ианской любви.
     Тут  на  дороге  послышался  топот  копыт,  и  слуга, стоявший у входа,
возвестил,  что  один  из  англичан возвращается. Защитник епископа в страхе
стал  озираться,  ища,  куда бы спрятаться, а снаружи раздался голос Форда -
он  призывал  Аллейна  поторопиться,  иначе  он  не будет знать, куда ехать.
Поэтому  тот  попрощался  с хозяином и защитником епископа, пустил лошадь во
весь опор и вскоре догнал обоих лучников.
     - Хорош,  нечего  сказать,  -  обратился  он  к  Джону.  - Да ты святую
церковь  против  себя восстановишь, если будешь подвешивать ее защитников на
железных крюках в кухнях гостиниц.
     - Увы,  я  сделал  это  не  подумав, - виновато ответил Джон, а Эйлвард
звонко расхохотался.
     - Клянусь  эфесом,  mon  petit, - сказал он, - ты бы тоже хохотал, если
бы  все видел. Этот человек до того напыжился от гордости, что не захотел ни
выпить  с  нами,  ни  сидеть за одним столом, ни даже отвечать на вопросы, а
все  время  обращался к слуге и уверял, что, слава богу, наконец-то наступил
мир  и  что  он  перебил  больше  англичан,  чем у него петель на камзоле. У
нашего  доброго  старика  Джона  не хватило французских слов, чтобы ответить
ему,  поэтому  он  взял его своей ручищей и осторожненько поместил туда, где
ты  его  и  застал.  Однако нам пора ехать, топот лошадей на дороге уже чуть
слышен.
     - Мне  кажется,  я  все  еще  вижу  их,  -  заявил  Форд, вглядываясь в
уходившую вдаль, освещенную луной дорогу.
     - Pardieu,  да! Вот они выехали из тени. А вон та черная груда камней -
это  замок  Вильфранш.  En  avant,  camarades!  Иначе сэр Найджел подъедет к
воротам раньше нас.
     - Тише, mes amis, а это что такое?
     В  лесах  справа  хрипло затрубил рог. Ему ответил другой, слева, и тут
же протрубили еще два, позади.
     - Это рога свинопасов, - пояснил Форд.
     Всадники  пришпорили  коней  и вскоре оказались перед замком Вильфранш,
где  по просьбе Дюгесклена подъемный мост уже был опущен, а опускные решетки
подняты.


                                 Глава XXIX

КАК НАСТУПИЛ ДЛЯ ЛЕДИ ТИФЕН
                        БЛАГОСЛОВЕННЫЙ ЧАС ПРОЗРЕНИЯ

     Сэр  Тристрам  де  Рошфор,  сенешал  Оверни  и владелец Вильфранша, был
суровым  и  прославленным воином, поседевшим в войнах с англичанами. Так как
его  владения  находились  возле  границы  и  он  являлся  стражем постоянно
угрожаемых  местностей,  он  не  знал покоя даже во времена мира и всю жизнь
провел   в   облавах   и  нападениях  на  проходивших  через  его  провинцию
брабантцев,  отставших  солдат,  мародеров,  вольных стрелков и занимавшихся
разбоем  лучников.  Порой он возвращался победителем, и с десяток повешенных
покачивалось  на  верхушке  его башни. В других случаях его походы не бывали
столь  удачными,  и  он  и  его  отряд  спешили, пришпорив коней, проскочить
подъемный  мост,  ибо  слышали настигающий их топот копыт и свист стрел. Лют
был  Рошфор  на  руку,  и лютым было его сердце, враги ненавидели его, но не
любили  и  те, кого он защищал, - дважды его брали в плен, и дважды выкуп за
него  выжимали  избиениями  и  пытками  из  умирающих  от  голода крестьян и
разоренных  фермеров.  Трудно  сказать,  кого следует больше бояться овцам -
волков или сторожевых собак.
     Замок  Вильфранш  был  суров  и угрюм, как и его владелец. Широкий ров,
высокая  наружная  стена  с  башенками  по углам и главной башней, грузной и
черной,  вздымавшейся  над  всеми  постройками,  -  вот  каким он предстал в
лунных  лучах  нашим  путникам.  При свете двух факелов, вставленных в узкие
бойницы  по  бокам  тяжелых ворот, они уловили блеск чьих-то свирепых глаз и
беглые  отсветы  на оружии стражи. Однако двуголовый орел Дюгескленов служил
пропуском  в  любую  французскую  крепость,  и едва они миновали ворота, как
увидели  старого рыцаря, стража границ; он бежал им навстречу, протянув руки
и  приветствуя  своего прославленного соотечественника. Не менее обрадовался
он  и сэру Найджелу, когда ему объяснили, по какому делу приехал англичанин,
ибо  эти  лучники  из Белого отряда были для него хуже ножа - они разгромили
две  экспедиции,  которые  он послал против них. Для него, заявил оверньский
сенешал,  будет  праздником,  когда  он узнает, что последний лучник перешел
границу.
     В  эти  дни  в  домах  крестьян  царила острая нужда, но в замке всегда
имелось  в избытке все необходимое для пиршества. Уже через час гости сидели
вокруг  стола,  ломившегося  от  огромных пирогов и кусков мяса, а среди них
стояли  более  изысканные  блюда,  которыми  славятся  французы:  тушенные в
пряностях  орталаны и винноягодники с трюфелями. Леди Рошфор, жизнерадостная
дама,  любящая  посмеяться,  сидела слева от своего воинственного супруга, а
леди  Тифен  -  справа.  На другом конце поместились Дюгесклен, сэр Найджел,
сэр  Амори Монтикур из ордена госпитальеров и сэр Отто Харнит, странствующий
рыцарь  из  королевства  Богемии.  Если  прибавить  к этому Аллейна и Форда,
четырех  французских  оруженосцев  и  замкового  капеллана,  то  это  и была
компания,  собравшаяся  в  тот  вечер и весело пировавшая в замке Вильфранш.
Дрова  трещали на огромном очаге, соколы в шапочках спали на своих нашестах,
свирепые  шотландские  борзые  в  ожидании  подачки  теснились на изразцовом
полу;  возле гостей стояли щеголеватые, одетые в лиловое маленькие пажи; все
смеялись  и обменивались шутками, за столом царило дружелюбие и спокойствие.
Присутствующие  и  думать  забыли о бедняках, которые сидели в шалашах вдоль
всей  опушки  и,  ежась  под своими лохмотьями, смотрели безумными голодными
глазами  на  яркий теплый свет, падавший золотыми полосами из сводчатых окон
замка.
     Когда  ужин  был  окончен,  словно  по  волшебству,  исчезли раздвижные
столы,  и  слуги  расставили  скамьи  перед  очагом,  ибо в воздухе ощущался
резкий  холод.  Леди Тифен откинулась на спинку мягкого кресла, и ее длинные
ресницы  низко  опустились  над  блестевшими  глазами. Аллейн, смотревший на
нее,  заметил,  что  дыхание  у  нее  стало  коротким и отрывистым, а щеки -
бледнее  лилий.  Дюгесклен  время от времени внимательно поглядывал на нее и
проводил  широкой смуглой рукой по курчавым черным волосам с видом человека,
чем-то сильно озадаченного.
     - Местные  жители,  -  сказал богемский рыцарь, - как видно, не слишком
хорошо питаются.
     - Ах,  эти  канальи!  - воскликнул лорд Вильфранш. - Вы не поверите, но
когда  меня взяли в плен при Пуатье, голод был единственным средством, каким
моей  жене и молочному брату удалось из них выжать деньги на выкуп. Эти злые
псы  предпочли  бы,  чтобы  их  трижды  подтянули  на  дыбе  или  целый  час
раздавливали  им  большие  пальцы, чем расстаться хотя бы с одним денье ради
их  отца  и  законного  господина. А вместе с тем не у одного имеется старый
чулок, набитый золотыми монетами, - он его припрятал в потайной уголок.
     - А  почему  же они тогда не покупают себе пищу? - спросил сэр Найджел.
- Клянусь апостолом, мне показалось, их кости вот-вот проткнут кожу.
     - Это  они  от  злости и зависти худые. У нас тут есть такая поговорка:
"Побей  мужика  -  он  тебя  погладит,  погладь мужика - он тебя побьет". Не
сомневаюсь, что так же дело обстоит и у вас в Англии.
     - Ma  foi,  нет,  -  отозвался сэр Найджел. - Среди моих спутников есть
двое  из  того  же  сословия,  и я не сомневаюсь, что они в эту минуту полны
вина,  как  бочки  в  вашем  подвале.  Если  кто  их  изобьет,  они  его так
"погладят", что он век не забудет.
     - Мне  это  непонятно,  -  ответил  сенешал.  -  Сколько  я ни встречал
английской знати и рыцарей, никто бы не стерпел дерзости от черни.
     - Может   быть,  милорд,  в  Англии  бедняки  добрее  и  сдержаннее,  -
рассмеялась  леди  Рошфор.  -  Боже мой, вы даже представить себе не можете,
насколько  мужичье  безобразно! Плешивые, беззубые, скрюченные, сутулые; что
до  меня,  то я не постигаю, как, будучи благ, господь бог мог создать таких
людей.  Я  просто  не  выношу  их вида, поэтому мой верный Рауль обычно идет
впереди меня с дубинкой и прогоняет их с моего пути.
     - А  все-таки  и у них есть душа, достойная госпожа, и у них есть душа!
- пробормотал капеллан, седой старик с усталым, терпеливым лицом.
     - Да,  я  слышал, как вы им это твердили, - заметил владелец замка, - и
что  касается меня, отец, хотя я верный сын нашей святой церкви, но полагаю,
что  полезнее  было  бы  вам совершать церковное служение и учить детей моих
воинов,  чем  ходить  по  деревням и внушать этим людям мысли, которые у них
без  вас  никогда бы не возникли. Я слышал, как вы объясняли им, что их души
ничем  не  хуже  наших  и будут пребывать на том свете наравне с усопшими из
древнейших  оверньских  родов.  Я  же лично уверен в одном: на небесах много
храбрых  рыцарей  и  доблестных  джентльменов,  которые  отлично  знают, как
получше  устроиться,  потому  нам  нечего  бояться,  что мы окажемся в одной
толпе  со  всякими  мужиками  и  свинопасами!  Перебирайте свои четки, отец,
читайте  свою  псалтырь,  но  не  встревайте  между мной и теми, кого король
отдал мне.
     - Бог  да  поможет  им!  - воскликнул старик священник. - Более высокий
властитель,  чем ваш, дал их мне, и я заявляю вам здесь, в вашем собственном
замке,  сэр  Тристрам  де Рошфор, что вы совершаете тяжелый грех в отношении
этих  несчастных  и что придет час - может быть, он уже близок, - когда рука
господня тяжело покарает вас за ваши деяния.
     Сказав это, священник встал и медленно вышел.
     - Чума  его  забери! - воскликнул французский рыцарь. - Но скажите мне,
сэр  Бертран,  что  можно  сделать со священником? Ведь с ним нельзя биться,
как с мужчиной, и его нельзя уговаривать, как женщину!
     - О,  сэр  Бертран знает, хитрец! - заявила леди Рошфор. - Разве мы все
не слышали, как он в Авиньоне выжал из папы пятьдесят тысяч крон?
     - Ma  foi,  -  заметил  сэр  Найджел,  глядя на Дюгесклена с ужасом и с
восхищением,  - разве у вас сердце не екнуло? Вас не охватил страх? Разве не
почувствовали вы на себе проклятие?
     - Я  не  обратил  внимания,  - небрежно отозвался француз. - Но клянусь
святым  Ивом!  Этот  ваш  капеллан,  Тристрам, показался мне очень достойным
человеком,  и вам следовало бы прислушаться к его словам! Хоть я и не придаю
значения   проклятию   плохого  попа,  я  бы  очень  огорчился,  не  получив
благословения от хорошего.
     - Послушайте,  дорогой супруг! - воскликнула леди Рошфор. - Берегитесь,
прошу  вас,  я  вовсе  не  желаю  ни  быть обреченной на гибель, ни получить
паралич.  Я  помню, как вы однажды разгневали отца Стефана, и моя камеристка
сказала, что у меня за неделю больше выпало волос, чем за целый месяц.
     - Если  это  признак  греха,  то,  клянусь  апостолом,  у меня на душе,
наверное,  очень  много  грехов, - заметил сэр Найджел, и все рассмеялись. -
Но  если  я  смею  дать вам совет, сэр Тристрам, помиритесь вы с этим добрым
стариком.
     - Получит  четыре  серебряных подсвечника, - сердито ответил сенешал. -
И  все-таки  мне  хотелось бы, чтобы он не вмешивался в жизнь этих людей. Вы
даже  представить  не  можете,  какие они безмозглые и упрямые. Рядом с ними
мулы  и  свиньи  кажутся  высокоразумными существами. Бог знает, насколько я
был  терпелив  с  ними.  Всего  на  прошлой  неделе,  когда мне понадобились
деньги,  я  позвал  в замок Жана Губера, у которого, как всем известно, есть
целая  шкатулка,  полная  золотых  монет, и она спрятана в каком-то дупле. И
даю  вам  слово,  я только стегнул по спине этого болвана. А потом объяснил,
насколько  мне  эти деньги нужны. Я посадил его на ночь в мою темницу, чтобы
он  там  обдумал  мои  слова. И что же этот пес сделал? Утром мы обнаружили,
что  он  разорвал  на  полосы  свою кожаную куртку, связал их и повесился на
оконной решетке.
     - Что  до  меня,  то  я  не  могу  понять  такой низости! - воскликнула
супруга сенешала.
     - А  еще  была такая Гертруда ле Беф, красотка, каких мало, но гадкая и
озлобленная,  подобно  им  всем.  Когда во время последнего праздника урожая
здесь  был  молодой  Амори  де  Валанс,  ему девушка приглянулась, и он даже
намеревался  взять  ее в услужение. Что же делают она и ее негодяй отец? Они
связывают  себя  вместе  и  бросаются в озеро, где глубина в пять мечей. Даю
слово,  что  Амори  был  ужасно  огорчен, и прошло много дней, прежде чем он
оказался  в  силах  забыть  о  ней.  Ну как можно служить людям, которые так
безрассудны и неблагодарны?
     Пока  сенешал  Вильфранша  рассказывал  подробности о злых кознях своих
подвластных,  Аллейн  не мог отвести глаз от лица леди Тифен. Она откинулась
на  спинку  кресла,  ресницы  ее  опустились,  лицо  стало  бескровным, и он
сначала  решил,  что  путешествие,  вероятно,  утомило  ее  и  что  силы  ее
покинули.  Но  затем  вдруг  наступила  перемена,  ее  щеки  вспыхнули,  она
медленно  подняла  веки,  а  в глазах появился такой блеск, какого он до сих
пор  никогда  в  человеческих глазах не видел, причем устремлены они были не
на  присутствующих,  а  на темный гобелен, закрывавший стену. Так изменилось
выражение  ее лица и таким оно стало неземным, что Аллейн даже в самых своих
отрешенных  грезах  об  архангелах и серафимах никогда не рисовал себе столь
сладостных,  женственных  и вместе с тем мудрых лиц. Взглянув на Дюгесклена,
Аллейн  заметил,  что  и тот пристально наблюдает за женой, и, судя по тому,
как  дрогнули его черты и на кирпичного цвета лбу выступили капли пота, было
видно, что он глубоко взволнован замеченной им переменой.
     - Вы  себя  плохо  чувствуете,  госпожа  моя? - спросил он с трепетом в
голосе.
     Она  не  отрывала  пристального  взгляда  от стены и лишь после долгого
молчания  ответила.  Ее  голос, звучавший до сих пор чисто и ясно, был тих и
глух, словно доносился издалека.
     - Я   чувствую   себя   очень   хорошо,   Бертран,  -  сказала  она.  -
Благословенный час прозрения снова наступил для меня.
     - Я  заметил,  как  он  приближался,  да,  я  заметил! - воскликнул он,
проводя  рукой  по  волосам  с  тем же ошеломленным видом. - Это нечто очень
странное,  сэр  Тристрам,  -  проговорил он потом. - И я, право же, не знаю,
какими  словами  объяснить это вам, вашей достойной супруге, сэру Найджелу и
остальным  чужеземным  рыцарям.  Мой  язык скорее способен произносить слова
приказов,  чем  объяснять  подобные  явления,  которые  я и сам-то не вполне
понимаю.  Одно  могу сказать: моя жена из очень благочестивого рода, господь
бог  в своей великой премудрости наделил ее чудодейственными силами, и Тифен
Ракнель  была  известна во всей Бретани еще до того, как я впервые увидел ее
в  Динане.  Эти  силы  всегда служат добру, они дар господа, а не дьявола, в
чем и заключается разница между белой и черной магией.
     - Может  быть,  следовало бы послать за отцом Стефаном? - предложил сэр
Тристрам.
     - Было бы лучше, если бы он присутствовал! - воскликнул госпитальер.
     - И захватил с собой флягу святой воды, - добавил богемский рыцарь.
     - Нет,   джентльмены,   -   ответил  сэр  Бертран.  -  Приглашать  сюда
священника  нет  нужды,  мне  кажется,  что своей просьбой об этом вы как бы
набрасываете  тень  или кладете пятно на доброе имя моей жены, будто все еще
можно  сомневаться,  откуда  идет  ее  сила  -  сверху или снизу. Если у вас
действительно  есть  сомнения,  прошу  вас, выскажите их, чтобы мы могли все
это обсудить подобающим образом.
     - Если  речь  идет  обо мне, - заявил сэр Найджел, - то я слышал из уст
вашей  супруги такие слова, которые убедили меня, что по красоте и доброте с
ней  никто  не  может  сравниться,  кроме  одной  женщины.  Если кто-либо из
джентльменов  другого  мнения,  я  сочту  для  себя  большой  честью  слегка
схватиться  с  ним  или поспорить на этот счет тем способом, какой ему будет
угоден.
     - Не  следует  мне  бросать  тень  на даму, которая и моя гостья и жена
моего  боевого  товарища,  - сказал сенешал Вильфранша. - Вдобавок я заметил
на  ее  плаще серебряный крест, а этот знак подтверждает, что в тех странных
силах, какими она, по вашим словам, обладает, нет зла.
     Эти  доводы  решительно  повлияли и на богемца и на госпитальера, и они
заявили,  что  все  их  возражения окончательно исчезли, и даже леди Рошфор,
которая  до того сидела, дрожа и крестясь, перестала поглядывать на дверь, а
ее страх сменился любопытством.
     - Среди  способностей,  которыми наделена моя жена, - сказал Дюгесклен,
-  есть  удивительный  дар провидеть будущее; однако эта сила находит на нее
очень  редко  и быстро исчезает, ибо ею нельзя управлять. Благословенный час
прозрения,  как  она называет его, наступал всего лишь дважды с тех пор, как
я  знаю  ее,  но  я  могу поклясться, что все предсказанное ею действительно
сбылось.   Накануне   сражения  под  Орейем  она  сообщила,  что  это  будет
несчастный  день и для меня и для Карла Блуасского. Еще солнце не село, а он
уже  был  мертв,  я  же  стал  пленником  сэра  Джона Чандоса. Она не на все
вопросы может дать ответ, а только на те...
     - Бертран,  Бертран,  -  воскликнула  леди  Дюгесклен  тем  же  далеким
голосом,  -  благословенный  час  проходит.  Воспользуйся  им, Бертран, пока
можно!
     - Сейчас, любимая. Скажи тогда, какая судьба меня ожидает.
     - Опасность,   Бертран,   неотвратимая   смертельная   опасность,   она
подползает к тебе, а ты и не знаешь.
     Французский  воин оглушительно расхохотался, и его зеленые глаза весело
заблестели.
     - В  какую  минуту  за  все  двадцать  лет  это  бы  не было правдой? -
воскликнул  он.  - Опасность - в самом воздухе, которым я дышу. Но разве она
уже так близка, Тифен?
     - Здесь...  сейчас...  совсем  рядом  с  тобой, - запинаясь, произнесла
она,  и  лицо  ее  свела  судорога, точно она смотрела на что-то ужасное, от
чего слова стынут на губах.
     Дюгесклен  обвел  взглядом  затянутую  гобеленами комнату, щиты, столы,
столик  с  изображениями  святых,  буфет  с серебряными подносами и сидевших
полукругом  изумленных  друзей.  Стояла глубокая тишина, в которой слышалось
только  учащенное дыхание леди Тифен и легкое посвистывание ветра за стеной,
вдруг донесшего до них далекий звук пастушьего рога.
     - Опасность  пусть  подождет,  - заявил он, пожав широкими плечами. - А
теперь, Тифен, скажи нам, чем кончится война в Испании.
     - Я  вижу  смутно,  -  ответила  она, с усилием во что-то вглядываясь и
хмуря  лоб,  словно  была  вынуждена  напрягать  зрение. - Передо мной горы,
высохшие  равнины,  блеск  оружия, воинственные клики. Но кто-то шепчет мне,
что неудача принесет вам победу.
     - Ха,  сэр  Найджел,  как это вам нравится? - удивился Бертран, покачав
головой.  -  Точно  мед с уксусом - полусладко и полукисло. А вы ни о чем не
хотели бы спросить мою жену?
     - Конечно,  хотел бы. Я желал бы узнать, достойная госпожа, как обстоят
дела в замке Туинхэм и, главное, что делает моя дорогая супруга.
     - Отвечая  на  этот  вопрос, я должна коснуться рукою того, чьи мысли с
силой  устремлены  к  названному  вами  замку. Да, сэр Лоринг, кто-то шепчет
мне, что здесь есть другой человек, он более глубоко вопрошает, чем вы.
     - Упорнее  меня  думает  о  моем  собственном  доме?  -  воскликнул сэр
Найджел. - Боюсь, госпожа, что в этом деле вы все же ошибаетесь.
     - Нет,  сэр  Найджел.  Подойдите  сюда, молодой английский оруженосец с
серыми  глазами.  А  теперь  дайте мне вашу руку и положите вот сюда, мне на
лоб,  чтобы  я  могла увидеть то, что видели вы. Какая картина встает передо
мной?  Туман,  туман,  клубы  тумана,  и среди них высится квадратная черная
башня.  Вот  он  тает,  утончается,  поднимается  кверху,  и я вижу замок на
зеленой  поляне,  неподалеку  берег  моря,  а на расстоянии выстрела из лука
большая  церковь.  По  лугам  протекают  две речки, между ними стоят палатки
ос