ы порадовали мое.
     Она  отвернулась,  все  еще  бормоча благословения, и Аллейн видел, как
сухонькая фигурка и ее длинная тень, спотыкаясь, поднимаются по склону.
     Он  и сам двинулся было дальше, но его взгляду вдруг предстало странное
зрелище, и по коже забегали мурашки.
     Из  зарослей  на  старом  кургане  на него смотрели два лица; заходящее
солнце   ярко  освещало  их,  подчеркивая  каждую  черту  и  морщинку.  Одно
принадлежало  старообразному человеку с жидкой бородкой, крючковатым носом и
большим  багровым  родимым  пятном  на  виске, второй был негр - в те дни их
крайне  редко  можно  было  встретить  в  Англии, особенно в южных областях.
Аллейн  читал, что есть на свете чернокожие люди, но никогда ни одного негра
не  видел  и  не  в  силах был отвести глаз от его толстых, выпяченных губ и
сверкающих  белизною  зубов.  Пока  он  смотрел, эта пара ловко выбралась из
кустов  и  стала  красться  к нему с явно преступными намерениями, и клирик,
решив избежать встречи, заторопился дальше.
     Не  успел  он подняться на склон, как услышал за своей спиной внезапный
шум  драки и слабый голос, призывавший на помощь. Окинув взглядом дорогу, он
увидел  на  ней  старуху  с  ее  развевающимся  по ветру красным шарфом; оба
негодяя  -  белый  и  черный  -  старались  отнять у нее подаренную Аллейном
монетку  и  убогие  мелочи,  представлявшие  хоть какую-нибудь ценность. При
виде  жалкой  старухи,  тщетно  пытавшейся  оказать  сопротивление, в сердце
Аллейна  вспыхнуло  столь  жгучее  негодование, что даже голова закружилась.
Бросив  наземь суму, он перепрыгнул обратно через ручей и устремился на двух
негодяев, размахивая палкой и сверкая глазами.
     Однако  разбойники  были,  как видно, не склонны отпустить свою жертву,
не  выполнив  своих  злостных  намерений.  Негр,  повязав  алый шарф старухи
вокруг  черной  головы, стоял посреди тропки, держа наготове длинный тусклый
нож,  тогда как другой, размахивая суковатой дубиной, осыпал Аллейна бранью,
предлагая  подойти  поближе. Но и без вызова кровь у юноши кипела. Ринувшись
на  чернокожего,  он ударил его с такой силой, что тот выронил нож на дорогу
и,  взвыв,  отскочил  на  безопасное  расстояние.  Однако второй бандит, как
видно,  более  решительного  нрава, бросился на клирика, обхватил его вокруг
пояса,  словно  медведь  лапами,  и  крикнул  своему  сотоварищу,  чтобы тот
поспешил  к  нему  на  подмогу  и  всадил  пленнику  нож  в  спину. Тут негр
приободрился,  поднял  свой  кинжал  и  снова, крадучись, стал подбираться к
Аллейну,  ступая  неслышно, с жаждой убийства в глазах; а тем временем белый
и  его пленник, вцепившись друг в друга, раскачивались из стороны в сторону.
Однако  в  самый  разгар  схватки, когда Аллейн уже приготовился к тому, что
вот-вот  ощутит  между лопатками ледяное лезвие ножа, внезапно донесся топот
копыт;  чернокожий  в ужасе взвизгнул и, что было сил, помчался прочь, через
вереск.  Разбойник с родимым пятном попытался вырваться, Аллейн услышал, как
у  него  застучали  зубы, и почувствовал, как сразу обмякло его тело. Поняв,
что  приближается  помощь,  клирик  стиснул  разбойника еще крепче и наконец
придавил  его  к  земле;  тут  он  оглянулся,  желая  узнать, откуда все эти
обнадеживающие  звуки.  По  идущей под уклон дороге на рослой вороной лошади
скакал  галопом  высокий  дородный мужчина в мундире из лилового бархата. Он
ловко  пригибался  к шее лошади и при каждом ее скачке вздергивал плечи, как
будто  он  поднимал  коня,  а  не  тот  нес всадника. Бросив быстрый взгляд,
Аллейн  успел  заметить, что на нем белые замшевые перчатки, бархатный берет
с  кудрявым  белым  пером  и  широкая,  расшитая  золотом перевязь на груди.
Следом  скакало  еще  шестеро  всадников,  по  двое в ряд, одетых в скромные
коричневые  куртки,  и  у  каждого из-за правого плеча торчал длинный желтый
лук.   С  громом  проскакали  они  по  откосу,  перемахнули  через  ручей  и
приблизились к месту схватки.
     - Одного  поймал!  -  сказал  их  предводитель, спрыгнув со взмыленного
коня,  и  схватил  белого  разбойника  за  полу куртки. - Это один из них. Я
узнал  его по чертовой отметине над бровью. Где твои веревки, Питеркин? Так!
Свяжи  ему руки и ноги. Пришел его последний час. А вы, молодой человек, кто
вы такой?
     - Я клирик, сэр, иду из Болье.
     - Клирик!  -  воскликнул  другой.  - Ты из Оксфорда или из Кембриджа? А
есть  у  тебя  от принципала твоей коллегии письмо, разрешающее тебе просить
милостыню?  Ну-ка,  покажи.  -  Лицо  у  него  было  квадратное,  суровое, с
кустистыми бакенбардами и очень недоверчивыми глазами.
     - Я  из  аббатства  Болье,  и  мне просить милостыню незачем, - пояснил
Аллейн, который весь трепетал теперь, когда драка была кончена.
     - Тем лучше для тебя. - отвечал тот. - А ты знаешь, кто я?
     - Нет, сэр, не знаю.
     - Я  закон!  -  И  он  важно  покивал  головой.  - Я английский закон и
глашатай Его милости Королевского величества Эдуарда Третьего.
     Аллейн низко склонился перед представителем короля.
     - Поистине  вы  явились  вовремя,  уважаемый  сэр,  -  сказал он. - Еще
немного - и они прикончили бы меня.
     - Но  тут  должен  быть  еще  второй!  -  воскликнул  всадник в лиловом
мундире.  - Он чернокожий. Один - моряк, тот, что с родимым пятном, а другой
негр, служивший у него поваром, вот парочка, за которой мы охотимся.
     - Негр убежал вон в ту сторону, - сказал Аллейн, указывая на курган.
     - Он  не  мог  уйти  далеко,  сэр  бейлиф,  -  заявил один из лучников,
натягивая  тетиву.  -  Прячется  где-нибудь  поблизости,  черный язычник. Он
отлично знает, что у наших лошадей четыре копыта, а у него только два.
     - Значит,  мы  сцапаем  его,  -  ответил  бейлиф.  -  Пока  я  бейлиф в
Саутгемптоне,  никто  не скажет, что какой-нибудь растратчик, грабитель, вор
или  убийца  ушел  целым  и невредимым от меня и моего отряда. Пусть негодяй
валяется  тут.  А  вы,  мои  ребятки,  стройтесь-ка да возьмитесь за луки, я
приглашаю  вас  на  такую  охоту,  какая  бывает только у короля. Ты, Ховет,
становись  слева,  а  ты,  Томас  из  Редбриджа,  - справа. Так! Стреляйте в
вереск, поверху и понизу, меткому стрелку - кувшин вина.
     Однако  лучникам  пришлось искать недолго. Негр забился в яму на склоне
холма  и  мог  бы  лежать  довольно уютно, если бы не красный шарф у него на
голове.  Когда  он  приподнялся,  чтобы  взглянуть сквозь кустарник на своих
врагов,  яркий  цвет шарфа привлек внимание бейлифа, который издал протяжный
возглас,  пришпорил  коня и ринулся вперед, держа в руке меч. Поняв, что его
обнаружили,  негр  выскочил из своего убежища и громадными прыжками что было
мочи  помчался  вниз,  мимо  выстроившихся  лучников,  держась,  однако,  по
крайней  мере  на  расстоянии  ста шагов от них. Двое, которые находились по
обе  стороны  Аллейна,  натянули  луки  так  неторопливо,  как  если  бы  им
предстояла стрельба по мишени на деревенской ярмарке.
     - Семь  ярдов  упреждения  на  ветер, Хэл, - сказал один из лучников, с
уже седеющей головой.
     - Пять, - ответил другой и пустил стрелу.
     Аллейн  почувствовал,  как  судорога  сжала ему горло, ибо желтая жилка
словно пронзила бегущего насквозь; но он еще продолжал мчаться вперед.
     - Семь,  дуралей,  -  прорычал  первый лучник, и его тетива запела, как
струна арфы.
     Чернокожий  высоко  подпрыгнул,  выбросил  вперед  руки и ноги и плашмя
упал среди вереска.
     - Чок-в-чок,  под  лопатку!  - пояснил лучник и не спеша пошел за своей
стрелой.
     - Старый   пес   лучше  всего  когда  он  сдох,  -  заметил  бейлиф  из
Саутгемптона,  и  они  направились обратно к дороге. - Значит, нынче вечером
разопьем  кварту  лучшего малмсея, Мэтью Этвуд. А он действительно мертв, ты
уверен в этом?
     - Мертв, как Понтий Пилат, уважаемый сэр.
     - Ладно.  А  теперь  о  другом воре. Деревьев для него хватит, да у нас
времени мало. Вытащи-ка свой меч, Томас из Редбриджа, и снеси ему голову.
     - Одна   просьба,   милостивый   сэр,   одна   просьба!   -  воскликнул
приговоренный.
     - Какая же? - спросил бейлиф.
     - Хочу  покаяться  в  своем преступлении. Действительно, я и мой черный
повар,  оба  с  судна  "La  Rose  de  gloire"*  из  Саутгемптона,  напали на
фландрского  купца  и  украли все его пряности, а также бархатные и шелковые
ткани, за что, как нам хорошо известно, вы законно и преследуете нас.
     ______________
     * Роза славы (франц.).

     - От  твоего  признания  мало  пользы,  -  мрачно  заметил бейлиф. - Ты
совершил преступление в моем округе и должен умереть.
     - Но  ведь,  сэр,  -  заметил  Аллейн, у которого даже губы побелели от
этих кровавых происшествий, - суд еще не рассматривал его дело.
     - Юный  клирик,  -  отозвался  бейлиф, - вы говорите о делах, в которых
ничего  не  смыслите.  Верно, он еще не являлся в суд, но суд явился к нему.
Он  бежал  от  закона,  и теперь он вне закона. Не касайся того, что не твоя
забота. Но какая же у тебя просьба, негодяй, о чем ты хочешь просить?
     - В  моем  башмаке,  достопочтенный  сэр,  спрятана  щепка от судна, на
котором  апостола Павла прибило к острову Мелит. Мне продал эту щепку за два
нобля  один  моряк,  плававший  в Левант. И я умоляю: вложите мне в руку эту
щепку,  чтобы  я  умер,  все  еще  держа  ее.  Тогда  вечное  спасение будет
обеспечено   не   только  мне,  но  и  тебе,  ибо  я  никогда  не  перестану
ходатайствовать за тебя.
     По  приказу бейлифа, с разбойника сняли башмак и внутри, там, где выгиб
ступни,  действительно лежала завернутая в кусок ткани длинная темная щепка.
При   виде   ее  лучники  сняли  шапки,  а  бейлиф,  вручая  ее  разбойнику,
благоговейно перекрестился.
     - Если  бы  так  случилось,  -  сказал он, - что благодаря несравненным
заслугам  святого  апостола  Павла  твоя  запятнанная  грехами  душа  все же
получит  доступ  в  рай, надеюсь, ты не забудешь о том посредничестве, какое
мне  обещал.  Держи  в  памяти  также и то, что ты должен молиться именно за
бейлифа  Герварда,  а  не  за  шерифа  Герварда,  это мой двоюродный брат. А
теперь,  Томас,  прошу  тебя,  поторапливайся.  У нас впереди долгий путь, а
солнце уже село.
     Аллейн  смотрел,  потрясенный,  на  всю  эту сцену: на одетого в бархат
чиновника,  на  группу суровых лучников, сдерживавших своих коней, и на вора
со  связанными за спиной руками и спущенной с плеч курткой. У обочины стояла
старуха  и  снова  повязывала  голову  красным шарфом. И вот раздался резкий
сильный   визг:   один  из  лучников  выдернул  меч  из  ножен  и  шагнул  к
обреченному.  Клирик,  охваченный  ужасом,  поспешил  прочь;  но не успел он
отойти   на  достаточное  расстояние,  как  услышал  тупой  удар  и  тут  же
предсмертный  хрип  и  свист  угасающего  дыхания.  Минуту  спустя  бейлиф и
четверо  его  лучников  проскакали  мимо, возвращаясь в Саутгемптон, двое же
были  оставлены,  чтобы  вырыть  могилу.  Когда  всадники  проезжали, Аллейн
заметил,  что  один  из них вытирает меч о гриву своего коня. При виде этого
он   почувствовал   невыносимую   дурноту   и,  присев  на  обочине  дороги,
разрыдался,  ибо  его  нервы  не выдержали. Как ужасна жизнь в мире, подумал
он; трудно сказать, кто страшнее - разбойники или блюстители закона.


                                  Глава V

КАК В "ПЕСТРОМ КОБЧИКЕ"
                        СОБРАЛАСЬ СТРАННАЯ КОМПАНИЯ

     Уже   наступила  ночь,  и  луна  светила  между  разорванными  бегущими
облаками,  когда  Аллейн  Эдриксон  наконец  добрался до лесной гостиницы на
окраине  Линдхерста:  он  стер себе ноги и чувствовал мучительную усталость.
Длинное  и низкое здание гостиницы стояло несколько в стороне от дороги, а у
входа  пылали  два  факела,  как  бы  приветствуя  путников.  Из окна торчал
длинный  шест  с  привязанным  к  нему  пучком  зелени  -  знак  того, что в
гостинице  продаются  спиртные  напитки.  Когда  Аллейн  подошел  ближе,  он
увидел,  что  дом  сложен  из  неотесанных  бревен  и  внутри  мерцает свет,
пробивающийся  наружу  сквозь все щели и скважины. Крыша соломенная, убогая;
но  в  странном  контрасте  с ней под карнизом тянулись деревянные, роскошно
расписанные  щиты  с  геральдическими стропилами и перевязями и андреевскими
крестами,  а  также  всевозможными  геральдическими  девизами.  У двери была
привязана  лошадь,  багровые  отблески  ярко  озаряли  ее  темную  голову  и
терпеливые глаза, а корпус терялся в тени.
     Аллейн  приостановился на проезжей дороге, раздумывая, как ему быть. Он
знал,  что  до  Минстеда,  где  жил его брат, остается еще несколько миль. С
другой  стороны,  он  не  видел  брата с детства, а в слухах о нем было мало
утешительного.  Заявиться к нему и просить пристанища в столь поздний час, -
едва  ли удачное начало. Не лучше ли переночевать здесь, в этой гостинице, и
отправиться  в  Минстед  завтра  утром.  Если брат примет его - что ж, очень
хорошо.  Он пробудет у него некоторое время и постарается быть ему полезным.
Если  же,  наоборот, сердце брата ожесточено против Аллейна, - ему останется
только  продолжать  свой путь и найти наилучшее применение своему мастерству
рисовальщика  и  писца.  А  через  год  он сможет вернуться в монастырь, ибо
такова  была  последняя  воля  его  отца.  Сначала  монастырское воспитание,
потом,  когда ему исполнится двадцать лет, год жизни в миру, затем свободный
выбор  между  миром  и монастырем - таков странный путь, намеченный для него
отцом.  Но  как бы там ни было, иного выхода не существовало. И если уж надо
подружиться  с  братом,  то  лучше  подождать  до утра и тогда постучаться к
нему.
     Сколоченная   из   досок   дверь   была  приоткрыта,  но  когда  Аллейн
приблизился  к  ней,  изнутри  донесся  столь громкий гомон голосов и взрывы
грубого  хохота,  что  юноша в нерешительности остановился на пороге. Собрав
все  свое  мужество  и  сказав  себе,  что место это общественное и он имеет
такое  же  право  войти  сюда, как и всякий другой, Аллейн распахнул дверь и
вошел.
     Хотя  этот  осенний  вечер был сравнительно теплым, на широком открытом
очаге  трещала, стреляя искрами, огромная груда дров, причем отдельные клубы
дыма  уходили  в примитивную трубу, но большая часть валила прямо в комнату,
и  дым стоял стеной, так что человек, вошедший снаружи, едва мог продохнуть.
На  очаге  кипел  и  булькал  огромный котел, распространяя вкусный, манящий
запах.   Вокруг  него  сидело  человек  десять  -  двенадцать  самых  разных
возрастов  и сословий. Когда Аллейн вошел, они встретили его такими криками,
что  он  остановился, вглядываясь в них сквозь пелену дыма и недоумевая, что
могла означать столь бурная встреча.
     - Тост!  Тост!  -  вопил какой-то малый грубого вида в рваной куртке. -
Еще раз все выпьем меду или эля за счет последнего гостя!
     - Таков  уж  закон  "Пестрого  кобчика",  -  орал  другой.  - Эй, сюда,
госпожа Элиза! Новый гость пришел, а нет ни глотка для всей компании.
     - Все,  что  прикажете, господа, я подам все, что прикажете, - ответила
хозяйка,  суетливо вбегая в комнату с охапкой кожаных кружек в руках. - Чего
же  вам  подать?  Пива  для  лесных  братьев,  меду  для  певца,  водки  для
жестянщика  и  вина  для  остальных?  Таков  здесь старинный обычай, молодой
господин.  Так  принято в "Пестром кобчике" вот уже много лет, компания пьет
за здоровье последнего гостя. Вы не откажетесь выполнить этот обычай?
     - Что  ж,  добрая госпожа, - отозвался Аллейн, - я бы не нарушил обычая
вашего  дома, но должен признаться: мой кошелек весьма тощ. Если двух пенсов
хватит, я буду очень рад выполнить то, что от меня требуется!
     - Заявлено  прямо  и  сказано  смело, мой неопытный монашек, - проревел
чей-то бас, и на плечо Аллейна легла тяжелая рука.
     Подняв  глаза,  он  увидел  подле  себя  своего недавнего сотоварища по
монастырю, отступника Хордла Джона.
     - Клянусь  колючкой с распятия в Гластонбери! Плохие времена пришли для
Болье,  -  сказал  тот. - Только и было мужчин в их стенах, что ты да я, и в
один  день они избавились от обоих. Я ведь наблюдал за тобой, юноша, и знаю,
что  хоть  лицо  у  тебя и ребячье, а из тебя может выйти настоящий мужчина.
Конечно,  есть  еще аббат. Правда, я недолюбливаю его, а он меня, но кровь у
него  в  жилах  горячая.  И теперь среди оставшихся он единственный мужчина.
Прочие, что это такое?
     - Праведные люди, - ответил Аллейн строго.
     - Праведные  люди?  Праведные  кочерыжки!  Праведные  стручки  бобовые!
Какое  у  них дело? Только прозябать, да жрать, да жиреть. Если это называть
праведностью,  так  и  кабаны  в  этом лесу годятся для святцев! Ты думаешь,
ради  такой  жизни  даны  мне  крепкие  руки  да широкие плечи или тебе твоя
голова?  В  мире  есть  немало  работенки, а сидя за каменными стенами ее не
сделаешь.
     - Зачем же ты тогда пошел к монахам? - спросил Аллейн.
     - Вот  честный  вопрос,  и  на  него я дам честный ответ. Я пошел к ним
потому,  что  Мэри  Олспей  из Болдера вышла за горбуна Томаса из Рингвуда и
бросила  некоего  Джона  из  Хордла за то, что он кутила и бродяга, и нельзя
надеяться,  что  он  будет  хорошим супругом. Вот почему я, любя ее и будучи
человеком  горячим, удалился от мира; и вот почему, обдумав все на досуге, я
рад,  что  опять  вернулся  в этот мир. Горе тому дню, когда я сменил куртку
йомена на белую рясу монаха.
     Пока  он говорил, снова вошла хозяйка, неся большой поднос с кружками и
флягами,  наполненными  до  краев  коричневым  элем  и  рубиновым  вином. За
хозяйкой   следовала   служанка  с  высокой  стопкой  деревянных  тарелок  и
деревянными ложками, которые стала раздавать присутствующим.
     Двое  из  них, одетые в полинявшие от непогоды куртки лесников, сняли с
очага  большой  котел,  а  третий, вооружившись огромным оловянным черпаком,
положил  каждому  порцию  нарезанного ломтиками мяса, от которого валил пар.
Взяв  свою  долю  и  кружку с элем, Аллейн удалился в угол и сел на стоявшие
там  козлы;  тут  он  мог спокойно поужинать, наблюдая эту странную трапезу,
столь  непохожую  на  те  трапезы, к которым он привык в монастыре и которые
совершались  в  безмолвии  и строгом благочинии. Помещение скорее напоминало
конюшню.  На  низком,  закопченном и почерневшем потолке он увидел несколько
квадратных  люков с дверцами, к ним вели грубо сколоченные лестницы. В стены
из  неотесанных  и  некрашеных  досок  были  местами  в  беспорядке натыканы
большие  деревянные  гвозди,  и  на  них висели верхняя одежда, сумы, кнуты,
уздечки  и седла. Вверху, над очагом, было прибито шесть или семь деревянных
щитов   с   намалеванными   на  них  различными  гербами.  Грязь  и  копоть,
покрывавшие  их  не в одинаковой мере, свидетельствовали о том, что повешены
они  в разное время. Никакой мебели Аллейн не заметил, кроме одного длинного
кухонного  стола  и  полок  с  грубой  глиняной  посудой, а также нескольких
деревянных  скамей  и  козел,  чьи ножки глубоко ушли в мягкий глиняный пол;
освещение,  помимо очага, состояло из трех факелов, воткнутых в подставки на
стенах,  они  мерцали  и  потрескивали, издавая сильный запах смолы. Все это
казалось  воспитаннику  монастыря  новым и странным, но самым интересным был
пестрый  круг  гостей,  сидевших  перед  огнем и поедавших свои порции мяса.
Здесь  находилась  группа  скромных,  обычных  путников,  каких в ту ночь вы
встретили  бы в любой гостинице на английской земле от края ее и до края; но
для  Аллейна  они как бы представляли тот неведомый мир, от которого его так
часто  и так строго предостерегали. Однако, на основании того, что он видел,
этот мир не казался ему в конце концов чем-то таким уж дурным.
     Трое-четверо   из   сидевших   у   огня  были,  очевидно,  лесниками  и
объездчиками  -  загорелые  и  бородатые  люди  с  живым,  зорким взглядом и
быстрыми  движениями,  подобными движениям