площадь в Норидже.
     Это   был   рослый   здоровяк,   средних   лет,  загорелый,  с  темной,
раздвоенной,  уже  седеющей  бородой  и  в  сдвинутой на затылок широкополой
фландрской  шляпе.  Его  слуга,  такого  же роста, но худой и костлявый, уже
поднял  тюки  и водрузил их на спину одного из мулов, а купец сел на другого
и   направился   к  отряду  сэра  Найджела.  Когда  он  приблизился,  то  по
добротности  его  одежды  и по роскошной сбруе было нетрудно догадаться, что
человек он богатый и с положением.
     - Достойный  рыцарь,  -  сказал  он,  -  меня  зовут  Дэвид Майклдин, я
гражданин  и  олдермен славного города Нориджа, где и находится мой дом - за
пять  домов от церкви богоматери, как известно всем, живущим на берегах Яра.
Здесь  у  меня  тюки с сукнами, я везу их в Каор - и я проклинаю день, когда
затеял  такое  путешествие!  Умоляю  великодушно взять нас под свою защиту -
меня,  моего  слугу  и  мой  товар,  ибо  я уже побывал во многих опаснейших
положениях  и  теперь  знаю, что колченогий Роже, рыцарь-разбойник из Керси,
вышел  на  дорогу  и находится впереди меня. Поэтому я согласен уплатить вам
один  нобль с розой, если вы благополучно доставите меня в гостиницу "Ангел"
в  Каоре, а если со мной или моим имуществом что-либо случится, вы заплатите
столько же мне или моим наследникам.
     - Клянусь  апостолом,  - ответил сэр Найджел, - плохой был бы я рыцарь,
если  бы,  защитив  соотечественника  в чужой стране, попросил за это плату.
Можете  ехать  со мной, мастер Майклдин, добро пожаловать, а ваш слуга пусть
следует за нами с моими оруженосцами.
     - Да  благославит  господь  бог  твою  доброту! - воскликнул купец. - А
если  доведется  вам  быть  в Норидже, я надеюсь, вы вспомните, какую услугу
оказали  олдермену  Майклдину.  До  Каора  недалеко, я уже вижу на горизонте
очертания  собора;  но я немало слышал об этом колченогом Роже, и чем больше
слышу,  тем  меньше  хочется мне увидеть его. Ох, я так устал и измучен всем
этим,  кажется,  полжизни  отдал бы, чтобы уже быть в Норидже, и пусть бы со
мной  рядом  мирно  сидела  моя  милая  супруга  и  мы  слушали бы городские
колокола.
     - Ваши  слова кажутся мне странными, - заметил сэр Найджел, - с виду вы
человек крепкий, и на боку у вас висит меч.
     - И  все же не меч - мое ремесло, - ответил купец. - И я не сомневаюсь,
что,  приведи  я вас в мою лавку в Норидже, вы не отличите бумазею от холста
и  генуэзский  бархат  от брюггского сукна с тройным ворсом. Вот тут-то вы и
сможете  обратиться  ко мне за помощью. Но здесь, на пустынной дороге, где и
густые  лесные  дебри  и рыцари-разбойники, я обращаюсь к вам, ибо для этого
дела вас и готовили.
     - В  том,  что  вы сказали, мастер Майклдин, немало правды, - отозвался
сэр  Найджел,  -  и  я  надеюсь,  что  мы встретим этого хромого Роже, ибо я
слышал,  что  он  весьма  сильный  и  ловкий  солдат,  и  победить его очень
почетно.
     - Он  кровожадный  разбойник, - решительно заявил купец, - и я хотел бы
видеть, как он брыкается в петле.
     - Именно   такие   люди   и  дают  истинному  рыцарю  поводы  совершать
благородные  деяния,  которыми  он может заслужить себе славу, - заметил сэр
Найджел.
     - Такие  люди  подобны  крысам  в  амбаре с пшеницей или моли в волчьем
меху, они вредят и мешают всем мирным и честным людям, - возразил Майклдин.
     - Ну,  если  опасности  пути  столь угнетают вас, господин олдермен, то
мне просто удивительно, как вы отважились так далеко уехать от дома.
     - Порой  я  и сам дивлюсь, сэр. Но я хоть и ворчу и сержусь, но если уж
я  решил  что-нибудь сделать, то не отступлюсь, пока не сделаю. В Каоре есть
один  купец,  Франсуа  Вилле,  он обещал прислать мне бочонки с вином за мои
тюки  материй,  и я поеду в Каор, если бы даже вдоль дороги выстроились, вон
как те тополя, все рыцари-разбойники христианского мира.
     - Решительно  сказано,  господин  олдермен! Но как же вы путешествовали
до сих пор?
     - Как  овца  в стане волков. Пять раз нам пришлось молить и упрашивать,
пока  нас  пропустили.  Дважды  я уплатил пошлину дорожной охране. Трижды мы
вынуждены  были  спасаться  бегством,  а  однажды, в Ла-Реоли, мы встали над
своими  тюками  с  шерстью, Уоткин и я, и принялись наносить удары направо и
налево,  и  это  продолжалось  столько  времени,  сколько нужно, чтобы спеть
литанию;  одного  мерзавца убили, двух других ранили. Клянусь богом, мы люди
мирные,  но  мы английские горожане и не допустим, чтобы нас оскорбляли ни в
своей  стране,  ни  в  чужой.  Кто  бы  он  ни был - лорд, барон, рыцарь или
простолюдин,  -  каждый  получит  от меня только льняной очесок, пока у меня
есть сила действовать этим мечом.
     - Довольно  странный  меч,  -  сказал  сэр  Найджел.  - Что ты думаешь,
Аллейн, насчет черных полос на его ножнах?
     - Я не знаю, достойный лорд.
     - И я тоже, - сказал Форд.
     Купец тихонько захихикал.
     - Это  моя  собственная  идея,  - заявил он. - Меч сделал Томас Уилсон,
оружейник,  он  помолвлен с моей второй дочкой, Марджери. Так вот, эти ножны
длиной  в  один ярд и соответственно разделены на футы и дюймы, чтобы я мог,
мерить  сукно.  Кроме того, он весит ровно два фунта, так что я пользуюсь им
и при взвешивании.
     - Клянусь  апостолом!  -  воскликнул  сэр Найджел. - Мне ясно, что твой
меч  таков  же,  как и ты сам, добрый олдермен, - он годен и для войны и для
мира.  Но  я не сомневаюсь, что вам даже в Англии пришлось немало пострадать
от разбойников и бродяг.
     - Совсем  недавно,  достойный  рыцарь,  в день святого Петра в веригах,
меня  бросили,  сочтя  мертвым,  близ  Рединга,  когда  я  ехал на ярмарку в
Винчестер.  Однако  мне  удалось  привлечь  негодяев  за  разбой,  их  судил
торговый суд, и теперь они уже не будут нападать на мирных путников.
     - Значит, вам много приходится путешествовать?
     - Да,  я  бываю  в  Винчестере,  на  рынке  в  Линне, в Стаурбридже, на
Бристольской  ярмарке и на Варфоломеевской в городе Лондоне. Остальную часть
года  вы  найдете меня в Норидже, пятый дом от церкви богоматери, где я всей
душой  хотел бы очутиться сейчас, ибо нигде не найдешь такого воздуха, как в
этом  городе,  и  такой  воды,  как  в  Яре,  и  никакие французские вина не
сравнишь  с  пивом старика Сэма Йелвертона, хозяина "Серой коровы". Но, увы,
посмотрите, какой на том каштане висит страшный плод!
     Дорога  сделала  поворот, и они увидели большое дерево, протянувшее над
ней  крепкий коричневый сук. Посередине этой ветки висел человек, голова его
как-то  жутко  и  косо была склонена к плечу, носками он чуть касался земли.
Он  был  почти  раздет - в одной короткой нижней сорочке и шерстяных штанах.
Рядом,  на  зеленой  скамье, сидел с важным видом низенький человечек, перед
ним  лежала  сума,  а  из  нее торчала связка бумаг всех цветов. Одет он был
очень  богато,  в плаще на меху и в пунцовом колпаке, широкие длинные рукава
были  подбиты  огненным шелком, шею обвивала толстая золотая цепь, на каждом
пальце  сверкали  перстни.  На  коленях  он держал маленькую стопку золота и
серебра,  брал  монету за монетой и опускал в грубый кошель, висевший у него
на поясе.
     - Да  будут с вами святые угодники, добрые путники! - крикнул он, когда
всадники  подъехали  к  нему.  -  Пусть  все четыре евангелиста охранят вас!
Пусть   все   двенадцать   апостолов   поддержат   вас!   Пусть   вся   рать
великомучеников направит ваши стопы и поведет вас к вечному блаженству!
     - Гранмерси  за добрые пожелания! - отозвался сэр Найджел. - Однако мне
кажется,  господин  олдермен,  что  -  судя  по  его ноге - этот висящий там
человек  и есть тот самый колченогий разбойник, о котором вы говорили. Вон у
него  на  груди приколот листок с надписью, и я прошу тебя, Аллейн, прочитай
ее.
     Тело  мертвого разбойника медленно покачивал ветер, на его смуглом лице
застыла  улыбка,  а вылезшие из орбит глаза все еще жадно глядели на большую
дорогу,  где  он так долго устрашал путников; на куске пергамента, висевшего
у него на груди, было выведено корявыми буквами:

КОЛЧЕНОГИЙ РОЖЕ.

                             Приказ сенешала из
                      Кастельно и городского головы из
                             Каора, верных слуг
                         Прехраброго и всемогущего
                        Эдуарда, принца Аквитанского
                     И наследника английского престола:

КАСАТЬСЯ НЕЛЬЗЯ,
                           ТОРОПИТЬ СМЕРТЬ НЕЛЬЗЯ

     - Уж  очень  долго он умирал, - сказал разряженный человек, сидевший на
скамье.  -  Дотянется  большим пальцем ноги до земли и приподнимется - я уже
думал,  это  никогда не кончится. Но теперь он благополучно добрался до рая,
а я могу продолжать свой земной путь.
     Незнакомец  взобрался  на  белого  мула,  который пасся у обочины, весь
обвешанный  золотыми  и  серебряными  колокольчиками,  и  направился  к сэру
Найджелу.
     - Откуда  же  вы  знаете,  что  он  в  раю?  -  спросил  сэр Найджел. -
Разумеется,  для  бога  все возможно, но certes, если он не сотворит чуда, я
едва ли могу ожидать, что душу колченогого Роже найдут среди праведников.
     - Я  знаю,  что  он  там, ибо только что переправил его туда, - ответил
незнакомец,  потирая  с  безмятежным  удовлетворением  украшенные  каменьями
руки.  -  В  том-то  и заключается моя святая миссия, чтобы быть заступником
или  отпускающим  людям  грехи.  Я недостойный слуга и представитель того, в
чьих  руках  ключи  спасения.  Сокрушенное  сердце  и десять ноблей в пользу
святой  нашей  матери церкви могут предотвратить вечную погибель; а у него -
отпущение  грехов  первой  степени  и благословение за двадцать пять ливров,
поэтому  до  него  едва  ли  дойдет  хотя бы отзвук чистилища. Среди серебра
оказались  две  свинцовые  кроны,  но  из-за  такого  пустяка  я  бы не стал
препятствовать его спасению.
     - Клянусь  апостолом!  -  сказал  сэр  Найджел. - Если вы действительно
имеете  власть  открывать  и  закрывать  врата надежды, значит, вы вознесены
высоко  над человеческим родом. Но если вы только претендуете на эту власть,
а  на самом деле ее не имеете, то мне кажется, почтенный клирик, что вы сами
можете найти эти врата запертыми, когда попросите, чтобы вас впустили.
     - Маловер!  Маловер!  -  воскликнул  клирик. - Ах, видно, сэр Дидим* до
сих  пор  еще ходит по земле! И все-таки никакие сомнения не могут вызвать в
моем  сердце  гнев  или  исторгнуть  из моих уст горькое слово упрека, ибо я
всего  лишь  недостойный  бедный труженик на ниве мира и добра. На всех этих
отпущениях  грехов,  которые  я  ношу с собой, стоят печать и подпись нашего
святейшего отца, столпа и опоры христианства.
     ______________
     *  Дидим  Александрийский  - греческий богослов IV века. Он был слепой,
на что и намекает клирик, сравнивая с ним сэра Найджела.

     - Которого же из двух? - спросил сэр Найджел.
     - Ха,   ха!   -   воскликнул   клирик,   помахав  блеснувшим  каменьями
указательным  пальцем. - Ты желал бы проникнуть в глубокие тайны церкви! Так
знай  же,  что  в  моей  суме  -  оба.  Те,  кто  на стороне Урбана, получат
отпущение   от  Урбана,  те,  кто  за  Климента,  -  отпущение  Климента,  а
колеблющиеся  могут  получить  и  то и другое, поэтому, что бы ни случилось,
прощение  обеспечено  всякому.  Я  прошу  вас  купить одну индульгенцию, ибо
война  -  дело  кровопролитное, смерть наступает внезапно, и уже нет времени
ни  подумать, ни написать. Или вот вы, сэр, мне кажется, вам не следовало бы
полагаться на собственные добродетели.
     Последние  слова  были обращены к нориджскому олдермену, который слушал
клирика, насупившись и насмешливо скривив губы.
     - Когда  я  продаю  свой  товар,  -  заметил он, - покупатель может его
взвесить,  пощупать  и  со  мной  поторговаться.  А  тех  благ,  которыми вы
торгуете,  нельзя увидеть, и нет никаких доказательств, что вы владеете ими.
И  уж,  конечно,  если смертный распоряжается милосердием божиим, это должен
быть  человек  высокого и богоподобного образа жизни, а не такой разодетый в
шелка и украшенный цепями да кольцами, словно шлюха на ярмарке.
     - Ах  ты,  низкий и бессовестный человек! - воскликнул клирик. - Да как
ты смеешь хулить недостойного служителя церкви!
     - Действительно  недостойного!  -  заявил  Дэвид  Майклдин.  - Имейте в
виду,  клирик,  что  я  свободный  английский  горожанин  и  что  я осмелюсь
высказать  свое  мнение  даже  нашему  отцу, самому папе, а тем более такому
прислужнику из прислужников, как вы!
     - Низкий  смерд и мошенник! - заорал клирик. - Что ты толкуешь о святых
предметах,  до  которых твои свинячьи мозги и дорасти-то не могут. Молчи уж,
не то я прокляну тебя!
     - Сам  замолчи!  -  прорычал в ответ купец. - Стервятник! Мы же видели,
как  ты  торчал  возле  повешенного,  поджидая  добычи, словно черный ворон!
Приятную  ты  себе  жизнь  устроил  с  шелками  да  побрякушками, вытаскивая
обманом  последние  шиллинги  из  кошельков  умирающих!  Плевал  я  на  твои
проклятия!  И мой совет: сиди здесь, а из Англии мы тебя выкурим, когда этим
делом  займется  Уиклиф.  Гнусный вор! Ты и тебе подобные позорят имя многих
клириков,  которые  ведут  чистую  и  святую жизнь. И ты стоишь у двери рая?
Вернее сказать, ты уже вошел в двери ада!
     При  этом последнем оскорблении лицо клирика стало пепельным, он воздел
дрожащую  руку, и на рассерженного олдермена излился поток проклятий. Однако
купец  был  не  из  тех,  кого  можно  укротить словами, - он схватил ножны,
служившие  ему  также  для  обмера,  и  принялся  колотить  ими извергающего
проклятия  клирика.  А  тот,  не  в  силах  уклониться от сыпавшихся на него
ударов,  дал шпоры своему мулу и что есть мочи помчался прочь; его противник
преследовал  его.  Увидев,  что  хозяин  вдруг  пустился  в  путь, его слуга
поскакал  за ним, вьючный мул - тоже, и все четверо, домчавшись до поворота,
скрылись  за  ним;  топот  копыт  перешел  в  далекое  постукивание  и  стал
постепенно стихать.
     Сэр  Найджел  и  Аллейн с изумлением переглядывались, а Форд разразился
хохотом.
     - Pardieu,  -  сказал  рыцарь, - этот Дэвид Майклдин, наверное, один из
тех  лоллардов, о которых отец Христофор из аббатства так много рассказывал.
Однако, судя по тому, что я видел, он, должно быть, человек неплохой.
     - Я  слышал,  что у Уиклифа в Норидже много последователей, - отозвался
Аллейн.
     - Клянусь  апостолом!  Я  не  очень-то  долюбливаю их. Я медленно меняю
свои  взгляды;  и  если отнять у меня веру, в которой я вырос, пройдет много
времени,  прежде  чем  я  смогу  заменить  ее другой. А вместе с тем трещина
здесь,  трещина  там  - и настанет день, когда рухнет все дерево. И все же я
не  могу не считать позором, когда человек распоряжается милосердием божиим,
отпуская  его  по  своему усмотрению, как хозяин винного погреба, который то
вынимает, то вставляет втулку в бочку с вином.
     - Да  это  вовсе и не входит в учение нашей матери церкви, о которой он
так много рассуждал, - добавил Аллейн. - Олдермен сказал правду.
     - Тогда,  клянусь  апостолом,  пусть они друг с другом и объясняются, -
сказал  сэр Найджел. - Я лично служу господу богу, моему королю и моей даме;
и  пока  я  остаюсь  на дороге чести, мне ничего другого не нужно. Мое credo
будет всегда то же, что и у Чандоса:

                "Fais se que dois, - adviegne que peut.
                C'est commande au chevalier"*.
     ______________
     *  Делай,  что  должен,  пусть  будет, что будет. Вот повеление, данное
рыцарю (франц.).


                                Глава XXVIII

КАК ДРУЗЬЯ ПЕРЕШЛИ
                              ГРАНИЦЫ ФРАНЦИИ

     Миновав  Каор,  маленький отряд свернул с главной дороги, река осталась
севернее,  и всадники вступили на узкую тропу, вившуюся по обширной и унылой
равнине.  Тропа  вела их среди болот и лесов, и наконец они вышли на широкую
поляну,  которую  пересекал быстрый широкий ручей. Лошади перешли его вброд,
и,  когда  все  оказались  на  другом  берегу,  сэр  Найджел заявил, что они
пересекли  границу  Франции  и  находятся на французской земле. Они проехали
еще  несколько  миль  той же самой пустынной тропой, потом их окружил густой
лес,  а когда он расступился, тропа повела их по холмистой местности - такой
же,  как  между Эгийоном и Каором. Если по английскую сторону границы пейзаж
был  унылым  и  мрачным,  то  как  описать ужасную наготу в десять раз более
разоренной  французской  стороны? Вся земля была изуродована и обезображена,
покрыта  черными  пятнами сожженных ферм и серыми, костлявыми остовами того,
что   некогда   было   замками.   Поломанные   ограды,   искрошенные  стены,
виноградники,  засыпанные  камнями,  развалившиеся  арки  мостов  -  куда ни
посмотришь,  всюду видишь следы разрушений и грабежей. И лишь выступавшие на
горизонте,  то  там,  то  здесь,  покосившиеся  башенки какого-нибудь замка,
стройный  шпиль  церкви  или монастыря показывали, что где-то силам меча или
силам   духа  удалось  сохранить  крошечный  островок  безопасности  в  этом
всеобщем  потоке  бедствий.  Угрюмый  и  молчаливый, ехал маленький отряд по
узкой,  кочковатой  дороге,  и  сердца людей сжимались, меж тем как глаза их
глядели   на  опустошенный  край,  огромный  и  полный  отчаяния.  Это  была
действительно  истерзанная  и  поруганная  земля,  и  можно было проехать от
Оверни  на  юг  до  границ  Фуа и не увидеть ни одного улыбающегося лица, ни
одной уцелевшей фермы.
     Время  от  времени  им  попадались  странные  исхудавшие  фигуры людей,
шаривших  и  копавшихся  среди колючек и чертополоха; заметив всадников, они
поднимали  руки  и убегали в кусты поспешно и испуганно, словно животные. Не
раз  отряд  видел целые семьи у дороги, бедняги слишком ослабели от голода и
болезней,  чтобы бежать, и сидели, как насторожившиеся зайцы, тяжело дыша, с
ужасом  в глазах. И так эти несчастные отощали, так были измучены и измотаны
-  сутулые  и костлявые, с унылыми, безнадежными, ненавидящими лицами, - что
у  молодого  англичанина  мучительно  сжималось  сердце от одного взгляда на
них.  Казалось, всякий просвет, всякая надежда так далеки от них, что уже не
вернутся,  ибо,  когда  сэр Найджел бросил беднякам горсть серебряных денег,
выражение  их  изможденных лиц не стало мягче - они только жадно вцепились в
монеты,  вопросительно  глядя  на  него,  и задвигали тяжелыми челюстями. То
там,  то  здесь  среди  кустарников  виднелись  шалаши  из  палок  и  веток,
служившие  им  убежищем  и  скорее похожие на курятники, чем на человеческое
жилье.  И  ради  чего  было  им  строить  и  трудиться,  если любой искатель
приключений,   проходя  мимо,  мог  поджечь  их  хижины,  да  и  собственный
феодальный  властитель  побоями и бранью стал бы отнимать у них жалкие плоды
их  трудов?  Это  были последние глубины человеческого несчастья и души этих
людей  испытывали угрюмое удовлетворение оттого, что дальше идти уже некуда.
Все  же  у  них  сохранился человеческий дар речи, и не раз они совещались в
своих  шалашах,  устремив  гневный  взгляд  тусклых  глаз  и указывая худыми
пальцами  вдаль,  на огромные поместья и замки, вгрызавшиеся, словно раковые
опухоли,  в  нищенское существование деревни. Когда такие люди уже ни на что
не  надеются,  ничего  не  боятся  и  начинают  понимать,  в  чем причина их
бедствий,  плохо  приходится  тому,  кто  их притесняет. И слабый становится
сильным,  если  у  него  ничего нет, ибо только тогда он испытывает горячий,
безумный  хмель  отчаяния.  Замки  крепки и высоки, низки и шатки шалаши. Но
помоги  боже,  сеньору  и  его  супруге  в  тот  день, когда люди из шалашей
решаются на отмщение!
     Целых  восемь  или  девять  миль  маленький  отряд ехал все по такой же
разоренной  местности; солнце садилось, и впереди них на дорогу уже ложились
их  длинные  тени. Всадники дол