  почесываете  спину,  когда за морями вас ждут такие
дела!  Взгляните  на  меня?  Велик  ли  мой труд? Натянуть тетиву, направить
стрелу,  пустить  ее  в  цель.  Вот и вся песня. То же самое, что вы делаете
ради   собственного   удовольствия   воскресными   вечерами  на  деревенском
стрельбище.
     - А как насчет жалованья? - спросил один из работников.
     - Ты  видишь,  что  дает  мне  мое жалованье? Ем все самое лучшее и пью
всласть,  угощаю  друзей  и  не  требую,  чтобы  угощали меня. На спине моей
девчонки  застегиваю  шелковое  платье. Никогда не будет рыцарь дарить своей
даме  сердца  такие  наряды и украшения, какие дарю я. Что ты скажешь насчет
этого,  парень?  И  насчет всех этих вещей в углу? Ты видишь их собственными
глазами.  Они  из  Южной  Франции,  отняты  у  тех,  с кем я воевал. Клянусь
эфесом! Друзья, мне кажется, моя добыча говорит сама за себя.
     - Как видно, это и вправду выгодная служба, - заметил зубодер.
     - Tete  bleu!*. Ну да, еще бы! А потом не забудьте о возможных выкупах!
Взять  хотя  бы  дело  под  Бринье  года  четыре  назад,  когда наши солдаты
прикончили  Иакова  Бурбонского  и  перебили  его армию. Почти все наши люди
захватили  в  плен  кто графа, кто барона кто рыцаря. Питер Карсдейл, бывший
перед   тем,  как  его  перевезли  на  континент,  обыкновенной  неотесанной
деревенщиной  и  по-прежнему  ловивший английских блох, наложил свои лапы на
господина  Амори  де  Шатонвиля  которому  принадлежит  половина Пикардии, и
вытянул  из  него  пять  тысяч  крон,  да  еще  и  коня  со  сбруей.  Правда
французская  шлюха  выманила  у  Питера  деньги  так  же быстро, как француз
уплатил  их,  но  что  из  этого? Клянусь звоном струн! Было бы очень плохо,
если  б деньги существовали не для того, чтобы их тратить, и куда же, как не
на женщин, верно, ma belle?
     ______________
     * Тьфу, черт! (франц.)

     - Нам  было  бы  и впрямь очень худо без наших храбрых лучников: они же
приносят  в  нашу  страну  богатство и приятные обычаи, - отозвалась госпожа
Элиза,  на  которую непринужденность и открытость лучника произвели глубокое
впечатление.
     - A  toi,  ma cherie*, - сказал он, прижав руку к сердцу. - Hola. А вон
и  малютка  выглядывает  из-за  двери.  A toi aussi, ma petite! Mon Dieu** у
девчонки хороший цвет лица.
     ______________
     * Твое здоровье, милочка (франц.).
     ** И твое тоже, девочка! Боже мой (франц.).

     - Тут  есть  одно  непонятное  обстоятельство,  уважаемый  сэр, - начал
своим  пискливым  голосом студент из Кембриджа, - и очень хотелось бы, чтобы
вы  его  разъяснили:  насколько  мне известно, лет шесть тому назад в городе
Бретиньи  был  заключен  мир  между  нашим милостивым монархом и французским
королем.  Ввиду  этого  кажется особенно странным, когда вы рассказываете во
всеуслышание  о  войне  и войсках, раз между нами и французами никакой ссоры
нет.
     - Значит, я лгу? - отозвался лучник и положил свой нож.
     Боже  упаси!  -  поспешно  воскликнул  студент. - Magna est veritas sed
rara*.  Это  означает на латинском языке, что все лучники препочтенные люди.
Я обратился к вам в поисках познаний, ибо мое ремесло - учение.
     ______________
     * Правда великая вещь, но редкостная (лат.).

     - Боюсь,  что  в  этом  ремесле  ты еще ученик, - заявил воин, - ибо за
морем  любое  дитя  ответит  тебе  на  твой вопрос. Узнай же, что хотя между
нашими  землями  и  Францией,  может быть, и существует мир, но внутри самой
Франции  идет  постоянная  война,  ведь  в стране междоусобицы, и ее терзают
банды  живодеров, обманщиков, брабантцев и всяких иных авантюристов. А когда
каждый  хватает  соседа за горло и любой баронишка, которому грош цена, идет
с  барабанным  боем воевать против кого ему угодно, было бы невероятно, если
бы  пятьсот  отважных  английских парней не смогли заработать себе на жизнь.
Теперь,  когда  сэр  Джон  Хоуквуд  с  молодцами  из  Восточной  Англии  и с
ноттингемскими  лесниками поступил на службу к маркизу Монферратскому, чтобы
сражаться   против  государя  Миланского,  у  нас,  правда,  осталось  всего
каких-нибудь  сотни  две,  но я надеюсь, что смогу привезти отсюда людей для
пополнения  Белого  отряда.  Клянусь  зубом  апостола  Петра, не может быть,
чтобы  я  не нашел многих хампширцев, готовых стать под красный стяг святого
Георгия,  тем  более  если  сэр  Найджел Лоринг из Крайстчерча снова наденет
кольчугу и поведет нас.
     - О,  тогда  вам в самом деле повезло бы! - заметил один из лесников. -
Недаром  говорят,  что,  кроме  принца  и, может, доброго старого сэра Джона
Чандоса, во всем нашем войске не было человека столь испытанной храбрости.
     - Это  истинная  правда,  каждое  слово,  -  подтвердил лучник. - Я сам
собственными  глазами  видел его на поле брани, и ни один человек не выказал
такого  мужества,  mon  Dieu!  Глядя  на него или слыша его мягкий голос, вы
никак  не  поверили  бы,  что  с  самого  отплытия  из  Оруэлла  и до самого
наступления  на Париж, иначе говоря, ровнехонько за двадцать лет, не было ни
одной  схватки, атаки, вылазки, засады, штурма или сражения, в которых бы он
не  явился главным участником! Сейчас я направляюсь в Крайстчерч с письмом к
нему  от сэра Клода Латура. Сэр Латур спрашивает, не согласится ли он занять
место  сэра Джона Хоуквуда; и больше шансов на то, что он согласится, если я
приведу  с  собой двух-трех подходящих людей. Вот скажи ты, лесник: разве ты
не променяешь свою распиловку на более благородное занятие?
     Лесник покачал головой.
     - У  меня  в Эмери Даун жена и дети, - пояснил он. - Я не брошу их ради
такого рискованного дела.
     - Ну, а вы, юноша? - спросил лучник.
     - Да  нет,  я  человек мирный, - ответил Аллейн Эдриксон. - Кроме того,
мне предстоит другая работа.
     - Ах,  чума  вас  забери!  - прорычал воин, грохнув о стол свою флягу с
такой  силой, что тарелка запрыгала. - И какая дурь, дьявол их забери, нашла
на  людей?  Почему  вы  все  торчите  у  очага и клюете носом, словно вороны
вокруг  дохлой  кобылы, когда стоит только шаг шагнуть, и вас ждет настоящая
мужская  работа?  Стыд  и срам! Все вы лодыри и бездельники! Клянусь эфесом,
должно  быть,  настоящие  люди  из Англии все уже перекочевали во Францию, а
те, кто остался, на самом деле бабье, переодетое в кафтаны да штаны.
     - Слушай,  лучник,  -  заявил  Хордл  Джон, - ты уже солгал не раз и не
два,  и за это, а также потому, что мне много кой-чего в тебе не нравится, я
чувствую сильное искушение положить тебя на обе лопатки.
     - Клянусь  эфесом, вот я наконец и нашел подходящего человека. А потом,
ей-богу,  ты наверняка лучше, чем я думал, если сможешь положить меня на обе
лопатки,  мой  мальчик. Я одержал больше побед, чем у меня пальцев на ногах,
и  за  семь  долгих  лет  в  Отряде не нашлось никого, кто бы вывалял меня в
пыли.
     - Довольно  ты  хвастался да бахвалился, - сказал Хордл Джон, вставая и
сбрасывая  куртку.  - Я докажу тебе, что в Англии остались люди получше тех,
кто уходил грабить во Францию.
     - Pasques  Dieu!*  - воскликнул лучник, расстегивая куртку и пристально
глядя  на  своего  противника,  как  знаток  и  ценитель мужественности. - Я
только  раз  видел до сих пор у мужчины такое тело. С вашего разрешения, мой
рыжеволосый  друг,  мне  было  бы  очень жаль обменяться с вами ударами; и я
охотно  допускаю, что никто в целом отряде не перетянет вас на канате; пусть
это  послужит  утешением  для  вашей  гордости.  С  другой  стороны,  я имею
основания  думать,  что  за  последние  несколько  месяцев  ты вел спокойную
жизнь,  и мои мускулы покрепче твоих. Я готов побиться об заклад, что возьму
верх. Если только ты не струсишь.
     ______________
     * Боже ты мой! (франц.)

     - Струшу?  Ах  ты,  болван! - зарычал Большой Джон. - Да я еще не видел
того  человека,  перед  которым бы струсил. А ну-ка, выходи и посмотрим, кто
из нас крепче.
     - А заклад?
     - Не  на  чем  мне  биться  об  заклад.  Выходи  из любви к делу и ради
удовольствия.
     - Не  на  чем?  -  удивился  лучник.  -  Но  у тебя есть то, что я ценю
превыше  всего:  твое огромное тело, которое я хочу завербовать. Слушай, мой
мальчик.  У  меня  тут  с  собой  французская  перина, мне было очень трудно
сохранить  ее все эти годы. Я раздобыл перину при разграблении Иссудена, и у
самого  короля  нет такой постели. Если ты победишь она твоя. Но если победа
будет  за  мной,  то ты клянешься, взяв лук и стрелы, отправиться со мной во
Францию и служить там в Белом отряде до тех пор, пока он не будет распущен.
     Вот  это  честное  пари!  - закричали в один голос путники и отодвинули
скамьи и козлы, чтобы освободить место борцам.
     - Ну, солдат, тогда распрощайся со своей периной, - сказал Хордл Джон.
     - Э,  нет,  я  и  постель  сохраню  и тебя заполучу в Отряд, сколько ни
скаль  зубы,  а  ты  потом будешь всю жизнь благодарить меня за это. Так как
же,  схватимся  за  ворот  и  за  локоть,  или  сойдемся  вплотную,  или как
придется?
     - Иди  ты к черту со своими хитростями, - сказал Джон, разводя и сжимая
свои  большие  красные  руки. - Стой, где стоишь, увидишь, как я тебя сейчас
обхвачу.
     - Обхватывай  как  можешь,  -  согласился  лучник,  выходя на свободное
место и не спуская зорких глаз с противника.
     Он  сбросил зеленую куртку, и его торс прикрывала лишь красная шелковая
рубашка  с  широким  вырезом  вокруг  шеи  и без рукавов. Верхняя часть тела
Хордла  Джона  была  обнажена, и его мощная фигура с напрягшимися мускулами,
выступающими,  словно  извилистые,  сучковатые  корни  дуба, возвышалась над
лучником.  Будучи почти на фут ниже Джона, тот все же производил впечатление
человека  большой  силы,  а  у  его белой кожи был особый шелковистый блеск,
которого  недоставало  более  тяжелому  телу  бывшего монаха; но вдобавок он
отличался  быстротой  движений  и  ловкостью  многоопытного  бойца; поэтому,
глядя  на гордый поворот его головы и блеск глаз, было ясно, что он уверен в
удаче.  Трудно было бы в тот вечер найти во всей Англии двух более достойных
друг друга соперников.
     Большой  Джон  стоял  посередине  круга, его взгляд был угрюм и грозен,
рыжие  волосы  встали  дыбом,  к